с голубыми глазами и розовыми щеками.
Аника стыдливо потупилась.
Герр Директор оживился. Казалось, он собирается произнести тост, держа бокал шампанского в руке.
— Kulek, dieser ist mein Sohn.[21]
— Und ich bin sein Vater![22] — скромно добавил господин Деляну, спускаясь с крыльца.
— Das ist gut![23]
Сотрясаемый приступом безудержного смеха, свойственного любителям пива, Герр Кулек ударял себя ладонями по коленям в такт вибрирующему мотору.
— Григоре, ты меня компрометируешь, — пошутил господин Деляну, целуя брата.
— Это вы меня компрометируете! — возразила госпожа Деляну.
— Дэнуц, правда ведь, ты мой сын?
— Ты же старый холостяк, Герр Директор, — заметила Ольгуца с крыльца.
— А ты все такой же чертенок!
— Ты даже не поздоровался со мной, Герр Директор!
— Прошу прощения, сударыня!
Поднявшись по ступенькам, он склонился перед Ольгуцей и поцеловал ей руку.
— Можешь поцеловать меня в щеку, Герр Директор. Я не возражаю.
— Ух! Какая ты тяжелая! — вздохнул он, поднимая ее.
— У меня крепкие мускулы.
— Не может быть!
— Правда. Плюшка толстый, а я крепкая.
— Барышня?..
— Моника, — представила девочку госпожа Деляну, обнимая ее за плечи.
— Моника?
Госпожа Деляну значительно посмотрела на него.
— Моника наша дочка… как Дэнуц твой сын. Ах ты, липовый отец!
— Так, значит, у меня есть теперь еще одна племянница?
— Можешь этим гордиться!
— Я пропал! Я приготовился только к двум племянникам… Ну и хорошенькая у меня новая племянница! Моника, так ведь?
— Да, — шепнула смущенная Моника, беря Ольгуцу за руку.
— Ты позволишь дяде Пуйу тебя поцеловать?
— Конечно, как и меня, — одобрительно отозвалась Ольгуца.
— Ты завтракал?
— Нет!
— Тогда пойдем прямо в столовую. Напрасно ты не предупредил, мы бы тебя специально ждали.
— Это было невозможно! Дайте мне воды.
— Сейчас сядем за стол.
— Воды, чтобы умыться, сударыня!
— Да, конечно! Я совсем забыла про твои привычки! Тебе хватит часа, чтобы умыться?
— Барыня, а господина немца куда поместить? — осведомилась Аника.
— Господин немец, господин немец! — запела Ольгуца.
— Дядя Пуйу, можно я буду поливать тебе воду? — спросил Дэнуц, поднимая чемодан.
— Конечно! Аника тебе разрешит! — заметила Ольгуца.
— Я не с тобой разговариваю.
— Почему? Ведь ты слуга: носишь чемоданы, поливаешь воду, чистишь одежду… Тебе полагается молчать и слушать то, что я говорю.
Дэнуц, красный как рак, спотыкаясь, тащил тяжелый чемодан.
— Помочь тебе? — спросила Моника, догоняя его в прихожей.
— Не мешай! Ступай к Ольгуце.
Монике и в голову не приходило, насколько дерзкой была ее просьба! Только Дэнуц имел право нести тяжелый чемодан, лить воду на большую и косматую, как голова белокурого готтентота, губку и поливать одеколоном руки дяди Пуйу. Он же чистил щеткой его одежду, аккуратно складывая брюки. Это было делом настоящего мужчины, а не слуги, как утверждала Ольгуца.
«Она мне завидует», — думал Дэнуц, чувствуя себя, тем не менее, оскорбленным.
— Ты сердишься, Дэнуц?
Дэнуц возвращался с пустыми руками, испытывая чувство глубочайшей гордости, словно после ратного подвига. Не отвечая Монике, он прошел мимо, а она смиренно и печально смотрела ему вслед.
— Целую руку, барин. С приездом вас… Отведайте голубцов с гусиной грудкой! — томно проворковала краснощекая кухарка, появляясь на пороге позади Дэнуца и Моники.
— Здравствуй, старая! Вижу, ты меня встречаешь не с пустыми руками! Раз, два, три, — считал Герр Директор тех, кто стоял на крыльце, включая и Кулека. — У меня для тебя есть гостинец, ты, видать, постаралась! Девять, Йоргу, — крикнул он с азартом страстного игрока в «железку». — Мы в выигрыше!
— Барин, пожалуйте умываться.
— Ай-яй-яй! Профира, ты все испортила! Я проиграл… Йоргу, какие мы все неудачники!
— Не говори!
— Ступай, Профира! Ступай домой.
— Ольгуца, разве так говорят?! — нахмурилась госпожа Деляну.
— Мамочка, я ведь хочу помочь Герр Директору.
— Молодец, Ольгуца! Но мы все равно в проигрыше, потому что кухарка стоит двоих!
— Четверых, Герр Директор!
— Дорогого стоит, — услужливо подтвердила кухарка.
— Однако пора садиться за стол!
— Сперва надо умыться, сударыня!
— Да умойся же наконец!
— Пойдем, Дэнуц!
— Не забудь вынести ведро! — прошептала Ольгуца на ухо брату… — А об арбузе не беспокойся… я все устроила.
Бритая наголо круглая голова Герр Директора казалась серой, как глыба соли. Госпожа Деляну утверждала, что не казалась, а действительно была из-за чрезмерного увлечения одеколоном.
— И ты, Дэнуц, станешь таким же седым и старым, как дядя Пуйу!
Подражая дядюшке, Дэнуц злоупотреблял одеколоном, правда принадлежащим не ему, а госпоже Деляну.
— Клевета! — запротестовал Герр Директор.
— Доказательство!
— Свидетельство о рождении, которое я не скрываю; монокль, который я открыто ношу; и успехи… которые всем известны!
— Та-та-та! Отпусти сначала волосы. Вот тогда и посмотрим.
— Я предпочитаю клевету!
По мнению Герр Директора, волосы, длиннее трех сантиметров, превращались в космы — поэтические, а следовательно, неопрятные, некрасивые и к тому же неудобные. Он не признавал волос и в виде бороды и усов. «Волосы — сущее мученье даже для мужчины, а уж о женщинах и говорить нечего».
— Герр Директор, а когда ты выйдешь замуж, ты ведь острижешь свою жену? — как-то однажды спросила его Ольгуца.
— Ольгуца, сколько раз я говорила тебе, что только женщины выходят замуж! — вмешалась госпожа Деляну.
