— Почему, мама? Я, например, хочу жениться. Кто мне запретит?
— Я.
— Но я хочу жениться… Я не женщина… Скажи, Герр Директор, ты ведь острижешь свою жену?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я не выйду замуж, как ты выражаешься.
— И не женишься, как говорит мама?
— Нет… Umberufen![24] — добавил он, постучав пальцем по дереву, как это делают суеверные люди.
— И я тоже, — присоединился Дэнуц.
— Тогда остригись, — жестко и логично заключила Ольгуца.
Дэнуц лишился дара речи. Чтобы не стричься, он даже готов был жениться…
— Кто там?
— Я, целую руку, — отрекомендовалась невидимая Профира по ту сторону двери в ванную комнату. — Барыня спрашивает, окончилось ли у вас крещение… — И, чувствуя, что ее одолевает смех, Профира постучала ладонью по преступным своим губам… — А то, может, позовем батюшку из деревни: так барыня говорит.
— Передай хозяйке дома, что мне мало одного священника, пусть пришлют care[25] священников. Так и скажи.
Дэнуц то и дело смачивал губку водой из большого кувшина; засучивал непослушный рукав; протягивал полотенце… Наконец наступила очередь одеколона. Дэнуц отвинтил металлическую пробку.
— Кто там?
— Каре священников или гора священников, как говорит Профира. Можно войти, Герр Директор?
— Нельзя, — дерзко ответил Дэнуц, держа флакон с одеколоном в руке.
— А тебя не спрашивают, Плюшка! — крикнула Ольгуца.
— Входи, Ольгуца. А вы, я вижу, все еще в состоянии войны?
Дэнуц насупился. Ольгуца мгновенно оглядела ванную комнату и тут же позабыла о том поручении, которое ей дали в столовой.
— Герр Директор, хочешь, покажу, как ты обливаешься одеколоном?
— Ну-ка, ну-ка!
— Лей, — приказала она смиренному чашнику.
— Лей сама.
— Нет, ты. Герр Директор велел.
— Налей, Дэнуц.
— Вот, слышишь?.. Лей как следует; это не шутка!
«На его месте я бы притворилась, что наливаю, а сама ударила бы его горлышком флакона… или бы плеснула ему в глаза», — замышляла Ольгуца месть брату, который лил яростно, но честно.
— Герр Директор, сначала ты брызгаешь на ковер…
Раскрыв соединенные ковшиком ладони, она потерла их одну о другую: едкие капли пролились на ковер.
— …Потом ты массируешь голову от бровей вверх и стонешь: Ы-ы-ы-ы-ы-ы!.. У тебя по-прежнему бывают мигрени, Герр Директор?
— Дьявол во плоти, из-за тебя-то у меня непременно будет мигрень!
— Потом, дорогой Герр Директор, ты просишь налить еще одеколону.
Дэнуц смотрел в окно, заслонившись флаконом, словно щитом.
— Лей, слышишь?
— Налей, Дэнуц, я попал в плен!
— Вот. А теперь ты протираешь одеколоном лицо, вздыхаешь и трешь веки… Не очень жжет? Ффф- хаа! — вздохнула она прерывисто, как после ожога.
Дэнуц улыбнулся: «Обожглась! Так ей и надо! Ничего!..»
Глаза Ольгуцы следили за ним сквозь пальцы.
— Напрасно радуешься, Плюшка. Я пошутила.
— А что же я делаю дальше, Ольгуца?
— Ты думаешь, я не знаю! Дай мне флакон, Плюшка!
Дэнуц остался с пустыми руками.
— А теперь, Герр Директор, наступает очередь платка. У меня его нет. Пусть мое платье будет платком.
— Пусть… но что скажет Алис?
— Мама скажет, что ты во всем виноват.
Одеколон журнал, заливая платье Ольгуцы.
— Григоре, придется тебе самому готовить себе еду! — раздался голос госпожи Деляну.
— Входи. Я кончил.
— Что ты здесь делаешь, Ольгуца?
— Мамочка, у меня на платье было пятно, и Герр Директор сказал, что его можно вывести одеколоном.
— Ты портишь мне детей, Григоре!
— Вот видишь, Герр Директор!
— Лучше скажи, чем ты собираешься меня кормить?
— Одеколоном… Вот чего ты заслуживаешь.
— В таком случае, я уверен, что все будет очень вкусно!
— Попробуй пообедать в Бухаресте так, как у меня!
— В Бухаресте много лакомых блюд!
— Тех самых!..
— Каких, Герр Директор?
— Тебе о них расскажет Дэнуц… через несколько лет.
— Григоре!
— Я-то знаю, а вот Плюшке не скажу.
— Ольгуца!
— Но если я и правда знаю, мамочка! В Бухаресте можно покутить.
— Кто тебе это сказал?
— Ты, мама.
— Я?!
— Конечно. Разве ты не говорила, что папа кутит в Бухаресте?
— …Я пошутила!
— Ну и я пошутила, мамочка!
— Tante Алис, яичница стынет, — сообщила Моника, с видом застенчивого пажа появившись на пороге.
— Вот единственный в этом доме послушный ребенок!
— Ничего, я тебе покажу! — пробормотал Дэнуц, на которого никто не обращал внимания, локтем задевая Монику, державшуюся позади всех.
Глаз Герр Директора, оснащенный моноклем, не делал существенных различий между красивыми женщинами и изысканными блюдами. Он глядел на них с одинаковой дерзкой любезностью, в то время как его полураскрытые губы, казалось, колебались между словом и делом.
Все уселись за стол на свои обычные места. Перед одиноким прибором Герр Директора трепетало розовое золото яичницы; рядом подремывала томная мамалыга; чуть дальше — масло, татуированное ложкой и украшенное двумя ярко-красными редисками; потом сметана цвета лика мадонны…
— Одобряю!
— Да ты, батюшка, лучше ешь, а не одобряй! Сейчас время завтрака!
