ружье. Казалось, что глаза у Ольгуцы еще большего калибра, нежели ружье.
— Ты тоже можешь взглянуть, Ольгуца, если хочешь!
Не говоря ни слова, Ольгуца взяла ружье из дипломатических рук брата в свои военные. Ружье стало интернациональным.
— Дэнуц! Дэнуц! Вечно Дэнуц! Опять Дэнуц! Снова Дэнуц!.. Скажи спасибо своей сестре!
Свертки один за другим ложились на третий по счету диван.
— А теперь очередь Ольгуцы. Вот сапоги и брюки для верховой езды. Куртку тебе сошьет мама. А лошадь пусть даст тебе твой отец.
— Ну и ну! Замшевые! — изумилась госпожа Деляну, которая тем временем причесывала Монику.
— Еще бы! Для такой газели!
— Герр Директор…
— Ольгуца!.. На помощь, люди добрые! Тигрица, а не газель! — стонал Герр Директор, защищаясь от поцелуев племянницы.
— Смотри, Герр Директор!
Взяв в руки сапоги, Ольгуца с благоговением поцеловала их, каждый в отдельности, как когда-то воины целовали свои доспехи.
— Подожди, это еще не все. Вот два дьяболо, вот футбольный мяч; а это, это…
Пакеты, развернутые Ольгуцей и Дэнуцем, один за другим падали на диван.
— Ну, что скажете? — спросила госпожа Деляну, указывая на Монику.
— Отлично! — захлопал в ладоши Герр Директор.
Моника, розовая, словно окутанная коралловой дымкой, сидела по-турецки на диване, опустив ресницы и скрестив на коленях руки в широких рукавах. Робость и кимоно сковывали ее движения и делали похожей на настоящую японку. Густые золотистые волосы были собраны в японскую прическу и скреплены гребнями госпожи Деляну… Румяная утренняя заря, распустившийся цветок персикового дерева, облаченный в детское кимоно, дабы не было ему холодно ночью: мечта влюбленного в персики японского поэта. Вот какой была Моника, — виньетка в начале легенды.
— Батюшки мои, чуть не забыл. Дети, откройте рот и протяните руки.
Герр Директор быстро развязал картонную коробку, засучил рукава и опустил руки в коробку.
— Va banque![31]
Сливы, черешни, абрикосы, персики, груши, яблоки, орехи, редиска, морковь, луковицы, каштаны, миндаль… из марципана градом посыпались на пол, подпрыгивая и перекатываясь.
— Лови, папа!
— Держи, Ольгуца!
— Ау, Герр Директор!
Анархический дух беспорядка, который чудом вырвался из аккуратного кофра, царил в турецкой комнате. Взрослые и дети, ползая по полу, собирали лакомства, боясь раздавить их.
Ольгуца с морковью в зубах; Дэнуц с оттопыренной щекой; госпожа Деляну — о чудо! — грызущая луковицу; Моника, путающаяся в полах кимоно и грациозно наклоняющаяся за фруктами; господин Деляну, подставляющий подножки Ольгуце, и Герр Директор, невозмутимо созерцающий происходящее.
— Воды! Умираю от жары!
— Хорошо бы принять душ! Мы все сошли с ума!
— Кто там? Войдите.
Вошла Профира, изумленно заморгала ресницами и застыла с открытым ртом под общий хохот сидевших на полу.
— Прохвира, гляди, немецкая луковица! На, попробуй, — крикнула Ольгуца, запустив в нее луковицей.
— Попробуй, Профира, заморские луковицы, — уговаривала госпожа Деляну.
Луковицы были завернуты в кусочки цветного шелка, имитирующего кожуру. Профира взяла луковицу, повертела в руках, то и дело поглядывая на смеющихся детей.
— Перекрестись и съешь, — посоветовала Ольгуца, видя, что она колеблется.
— Профира, скажи лучше: Господи помоги!
— Надо очистить ее, барыня… Что-то здесь нечисто.
— Полно! Ты что, лука отродясь не видывала?
Профира перекрестилась языком во рту и откусила от луковицы, не чистя ее. Ноздри у нее расширились от страха.
— Тьфу! — сплюнула она в фартук, вытирая язык тыльной стороной ладони.
— Ты отравилась!
— Господи, оборони! Это, видать, лекарство, барыня!
— Немецкий лук, Профира!
— Ну, так пусть и едят они себе на здоровье! А я посмотрю.
— Пойди принеси воды.
Морковь, запущенная в нее Ольгуцей, заставила Профиру уйти. Встав на ноги, госпожа Деляну вновь сделалась строгой хозяйкой дома.
— Ой-ой-ой! Что мы здесь натворили! Прямо стамбульский базар!
— Герр Директор, можно я сделаю тебе тюрбан, — попросила Ольгуца, найдя наконец предлог для продолжения беспорядка.
— Каким образом?
— Из полотенца.
— Согласен. Но тогда уж дайте мне и шаль.
— Вот что, — вмешалась госпожа Деляну, увлеченная игрой, — давайте нарядимся в разные костюмы. Кто как хочет! Полная свобода фантазии!
— Я так и останусь, tante Алис, — сказала Моника.
— Конечно, ты совсем готова. И я тоже буду японкой.
— А я, мама? — спросил Дэнуц.
— Ты… — размышляла госпожа Деляну, надевая кимоно, — ты…
— Мамочка, ведь у него есть японский костюм, — вмешалась Ольгуца со странной вкрадчивостью в голосе.
— На что он мне? А тебе какое дело!
— Хорошая мысль! Конечно! Ведь у тебя есть костюм Ками-Муры. Пойди надень его.
— Зачем, мама?
— Потому что и я японка и Моника.
— Да-а! У Моники красивый костюм, — насупился Дэнуц.
— Еще бы! Она ведь барышня. А ты бравый солдат.
— Да-а! В некрасивой одежде.
— Дэнуц, пожалуйста, не огорчай меня. Иди одевайся!
— А ружье? — еще больше насупился Дэнуц.
— Будет у тебя и ружье и даже пушка, если тебе так хочется! Иди.
— Алис, посоветуй и мне что-нибудь.
— Ты… вы с Григоре будете турками, ты будешь паша, я сделаю тебе тюрбан и все что нужно, — а Григоре будет евнухом гарема.
— Милая Алис, нет ли у тебя какого-нибудь монгольского предка?
—..?
— Посмотри на себя в зеркало. Ты настоящая японка.
Черные, по-новому причесанные волосы, широко расставленные глаза и смуглая бледность продолговатых щек казались естественным добавлением к японскому кимоно.
— Кто знает?! — улыбнулась госпожа Деляну.
— Смотрите! — театральным жестом пригласила всех Ольгуца.
В импровизированном тюрбане из полотенца Герр Директор напоминал опереточного индуса.
