Турецкая шаль на плечах плохо сочеталась с моноклем и европейскими манерами.
— Ха-ха-ха! Поглядите-ка на Плюшку!
— Ками-Мура!
— Браво, Ками-Мура, ты в полном параде!
Дэнуц поспешил укрыться в укромном уголке, у стены, вместе со своей ржавой саблей, которая, позвякивая, волочилась за ним, словно металлический хвост.
Мундир японского адмирала был рассчитан на шестилетнего мальчика, а Дэнуцу было одиннадцать лет! Тесная фуражка с трудом удерживалась на кудрявой голове. Вид у ее владельца был самый жалкий!
— А мне не хватает только кофе и рахат-лукума! Кальян у меня есть, гарем и евнух тоже, — сообщил господин Деляну.
— Папа, ты настоящий Настратин Ходжа!
— Слишком велика честь!.. А ты, Ольгуца?
— А я надену сапоги и брюки для верховой езды. Я буду гайдуком и умыкну Монику.
— Ничего другого я и не ожидала! — вздохнула госпожа Деляну, больше думая о будущем, чем о настоящем. — Беги одевайся.
Вошла Профира, неся поднос с вареньем.
— О Господи!
— Что, Профира, испугалась?
— Я вас и не признала, барыня! Целую руку!
— Чему ты смеешься, Профира? — спросила госпожа Деляну, глядя на поднос, который сотрясался от взрывов вулканического смеха.
— …
— Что, Профира?
— Не обижайтесь, барыня! Уж больно все красиво! Прямо как в балагане!
— Браво, Профира!
— Да здравствует Профира!
— Поднимем бокалы с водой в честь Профиры!
— И вы будьте здоровы. Веселья вам!
— Дэнуц, а ты разве не хочешь варенья?.. Ты что, Аника?
— Хэ!
Через полуоткрытую дверь Аника — одни глаза да зубы — впитывала все, что видела, и дивилась этому. Из-за ее плеча выглядывала кухарка, с улыбкой до ушей на круглом как луна лице.
— Что? Пришли смотреть представление?
— Хэ! Хэ!.. — прозвучали одновременно сопрано и баритон Аники и кухарки.
— Хи-хи! — подмигивая, вторила им Профира.
Послышался щелчок. Кухарка отпрянула назад. Аника шмыгнула в коридор. На пороге показалась Ольгуца с хлыстом в руке.
— Что ты с собой сделала, Ольгуца?
— Нарисовала усы. Как полагается гайдуку.
Черные усы украшали нежное личико маленького гайдука, — совсем в духе народной баллады:
Замшевые сапоги, бриджи и особенно красная блуза с лаковым поясом были поэтической вольностью автора. Полем битвы для юного гайдука могла служить поляна красных маков, которые бы вполне заменили полчища мусульман в красных фесках.
— Я предлагаю вернуться к серьезным вещам.
— Почему, Герр Директор? — с укором спросила Ольгуца.
— Я умираю от жары в этой Турции.
— Постойте. Не переодевайтесь. У меня возникла идея.
— Какая, мамочка?
— Давайте сфотографируемся.
— Давайте. Браво!
— Прекрасно, душа моя. Чего не сделаешь ради детей!
— Поднимите шторы, а я принесу аппарат.
— Как нам лучше сесть, Йоргу?
— Да так, как мы сейчас сидим. Уж куда лучше!
— Ты что, Дэнуц? — спросила сына госпожа Деляну, встретив его в коридоре.
— Пойдем, Дэнуц!.. Ты хочешь меня огорчить? И надень фуражку.
Снова мобилизованный в потешные войска, Дэнуц уныло плелся по коридору, а за ним по пятам следовала мама с проклятым фотоаппаратом, который, как гигантская промокашка, должен был впитать в себя весь позор данной минуты, запечатлев его для будущего.
— Алис, иди сюда к нам.
— А кто же будет вас фотографировать?
— Приготовь аппарат, а остальное может сделать и Профира.
— Бог с тобой! Да она ни за что не дотронется до аппарата, хоть ты режь ее! Она боится!
— Позовем Кулека, — предложил Герр Директор. — Он в этом разбирается.
— Отлично, позови его, Ольгуца!
— А что мне ему сказать, Герр Директор?.. Komen sie, Herr Kulek… nach Herr Direktor.[32] Так правильно?
— Можно и так, Ольгуца. Если ему станет смешно, ты не сердись!
— А теперь рассаживайтесь по местам, — предложила госпожа Деляну. — Братья турки — вместе на диване. Вот так… Григоре, почему бы тебе не сесть по-турецки?
— Пожалуйста. Так хорошо? А la турка!
— Хорошо. Моника, ты сядешь у дивана, как и раньше… Опусти голову… немного. Дэнуц, садись рядом с Моникой… Бррр! До чего свиреп! Настоящий самурай!
— Kuss die Hand gnadige Frau. Was wollen sie, Herr Direktor?[33] — произнес несколько озадаченный Герр Кулек.
— Объясни ему, Григоре… Ольгуца, ты садись справа от Моники. Вот так.
Госпожа Деляну поместилась у подножья дивана среди детей. Герр Директор взял кальян и вставил монокль.
Господин Деляну подкрутил усы.
— Ruhing bleiben, bitte schon.[34]
Ольгуца краем глаза иронически косилась на брата. Моника сквозь опущенные ресницы созерцала рукава своего кимоно.
Дэнуц, перейдя границы всякого приличия, отвернулся от объектива, оставив потомству профиль японского адмирала с девичьими кудрями, который замышлял страшную месть белокурой японке, надежно охраняемой смеющимся гайдуком с черными усами.
