И он засыпал с улыбкой.
…Один за другим листья орешины падали на дубовый стол.
Этой весной все деревья были в цвету, а теперь цветов на них не было, и только желтые листья с сухим шелестом падали на землю. Поэтому, может быть, слова песенки, которые рождали сонную улыбку на губах у Дэнуца, когда ему было три года, теперь, лишенные смысла и вырванные из прошлого, звучали так печально в его устах:
В саду — по мере того как тени становились все длиннее — воцарялась влажная прохлада. Моника скрестила руки на груди: ей было зябко.
А Дэнуц так легко одет! Вдруг он простудится? Она встала на ноги, потирая затекшие колени. Прячась за стволами деревьев, крадучись, она пошла в сторону дома. Остановилась, оглянулась назад: Дэнуц сидел неподвижно. И она помчалась со всех ног, чтобы как можно скорее принести Дэнуцу теплую пелерину.
…Когда очень грустно, хочется спать. Хочется положить голову на колени того, кто тебя любит, а если ты одинок и у тебя нет никого, — на свои собственные ладони… Да. Хочется спать, когда грустно. И позабыть обо всем… Ну, а когда проснешься? Тебе опять станет грустно, но ты уже не сможешь уснуть!..
Дэнуц вздохнул.
…Отчего падают листья?.. Оттого, что пришла осень… Листья умирают на дереве?.. Нет. Листья падают и умирают на земле, оттого, что пришла осень… Осень…
Листья падают потому, что хотят упасть?.. Но ведь пришла осень!.. Что им остается делать!..
Когда наступает осень, улетают птицы, опадают листья…
Если бы Дэнуц был листом на ветке орехового дерева и наступила бы осень — что бы он сделал?.. Все листья вокруг него постепенно бы облетели, а он бы оставался на дереве, чувствуя себя все более и более одиноким — как теперь… Да. Он бросился бы вниз с ветки… ветер подхватил бы его, смешал с другими листьями и унес Бог знает куда… и никто-никто на свете ничего не узнал бы о нем…
…Когда совсем грустно, хочется уснуть и позабыть обо всем…
Странная мысль подкрадывалась к Дэнуцу как бы снаружи, такая странная, что его глаза широко открылись, как бывает в темноте, когда тебя охватывает страх и сердце сжимается…
В глубине сада был высокий склон, такой же высокий для Дэнуца, как ветка для листа… Листья тихо кружатся и плавно опускаются на землю… Орехи падают и раскалываются!.. У орехов нет крови. Если бы у них была кровь, она стекала бы по кожуре… как у человека… как у человека с проломленной головой… как у несчастного человека…
«Дэнуц! Дэнуц! Где ты, Дэнуц? Где Дэнуц?..»
Пастух нашел бы его внизу, под откосом, с разбитой головой, с залитым кровью лицом…
Мертвый Дэнуц?.. Он, Дэнуц, мертв?..
— Я?
«Невозможно!» — пронеслась у него в голове мысль и тут же исчезла.
…Все в трауре. Идут за гробом Дэнуца. Горько плачут… И Дэнуцу тоже хочется плакать, потому что он тоже идет за гробом.
— Мертвый?
Один в гробу? Один в могиле? В черной земле?.. Ночью с оборотнями? Один!
«Нет. Уж лучше в школу».
…Осенью гибнут расколотые орехи и опавшие листья. А Дэнуц отправляется в школу.
Моника вдруг возникла из-за скамьи, словно икона, перед которой зажгли лампаду. Не говоря ни слова, накинула пелерину на плечи Дэнуца… и против своей воли, неизвестно почему, тонкими руками обняла его за шею и поцеловала в голову…
Видя, что руки не принадлежат его матери, Дэнуц вскочил, встряхивая кудрями.
— Кто тебе позволил меня поцеловать?
— …
— Зачем ты принесла пелерину?
— Чтобы ты не простудился, Дэнуц, — пролепетала Моника.
— Лучше бы я простудился. Тебе какое дело?
— А если мне тебя жалко?
— Кто тебе позволил жалеть меня? Мне это не нужно!
Так! Ведь каникулы еще не кончились! Сейчас он им всем покажет! Он схватил Монику за косы и дернул изо всех сил. Голова Моники покорно откинулась назад. В его памяти вспыхнуло воспоминание: в начале каникул, когда зрели абрикосы, в саду он тоже дернул Монику за косы… Тогда он как будто испугался Моники… и ему почему-то было досадно. Как быстро пролетели каникулы! Приближались занятия! И его отъезд. Становилось прохладно, наступала осень!
— Ты сердишься, Моника? — ласково спросил он, выпуская из рук ее косы.
Он не видел ее лица: только мягкие и тяжелые косы.
— Я больше не буду, Моника. Прости… Тебе не холодно?
Голова Моники сделала знак, что нет.
— Хочешь, побежим вместе?
Голова Моники утвердительно кивнула.
— Ты будешь лошадкой, а я тебя буду погонять: да?
— Да.
— Но-о, лошадка! — прозвучал громкий и пронзительный голос Дэнуца.
Каникулы еще не кончились!
Разбуженный криком, Али вскочил и стрелой помчался вперед. Держа в руках золотые косы, Дэнуц бежал по золотому саду. А впереди него бежала Моника, тоненькая, стройная, с улыбающимся заплаканным лицом. И всюду царила Осень.
Длинные слоистые облака протянулись по высокому синему небу до самого закатного горизонта, точно бесконечные мраморные ступени сказочных дворцов.
В поднебесье, в ярком праздничном сиянии, вдруг возникла черная точка и тут же исчезла. Быть может, ласточка? А потом солнце отправилось на покой, прихватив хрустальный башмачок, потерянный Летом на последней ступеньке небесного дворца, и унеся с собой печаль всех принцев, влюбленных в Золушку.
Моника вздрагивала во сне и бормотала какие-то непонятные слова. Она спала на боку, раскрывшись, согнув ноги в коленях, положив сжатую в кулак руку под голову. Другая ее рука лежала на бедре, и вся ее белая, освещенная лунным светом, беззащитная в детской своей наготе фигурка казалась опрокинутой статуэткой, изображающей бегство.
— Но-о, лошадка!
…Она бежит по саду и никак не может увидеть того, кто бежит за ней следом, дергая за косы…
Во сне она так сильно рванулась вперед, что ее длинные распущенные волосы закрыли ей лицо и
