за руки держал, а второй, Хоркин, сзади бросился. Там еще был какой-то Протопопов, я ему башку бутылкой разбил.
– Это когда же ты с ними познакомился? – удивился Кутузов.
– Так поначалу все было пристойно: «Батя, выпей с нами!». Вон тот, Давыдов (Давыдов как раз вышел в «приемный покой»), за меня тосты поднимал… – ответил Зощенко. – А потом они как с цепи сорвались. Молодые. Пить не умеют.
Очередь Зощенко подошла первой. Котенко похмельно посмотрел на него, хмыкнул, залез в ящичек и выложил на стол документы и ключи.
– А деньги? – спросил Зощенко.
– Какие деньги? – с деланным удивлением переспросил Котенко. – Вот все, что было у вас в карманах на момент задержания. Вы же лыка не вязали, падали при ходьбе – вон и голова разбита.
Он и Зощенко молча посмотрели друг другу в глаза. «Ладно, припомню, подавишься ты этими деньгами…» – думал Зощенко. «Заяву на меня напишешь? Пиши, пиши…» – думал Котенко.
– А подарки? – спросил Зощенко.
– Ах, подарки! – «вспомнил» Котенко. – Вот.
Он выставил на стол пакет. Зощенко открыл его. Предназначавшийся жене халат был весь в крови – видно, как раз им и подтирали пол в «приемном покое». Коробка с самолетом была раздавлена, кукла разломана. Зощенко поднял на Котенко тяжелый взгляд. Тот с любопытством ждал. Однако Зощенко молчал.
– Распишитесь в получении… – сказал, наконец, Котенко.
– Пошел ты… Ты уже сам везде расписался…
– А, опять неуважение к представителю закона, к органам охраны правопорядка! – с удовольствием засмеялся Котенко. – Надо бы тебя в РОВД вместе с дружком, да возиться неохота. Оцени: мы даже не стали писать на вас протокол. Хотя ты ведь Протопопову чуть череп бутылкой не проломил.
– Жаль, что не проломил… – медленно проговорил Зощенко и отошел к скамейкам, на которых одевались и обувались.
Через несколько минут к нему подошел сумрачный Кутузов – у него тоже вычистили карманы, оставив только на проезд. Ураганов после этого рад был, что хотя бы дубленка его цела и лакированные туфли, например, не обоссаны. «С них бы сталось…» – думал он. Пуще дубленки и туфель беспокоила его участь машины – на месте ли?
Втроем они медленно пошли на выход. На улице, на утреннем морозе, сразу стало легче. Зощенко заметил, как от машины на них грустно смотрит милицейский старшина. Он вспомнил, что дед вроде бы заступался за него и махнул ему рукой.
Они пошли по дорожке. Ураганов от нетерпения все забегал вперед, и потом дожидался их – все же неудобно было. Кое-как проковыляв вдоль квартала, они повернули и почти сразу вышли на базар. Ураганов увидел, что его машина стоит на месте и почувствовал счастье. Когда они добрались до джипа, Ураганов первым делом осмотрел его бока – не нацарапали ли чего? Все было цело и чисто.
– Ребята, садитесь, довезу… – сказал Ураганов. Зощенко и Кутузов полезли в машину. Они молча поехали по городу, оглядывая его еще пустые улицы.
– Дааа, блин, встреча выпускников… – проговорил Зощенко, улыбнувшись.
– Будет что вспомнить… – держась за голову, поддержал его Кутузов.
Ураганов посмотрел на них в зеркало заднего вида – вроде бы ребята не держали на него зла. «Ну а что я мог? – подумал он. – Дали бы и мне по башке, кто бы сейчас машину вел?»…
– Может, заедем ко мне, поправим здоровье, а? – предложил он.
– Нет, домой. Домой… – ответил Зощенко. Кутузов закивал – домой.
Глава 5
Дочери Зощенко Наташе было восемь лет. У нее были волосы кудряшками и то синие, то серо- стальные, а то голубые глаза. Оба – отец и дочь – любили друг друга без памяти. Когда вчера отец не пришел и мама начала куда-то звонить с заплаканными глазами, Наташа поняла – что-то не так. В этот вечер они с отцом собирались на каток, но Наташа расстроилась не из-за того, что катка не будет, а из-за того, что с папой могло случиться нехорошее. Старший брат, Руслан, которому было почти семнадцать, напротив, не обеспокоился.
– Мам, ну что ты, взрослый человек… Ну загулял чуток… – увещевал он мать, стараясь не пропустить ничего в телевизоре. – С кем не бывает.
– Вот с ним и не бывает… – отвечала мать. – Никогда не загуливал, а тут вдруг загулял?
– Ну надо же начинать когда-то… – отвечал Руслан.
– Ты что такое про отца говоришь? И это откуда ты таких слов поднабрался – «загулял»? – вдруг на минуту оторвавшись от нехороших мыслей, удивилась мать. – Это вас таким словам в школе что ли теперь учат?
Жену Зощенко звали Лидия. Они познакомились еще когда он учился в училище – именно к ней он лазил на свидания из казарменного окна по кленам. Зощенко нравился ей подтянутостью, своими, тогда еще юношескими, усами, голубыми глазами. Сама Лидия жила с родителями в маленькой квартирке, училась в педагогическом. Родители, узнав о ее курсанте, дали добро – офицер по советским временам считался отличной партией: зарплата вдвое больше обычной советской, да сразу (или почти сразу) по прибытии к месту службы офицеру давали квартиру. За долгие годы мира после Великой Отечественной все как-то привыкли к тому, что офицер – это просто профессия, чуть ли не как водитель. Как-то и в голову не приходило, что профессия офицера – воевать. Но потом началась война, и все встало на свои места.
Лидия с детьми – сначала с сыном, а потом появилась и дочь – жили в гарнизоне на территории Азербайджана с другими семьями летчиков. Война шла «за речкой», за речкой были их мужья. Штурмовик – быстрая птица, но и их душманам удавалось сбивать. Женщины и дети жили одной семьей, в которой, как в любой большой семье, бывало разное. Когда кому-то из мужей удавалось приехать к семье на два-три дня, первый день уходил на то, чтобы рассказать всем об их мужьях – как себя чувствуют, что едят, как спят, не болеют ли.
О геройских поступках Георгия Лидия узнавала от других. От других же узнала, что однажды, после двух неудачных налетов на душманскую школу ПВО в Мазари-Шарифе, летчиков построили и сказали: «Коммунисты и добровольцы – два шага вперед!». Не все и коммунисты вышли, а Георгий, хоть и не был коммунист, вышел. Они полетели вчетвером, разбомбили эту школу, а потом жены тех, кто остался в строю, увидев Лидию, убегали от нее. Одни были красные от стыда, другие наливались злобой, но все равно – убегали. Лидия как-то ночью сказала ему: «А о нас ты подумал?». Он сказал: «Подумал. Но если бы я не вышел, это был бы уже не я». За тот вылет ему дали орден Боевого Красного Знамени. Среди военных это было почти как Герой Советского Союза. Лидия знала об этом, но иногда думала, что и без этого ордена они бы прекрасно обошлись. Хотя признавала – именно таким, с его характером – она и любила его.
Был у него и другой подвиг: после войны, как ветерану, от министерства обороны выделили им на квартиру деньги. Георгий купил квартиру за пятую часть этой суммы, а остальное отправил обратно. Она даже спрашивать его не стала – почему, и так понятно: он – правильный, иначе бы не смог. Иногда прикидывала, на что могли бы пойти эти минобороновские деньги, но так, без жара. В душе она и сама считала, что Георгий прав – они теперь с квартирой, не бедствуют, а сколько из «афганцев» тех, кто до сих пор мыкается по углам? Знакомые, узнав, что они отправили деньги, говорили: «Ну и дураки. Потратили бы на себя. Там-то все равно разворуют». Она отвечала: «А это уже будет не наш грех».
Они жили душа в душу, чувствуя друг друга на расстоянии. И вот сейчас она чувствовала – что-то не так, Георгий в беде. С этим ощущением промаялась вечер. Звонила в больницы и райотделы милиции – его не было нигде (позвонить в вытрезвитель ей и правда не пришло в голову, да и справочная по причине кризиса уже не работала по ночам). Кое-как уснула на диване, а ночью внезапно вскочила – что-то произошло! Вспомнила, что будто приснились ей голоса, крики, какие-то дурацкие слова. «Что я слышала?
– спросила она себя. – «Учиться, учиться и учиться» – так что ли? Ленин мне приснился что ли?» С тяжелым чувством она пролежала без сна до утра. Утром первой вскочила дочь – она накануне весь вечер с грустными глазами ждала папу, и теперь первым делом забежала в родительскую спальню. Увидев, что постель пуста, разом погрустнела.
