Аргирос свернул на свою улицу. Он шел беспечно, довольный, что избежал ловушки Мирран. Ее стоило опасаться в Дарасе, решил Аргирос, но здесь, в сердце империи, сила была на его стороне.
Погруженный в эти мысли, он не заметил, как из темного дверного проема выступила и скользнула следом за ним фигура в темном капюшоне. Он даже не расслышал ее приближения, и только в последний момент почувствовал дуновение воздуха за спиной. Василий кинулся в сторону, успев увернуться от ножа, скользнувшего мимо ребер и лишь порезавшего левую руку.
Аргирос отступил и схватился за свой кинжал. Противник преследовал его. В лезвии убийцы блеснули звезды. Аргирос обнажил нож. Он резко согнулся, выбросил руку и медленно развернулся направо.
Заметив его маневр, преследователь занял соответствующую позицию. Оба двигались осторожно, ожидая, когда противник откроется. Убийца кинулся вперед, ударив ножом снизу вверх. Магистр выбросил руку с кинжалом, шагнул вперед и сделал выпад. Его удар был отражен. Оба отскочили назад, продолжая круговой танец.
Аргирос покосился: он заметил, что сейчас оказался напротив дома соседа Феогноста. Он сделал несколько осторожных шагов назад, нащупывая твердую мостовую. Затем застонал и опустился на колено.
Убийца рассмеялся – это первый звук, который тот издал за время стычки, – и бросился вперед, вскинув готовый вонзиться нож. Его правая нога увязла в отверстии, которое Аргирос видел еще накануне вечером. Убийца взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Магистр кинулся на врага и вонзил нож ему в живот.
Он почувствовал железистый запах крови и вспоротых внутренностей.
– Подлый… мерзавец, – прохрипел убийца и повалился, выпучив глаза.
Аргирос осторожно подошел к нему, желая проверить, не попытается ли противник отомстить из последних сил. Но тот уже умер, что магистр установил по пульсу на лодыжке. Он перевернул убитого на спину и понял, что это не александрийский монах, а, скорее, константинопольский бандит. Аргирос знал таких типов с наполовину бритыми головами и в туниках с буфами на рукавах, туго завязанных тесьмой на запястьях.
Что-то звякнуло, когда труп грузно перевернулся. На поясе туники оказался тугой кошелек. Магистр убрал его в свой кошель на ремне, вздохнул и отправился за гвардейцем.
После объяснений, формальностей и прочего Аргирос наконец оказался в своей постели, когда горизонт на востоке уже осветила заря. Ворвавшиеся в комнату лучи солнца разбудили его намного раньше, чем бы ему хотелось. Он брызнул в лицо холодной водой, но это не помогло снять резь в глазах и усталость, мешавшую ему даже застегнуть сандалии.
Он не сразу вспомнил, почему его кошель стал тяжелее. Порывшись в нем, он нашел небольшой кожаный кошелек, взятый у убийцы. Номисмы в руке выглядели меньше и тоньше монет, которые чеканили в Константинополе. Вместо знакомого слова «CONOB» на них значилось «АЛЕЕ» – знак Александрии.
Магистр кивнул. Ничего удивительного. Можно было ожидать, что Мирран предусмотрела запасные варианты. Пусть она и женщина, но знает свое дело.
«Жаль, – подумал Василий, – что в ее планы входит избавиться от меня».
Император присутствовал на втором заседании Вселенского собора, как и на первом. На этот раз в его свите было меньше придворных и больше телохранителей. Их золоченые панцири и алые плащи едва ли уступали в роскоши одеяниям высокопоставленных прелатов, на которых солдаты бесстрастно взирали поверх щитов.
Намек на силу, однако, не смутил Арсакия. Он предпринял столь же учтивую атаку на изображения, что и накануне. Он даже позволил себе сардоническую усмешку, выступая со своими теологическими тирадами.
Но его веселье развеялось, когда Евтропий дал ему быструю отповедь. Константинопольский патриарх временами исподтишка подглядывал в записи, но мысли, разработанные накануне ночью, звучали четко и ясно. Георгий Лаканодракон шепнул Аргиросу:
– Не думал, что старый шельмец еще способен на такое.
– Поразительно, что с людьми делает страх, – заметил Василий.
Только патриарх закончил, как полдюжины восточных епископов принялись кричать друг на друга, споря за право выступить.
– С какой стати я должен вас слушать? – загремел с кафедры Евтропий под взором Никифора III. – Отрицая реальность воплощения, вы отрицаете человечность Христа и становитесь на сторону монофизитов!
– Лжец!
– Глупец!
– Нечестивый идиот!
– Как низменная материя может описывать божественную святость?
Несколько минут в собрании царил шум, и иконоборцы и иконопочитатели осыпали друг друга оскорблениями. С обеих сторон потрясали кулаками и посохами, что напоминало ночную сцену в резиденции Евтропия.
Император Никифор вполголоса отдал приказ. Его телохранители сделали два шага вперед, и их стальные подошвы загремели по каменному полу. Наступила внезапная тишина.
– Истина может быть найдена через рассуждения и доводы, а не в ребяческой ссоре, – заявил император и кивнул Евтропию. – Позвольте всем высказаться, дабы выявились ошибки и заблуждающиеся вернулись на путь истинный.
Патриарх покорно поклонился господину. Спор вошел в более приличное русло. Аргирос прислушался. Многие из аргументов противников икон предвиделись вчерашним вечером. Когда епископ-иконоборец из Палестины, например, объявил, что иконы состоят из той же субстанции, что и прототипы, тощий и
