что у вина достаточная плотность, что год был не дождливым и виноградная лоза не набрала воды. А если вы увидите на белом фоне тоненькую, как будто ржавую, каёмку в том месте, где поверхность вина касается стекла, это значит, что вино достаточно выдержано, чтобы начать подавать его к столу.
К еде, кстати, особо выдержанные вина подавать не рекомендуется. Вина достаточно выдержанные, чтобы вступить в пик своего расцвета, пьют не за ужином, а сами по себе, наслаждаясь вкусом и букетом. А к столу подают вина помоложе — лишь бы были хорошими.
А когда читаешь в книжках, как приключенцы находят бочки с винами столетней выдержки и наслаждаются ими в честь победы, то хочется просто оставить историю на совести автора. Или пожалеть пьющих, издевающихся над своими организмами. Вино живёт как человек: сначала крепнет, затем взрослеет, вступает в пору зрелости, а потом стареет, слабеет и умирает, превращаясь в нечто, подобное уксусу. Очень многие старые вина, за исключительные цены подававшиеся «новым русским» в ресторанах эры «дикого капитализма», на самом деле были скуплены по дешёвке, потому что их пора зрелости давно прошла. Известно лишь совсем немного марок немногих производителей и всего нескольких годов, которые до сих пор не перешли в стадию старения. Самым старым и самым ценным из них считается «бордо» урожая 1945 года, производства Шато О-Брион. В этом есть какая-то мистика, потому что именно до сорок пятого года в этом старом Шато размещался штаб Люфтваффе в оккупированной Франции. И в год освобождения был собран урожай столь уникального винограда, что вино, сделанное из него, до сих пор числится зрелым и нет никаких намёков на старение.
А вино, которое мы пили, было просто хорошим, напоминающим испанскую риоху. Приятное, довольно лёгкое и при этом уже набравшее достаточную природную крепость. Оно прекрасно сочеталось с острым креольским блюдом и делало мир вокруг ещё немножко приятней и веселей.
В зале стоял шум голосов, слышались звяканье приборов о тарелки, временами смех, тихо играла музыка. За окнами на Новую Землю спустилась тёплая ночь, высветившая в небе миллионы незнакомых звёзд, и местная луна, огромная и всегда полная, висела в небе. Хорошая луна, в самый раз для пассивного ночника. Тьфу, обгадил всю романтику. Кому чего, а вшивому — баня.
Впрочем, самый отчаянно романтичный фактор сидел напротив. С аппетитом доев блюдо до последней крошки риса, Бонита крутила в пальцах бокал и смотрела в ночь, обернувшись ко мне божественным профилем. Затем профиль сменился на столь же божественный фас, и Мария Пилар спросила:
— Тебе хорошо со мной?
— Полагаешь, что об этом вообще стоит спрашивать?
— Стоит, — кивнула она. — Я должна знать. Всегда должна знать.
— Зачем?
— Чтобы не продолжать быть вместе, когда «хорошо» превратится хотя бы в «неплохо».
— Я не думаю, что такое может случиться.
Ответил я искренне. Абсолютно искренне.
Закончив ужин, мы действительно пошли гулять к реке с Джеймсом и его девушкой. Девушка была миленькой шатенкой, очень болтливой и часто и заразительно смеющейся. Симпатичная девушка, в общем. Вместе с очень болтливой и часто и заразительно смеющейся Марией Пилар они составили прекрасную пару собеседниц друг другу. Набережной в Алабама-Сити как таковой не было, но была улочка вдоль реки, на которой высадили деревья и густые кусты. Внизу были многочисленные пристани, к которым были привязаны лодки и небольшие катера. На набережной работали несколько маленьких баров и пара ресторанчиков, где подавали местную речную рыбу и всё остальное съедобное, что плавало и ныряло в Большой Реке. По набережной гуляли жители города — парами, семьями, компаниями, многие с детьми, подчас совсем маленькими, мирно спящими в колясках или, наоборот, наотрез спать отказывающимися.
Мы зашли в маленький бар с террасой, закрытой с боков рыболовными сетями и чучелами каких-то незнакомых больших рыб на стенках. Там заказали по коктейлю «Алабама», состоявшему из рома, сахарного сиропа и сока крупных зелёных фруктов, по вкусу напоминавших что-то среднее между лимоном и земляникой с мятным оттенком, если такое вообще возможно.
Барменом был весёлый живчик лет пятидесяти, который смешал все ингредиенты прямо в бокалах, предварительно растерев по ломтику этого самого фрукта в тростниковом сахаре деревянной лопаточкой в каждом из бокалов, насыпал кубиков льда, залив всё соком и добавив рома. Затем он поставил все четыре высоких бокала перед нами на стойку, сказав, что если этот город обнищает совсем, то он будет последним из богатых — после восьми вечера в городе никто больше ничего не заказывает, кроме этой самой «Алабамы».
Я немного нарушил идиллию, спросив у Джеймса, когда пойдут какие-либо конвои в сторону Аламо. Он сказал, что насчёт попутных конвоев лучше осведомляться у диспетчеров на площадке, откуда конвои отходят, а он со своими «Ящерицами саванны» поведёт небольшой конвой в Нью-Рино послезавтра утром. Пойдут они по Дороге в сторону Аламо до развилки, потом свернут южнее, к слиянию Мормонской реки и Рио-Гранде.
Я подумал, что в самом крайнем случае мы сможем пройти с их конвоем хотя бы часть пути. Слишком задерживаться нам было нельзя: всё же боевая задача в любом случае остаётся боевой задачей.
Территория Конфедерации Южных Штатов, г. Алабама-Сити
25 число 6 месяца, вторник, 09:30
Проснулся я оттого, что меня тормошили. Тормошила Бонита, естественно. Тормошила и требовала срочно куда-то идти. Спросонок мне показалось, что случилось нечто экстренное, я было собрался рвануться за автоматом, но туман в мозгу немного рассеялся, и я понял, что, если бы Бонита будила меня по причине нападения неприятеля, уж наверняка она не валялась бы рядом в чём мать родила. Немного сосредоточившись, я понял, что меня отправляют к портье узнать адрес парикмахерского салона, потому что «ты обещал».
Я вообще просыпаюсь с трудом и в первые моменты могу быть не слишком деликатным, поэтому спросил — а почему бы не сделать это позже или, скажем, ей самой, раз уж она проснулась. Мне сунули прямо в лицо ладонь с растопыренными пальцами и резонно заявили: не может же она идти спрашивать с «такими ногтями». Я посмотрел на ногти — удлинённые, хоть и коротко обрезанные, покрытые тёмным лаком, гармонично завершающие тонкие изящные пальцы. На всякий случай согласился, чтобы не выглядеть полным идиотом, не способным отличить «такие» ногти от «не-таких». Кивнув, я попытался подняться с постели, но меня повалили обратно со словами:
— Стой, дурак! Не сразу же!
В конце концов, я всё же встал с кровати и пошёл бриться и вообще приводить себя в божеский вид. Мария Пилар одеванием себя не затруднила, а вытянулась поперёк кровати во всём своём великолепии и с критическим видом рассматривала ногти, на каждой руке поочерёдно.
Придя в форму и достойный окружающего мира вид, я всё же сходил в главное здание отеля. В холле отеля паковали сумки трое отъезжающих постояльцев, а за стойкой была очень элегантная пожилая леди, судя по безупречному виду — жена того самого джентльмена с пачкой. Я решил, что по такому вопросу к ней даже лучше обратиться, поэтому изложил ей проблему Бониты. Я не ошибся. Леди рассказала, что в городе три салона, только претендующих на это название, и лишь четвёртый, расположенный возле здания городской епископальной церкви, может удовлетворить запросы женщины. Женщины-Действительно-Заботящейся-О-Своём-Внешнем-Виде. Она даже на карте города место отметила.
Впрочем, поразмыслив, она решила, что помогла недостаточно, и предложила организовать «appointment» для той «чудесной девочки», о которой столь похвально отзывался её супруг. Я затруднился дать согласие, потому что не очень точно представлял, когда «чудесная девочка» прекратит рассматривать ногти и когда она будет готова встать с постели. Леди и тут разрешила мои сомнения, сказав, что она сама позвонит в номер и всё обсудит с Марией Пилар лично, чтобы я своим мужским непониманием не нарушал гармонию женского мира ухода за внешностью. На этом мы с леди и расстались.
Я вернулся в домик, дождался, когда Mi Carinosa[54] договорит с уже дозвонившейся ей леди, потом сказал, что поеду на стоянку конвоев поговорить с диспетчером о возможных попутных маршрутах. А потом заеду на почту отправить телеграмму о том, что патроны 9x18 особым спросом не пользуются, подразумевающую, что произошла задержка в дороге.
Мне ответили рассеянным кивком, но зато радостно сказали, что эта «милая пожилая леди» договорилась о визите в салон на 12 часов и ей надо спешить. На часах было без двадцати одиннадцать, и я подумал, что если Мария Пилар приложит все усилия к тому, чтобы одеться, то она даже не слишком опоздает, тем более что до центра Алабама-Сити минут пять езды.
Вообще в Марии Пилар Родригез меня поражало сочетание совершенно несовместимых в любом другом человеке вещей. Она одновременно была профессиональным агентом разведки и офицером, и когда она существовала в рамках обязанностей и выполняла то, что подразумевалось её служебным долгом, она была собранна, пунктуальна и решительна. Если же давление служебных обязанностей сваливалось с её плеч, Бонита превращалось в полную противоположность этой своей ипостаси. Она никуда не успевала вовремя, становилась взбалмошной и абсолютно нелогичной, а когда она смотрелась в зеркало, то любой агент враждебной державы мог спокойно зайти в комнату и вынести оттуда всё ценное и секретное, и даже написать гадость на стенке, а Бонита не заметила бы его присутствия.
В общем, погрузившись в эти мысли, я по привычке уже прицепил к ремню и бедру кобуру с «гюрзой» и вышел на улицу. В городе действовали законы «открытого ношения оружия», что означает, что ты не имеешь права прятать оружие, если оно у тебя вообще есть с собой. Разумный закон, кстати.
Заведя бодро затарахтевший дизелем «перенти», я выехал за ограду отеля, направившись на площадку конвоев. Прокатившись по улочкам города, я через несколько минут остановился и направился в давешний домик, где уже не было таблички «Закрыто до завтра». Толкнув дверь, я вошёл в нечто, напоминающее смесь офиса и минимаркета. Немолодая упитанная дама сидела за магазинной стойкой и читала городскую газету. Я поздоровался с ней и сказал, что ищу диспетчера. Она сказала, что диспетчер сейчас будет, вышла из-за стойки, переместилась за рабочий стол и поставила на него табличку «Диспетчер». После чего осведомилась, чем она может помочь.
Я рассказал ей о нашей проблеме. Дама достала из ящика стола папку с распечатками в прозрачных кармашках, некоторое время их поизучала, а затем сказала, что попасть с конвоем именно в Аламо мы сможем примерно через неделю — с тем самым русским конвоем, который мы отказались ждать в Демидовске. Ещё через два дня ожидался московский конвой в Нью-Рино, который зайдёт в Алабама-Сити, завтра утром уйдёт конвой Джеймса Фредерика туда же, ещё будет конвой из Форт-Ли, который на Дороге свернёт налево и пойдёт в Новую Одессу. Потом она добавила, что есть возможность выйти вместе с Джеймсом и где-то на развилке дождаться конвоя в сторону Вако, который пойдёт через Аламо из Нью-Рино. Но здесь дать какие-либо гарантии она не может, потому что этот конвой новый, взялась его водить какая-то новая группа, и она ничего не знает, как они водят, насколько соблюдают график, какие у них расценки и так далее.
Я подумал, что, если мы не хотим торчать в Алабама-Сити ещё неделю, есть всё же смысл рискнуть и попытаться с местным конвоем дойти до перекрёстка, а там перехватить или, наоборот, — догнать новый конвой, идущий в Вако. Я попросил даму зарегистрировать в конвой Джеймса две машины и двух человек, после чего вышел на улицу. Ещё спросил у неё, где здесь почта. Почта тоже была недалеко, как и всё в Алабама-Сити, и я поехал туда.
Почтарь был одет во всё ту же форму с буквами NWM на груди и почтовым рожком. Я быстро составил телеграмму в отдел сбыта патронной фабрики, откуда она должна была переадресоваться дальше: «Spros па 9x18 mal. Dopolnitelnye zaKazy skoro. Yartsev». А затем глубоко задумался. Написать на Базу «Россия»? А что написать? «Люблю-скучаю-не могу»? А как насчёт девушки с маникюром, от одной мысли о которой дыхание перехватывает? Или: «У нас тут всё хорошо, медовый месяц, скучаем по тебе оба»? Так, что ли? Или написать, что всё, что «милый больше не вернётся, оставил только карточку свою»? Покорёжило меня так до самых кишок некоторое время, махнул я рукой — и ничего не написал. Потом, думаю, разберусь. «Потом» — оно всегда легче, куда как легче, чем «сейчас».
На улицу, правда, как вышел — отпустило немного: вздохнул, расслабился. Посмотрев на часы, я подумал, что Mi Carinosa сейчас всё равно отправится делать вожделенный маникюр, а больше у меня никаких дел не было. Тогда меня осенило идеей посетить гараж «Трёх толстяков», благо они нас туда приглашали.
