Напряжение ходовой батареи аккумуляторов — 115 вольт, сила тока в цепях прожекторов — 9 ампер. Стало быть, с электрооборудованием все обстоит хорошо. Убедившись по индикаторам течи в том, что вода не проникла ни в один из герметичных отсеков, принимаемся за научно-исследовательскую аппаратуру.
Начинаем с того, что нам кажется особенно важным,— со скорости распространения ультразвука. Тут требуется небольшое пояснение. Известно, что скорость распространения звука, а значит, и ультразвука, зависит от параметров среды, в которой он распространяется; в нашем случае на нее влияют давление и температура воды. Для того чтобы измерить глубину при помощи эхолота, необходимо знать точную скорость распространения ультразвука. До сих пор ее вычисляли теоретически, по формулам; проверить эти вычисления экспериментально в камере высокого давления довольно трудно: где здесь взять большие расстояния? Таким образом, только на борту батискафа можно проверить различные формулы, выведенные физиками. Результаты наших экспериментов должны заинтересовать связистов и подводников — они разрабатывают сейчас систему подводных гидроакустических маяков, по сигналам которых подлодки сумели бы определять свои координаты, не всплывая для этого на поверхность.
В тот день на борту «Архимеда» был установлен французский прибор, проходящий испытания, и американский прибор, установленный в батискафе во время ремонта в Иокогаме. Управление военно- морских исследований США специально прислало нам из Сан-Диего некоего доктора Маккензи, который непременно лично хотел проследить за установкой прибора на «Архимеде». Разумеется, ему тогда было просто не к кому больше обратиться — кто еще мог бы испытать его прибор на таких глубинах? — и все же я весьма ценю его доверие. О, он сумел дать нам понять, что вверяет нашим заботам не какое-нибудь заурядное устройство. Если поначалу мы с Вильмом не вполне уразумели всю значительность предстоящего эксперимента, то, когда доктор Маккензи с нашего разрешения привез на «Mapсель ле Биан» все оборудование, необходимое для испытания и градуирования прибора, мы поняли, что дело это не шуточное: на причал въехал 15-тонный военный грузовик с надписью US NAVY (военно-морской флот США), который был буквально доверху забит баллонами с дистиллированной водой, термосами и прочим снаряжением. Взявшись за работу, доктор Маккензи установил на батискафе две измерительные головки и два счетчика. После каждой серии из пяти измерений, следуя инструкции, мы должны были выбивать на ленте показания головок, затем — показания обоих счетчиков; кроме того, нам предстояло заполнить цифрами большие таблицы, заготовленные доктором Маккензи.
Все это заняло у нас добрых полчаса. После этого мы решили, что имеем право несколько минут отдохнуть. Каждый прильнул к своему иллюминатору. Мимо нас плыли какие-то рыбы, совершенно равнодушные к батискафу. Пульс жизни весьма ощутимо бьется и на глубине 9100 метров. После стольких погружений это все еще поражает меня. Кто опишет историю морских глубин, тектонические процессы, определившие рельеф океанского дна? Когда мы получим ответы на многочисленные вопросы, которые ставит перед нами наличие жизни на таких глубинах? Наконец, есть вопросы и более практические: как использует человек представившуюся ему отныне возможность проникать в сокровеннейшие уголки океана?
Те, кто после нас будет работать на больших глубинах, наверное, спросят себя: а что чувствовали пионеры, впервые в истории человечества наблюдавшие вот эти морские перья, зная, что над ними — столб воды высотой в девять километров? Что касается нас с Вильмом, то мы прежде всего почувствовали ог ромное удовлетворение; кроме того, нам передалось спокойствие, царившее вокруг, и мы вполне насладились зрелищем, открывшимся перед нашими глазами. Да, действительно, вспоминая о том, что у нас над головой чудовищная масса воды, мы испытывали легкое головокружение. Но не страх — ибо мы полностью доверяли «Архимеду». Вода кругом была абсолютно прозрачна, но видимость ограничивалась несколькими метрами. Впрочем, на глубине 600 метров в этом отношении все было бы точно так же. Единственное, что напоминало нам о действительной глубине,— это стрелка глубиномера. Но для того чтобы реально представить себе, где мы, приходится сделать над собой мысленное усилие. Положение космонавтов значительно отличается от нашего — ведь они видят Землю, имеют возможность непосредственно оценить размеры, масштабы, расстояния, испытывают специфические ощущения — невесомость хотя бы. Все эти факторы постоянно воздействуют на их восприятие окружающего; мы же остаемся в нормальных, естественных условиях; разум порой напоминает нам о гигантской толще воды, окружающей батискаф, но большую часть времени мы настолько заняты своей работой, что почти забываем, где мы находимся. У нас в кабине условия вполне земные. Но зато когда посмотришь в иллюминатор!..
Уклон дна составляет приблизительно 2—3°; оно все испещрено углублениями и холмиками: повсюду, куда достигает взгляд, торчат вильмовы «метелки», стоящие на расстоянии примерно полуметра друг от друга. Вид у них чрезвычайно жизнерадостный — маленькие желтые веточки, похожие на перья, весело колышутся, колеблемые течением; свет им, по-видимому, не мешает. Пока мы только догадываемся о существовании течения, но вот измеряем и его скорость. Время от времени делаем снимки. Вспышки ламп точно молнии пронзают нашу маленькую желтоватую вселенную, созданную ровным свечением прожекторов, а сквозь обшивку корпуса мы слышим шум от перезаряжающихся фотокамер. Секунда — и они снова готовы к съемке. Профессор Эджертон будет, я думаю, рад хвалебному отзыву, которого несомненно заслуживает его съемочная аппаратура.
Нас интригует одно явление: хотя муть, поднятая со дна при посадке «Архимеда», давно уже улеглась, в воде вокруг нас непрестанно носятся какие-то желтые частицы; едва ли течение может вызывать подобное вихревое движение. С тех пор, как мы сели, прошел час; завихрения воды, вызванные нашим при ближением, уже, по-видимому, исчезли, и теперь мы можем измерить течение.
Наш прибор для измерения скорости течения основан на тепловом принципе. Позволю себе чисто техническое отступление, дабы объяснить принцип его работы. Датчик состоит из двух элементов, один из которых охлаждается течением. Чем сильнее течение, тем больше будет разница между температурами обоих датчиков; вот по этой-то разнице мы и находим искомую скорость течения. Господин Мартэн, создавший этот прибор, не очень заботился о нашем досуге: нам приходится без конца вертеть рукоятки настройки и снимать множество показаний. Для расшифровки результатов измерений необходимы переводные таблицы, которых у нас нет. Так что лишь вернувшись на «Марсель ле Биан», мы узнали, что скорость течения составляет здесь 3 сантиметра в секунду. На первый взгляд, величина ее кажется незначительной, но когда прикинешь, что в сутки это составляет 2,6 километра, а в год — тысячи кило метров, то понимаешь, что речь идет о постоянном перемещении миллионов тонн воды по маршрутам, о которых океанография пока ничего не знает. Небольшое и в конце концов не такое уж сложное измерение, которое мы произвели, знаменует начало обширных исследований, результаты которых пока невозможно предвидеть. И, кстати говоря, наличие глубоководных океанских течений должно заставить нас пересмотреть практику затопления в океане контейнеров с радиоактивными отходами. Впрочем, перед нами с Вильмом стояли сейчас другие, более конкретные проблемы — пора было выполнять инструкции доктора Маккензи.
«Не забывайте производить измерения ежечасно»,— говорил он нам. Что ж, мы строго выполняем его указания, а затем переходим к следующему заданию — записи на магнитофон звучаний моря. За бортом установлен гидрофон кругового приема, соединенный с усилителем. Результаты нашей записи оказались, прямо скажем, скромными — особенно если учесть уровень современной техники звукозаписи. Очевидно, в этой области, как и во многих других, нам еще долго придется пробовать различные пути получения информации, а уж потом делать выводы.
Закончив наблюдения, мы надеваем свитера — температура в сфере снизилась до 10°. Первоначально мы предполагала снабдить кабину отопительным устройством, но затем отказались от такой роскоши из-за ограниченной мощности наших аккумуляторов.
Я включаю двигатель, но батискаф остается неподвижен. Вильм заглядывает в свои вычисления
— Температура бензина упала до 6°,— говорит он.— Со времени посадки батискаф стал значительно тяжелее.
Сбрасываю — по его указанию — около тонны балласта и запускаю двигатель вертикального подъема. Через мгновение «Архимед» трогается с места. Сбрасываю понемногу дробь и, выключив двигатель подъема, включаю ходовой двигатель. Батискаф пускается в путь. Перед нами расстилается дно. Мы парим над целым лугом морских перьев, наклонившихся по течению. Через десять минут пути выключаем двигатель — на сегодня достаточно простой проверки. Наш ходовой двигатель, пострадавший во время
