села рядом с Ури и прикоснулась к его щеке:
- Тебя долго лечили?
- Бесконечно! Чуть до смерти не залечили.
- Психологи?
- И психологи, и неврологи, и сексологи, и кто только не! Но, в конце концов, все отчаялись и махнули на меня рукой. И на год списали из армии. А из жизни я сам себя списал.
- Почему? Из чувства вины?
- Перед кем?
- Перед твоими друзьями - за то, что они погибли, а ты остался жив.
- В этом что-то есть. Откуда ты знаешь?
- ...и перед той беременной женщиной тоже. Хотя тебе казалось, что про нее ты совершенно забыл.
- Но я забыл!
- Нет, не забыл, а заблокировал от себя память об этом. И осколки запертой памяти надрывали тебе душу...
- Ты что, тоже играешь в эти дурацкие психологические игры?
- Сейчас уже нет, но было время, когда играла. И с большим увлечением.
- Какая же тогда из тебя ведьма?
- Наверно, не такая уж плохая, если я сумела собрать тебя по кусочкам после того, как ты выпрыгнул на лету из окна самолета?
Глаза Ури округлились удивленно, но он не успел спросить, из какого такого самолета он выпрыгнул, - под окном, совсем рядом, раздался знакомый колокольный звон.
КЛАУС
Я вернулся на лестничную площадку и опять взялся за поиски. Не знаю, сколько времени я ползал на коленях, снова и снова заглядывая под лестницу и во все углы в надежде, что ботинки вдруг возьмут и окажутся там, но все было напрасно. У меня даже мелькнуло подозрение, что мамка все-таки заметила меня и нарочно украла ботинки, чтобы меня наказать. Я сел на пол, обхватил голову руками и стал решать, что мне делать дальше. И тут прямо у меня над ухом что-то хрустнуло и забулькало, - этот звук я бы ни с чем не мог спутать: так смеялся Отто. Я вскочил - так оно и было, он сидел в своем кресле у меня за спиной и трясся от хохота. Через ручку его кресла на связанных шнурках болтались мои ботинки.
Я бросился к ним, но Отто ловко дал задний ход и вырулил в свою комнату. Он, если хочет, может очень здорово ездить в своем кресле, он просто любит прикидываться совсем инвалидом и требовать, чтобы его возили. Я побежал за ним, но не слишком быстро, потому что после целого дня с фрау Штрайх он, небось, мечтал с кем-нибудь поиграть. Я, конечно, мог бы его догнать и выхватить ботинки, но он бы тогда сильно огорчился и стал бы скандалить и звонить в рельс. А мне только недоставало, чтобы сюда примчалась фрау Инге выяснять, что случилось, и застигла меня в одних носках. Я притворился, что гонюсь за Отто, но споткнулся и упал. Тогда он остановился подальше от меня и стал что-то отстукивать лапой на столе. Вообще-то, простые вещи я у него понимаю, но сейчас в голове у меня все смешалось, и я никак не мог сообразить, чего он от меня хочет. Я стоял, как пень, и смотрел на него, а он стучал и стучал - все время одно и то же, короткое и непонятное. Но постепенно в голове у меня начало проясняться, и я вдруг понял, что он отстукивает 'Вези меня! Вези меня!'.
Куда везти, спрашивать было не надо: он всегда хотел, чтобы его везли к фрау Инге. Я показал на свои ноги в носках и сказал:
- Я повезу, только сперва отдай мои ботинки. На улице дождь, а я в носках.
Он сразу сообразил, что раз я говорю про дождь, значит я собираюсь везти его через двор, а не по подземному коридору. Ну и, конечно, страшно рассвирепел. Он начал озираться вокруг, искать, что бы такое сбросить на пол, но ничего подходящего не нашел. А я тем временем подобрался к его креслу и схватил свои ботинки. Теперь я мог сказать ему всю правду:
- Я больше никуда не буду возить тебя, Отто. Фрау Инге меня уволила.
Он сначала не понял и уставился на меня так, будто я говорю по-китайски.
Тогда я повторил, сам ужасно огорчаясь от того, что говорю:
- Отто, я больше сюда не приду, - фрау Инге меня уволила.
И тогда он, наконец, понял. Он ведь совсем не дурак, Отто, он просто не умеет говорить, а так он умнее многих. Он стал задыхаться, будто хотел что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Он так сильно покраснел, что я даже немножко струсил, - я уже пару раз видел, как ему становится плохо. Но он быстро отошел и снова стал отстукивать 'Вези меня! Вези меня!'. Теперь ему уже было все равно, как я его повезу, через двор или по подземному коридору, лишь бы повез.
Я быстро надел ботинки, но шнурки завязывать не стал, потому что у Отто никогда не было большого терпения, а тут он совсем голову потерял и опять начал задыхаться. Я взялся за спинку кресла и тут же понял, почему он так требовал, чтобы я его вез: батарейки почти сели, так что без меня бы он никуда не доехал. Интересно, куда он тут мотался, - ведь фрау Штрайх всегда проверяет батарейки перед уходом? Но я не стал ничего у него спрашивать, а выкатил кресло во двор, - дождя уже не было, но и солнца тоже, оно закатилось за высокую башню, потому что начинало темнеть. Я и не заметил, как провозился в замке столько времени. Я на секунду подумал, что мамка уже там вся обыскалась и не может понять, куда я делся, но вспомнил, как она заорала, чтобы я за ней не ехал, и решил, что так ей и надо. Я подвез Отто к высокому крыльцу, которое ведет в кухню, и остановился, потому что дальше ехать было некуда. Когда замок перестраивали после смерти фрау Лило, мамы фрау Инге, - Отто тогда как раз заболел и разучился говорить, и фрау Инге построила ему отдельные комнаты в старой части замка - удобные въезды для кресла сделали там и в конце подземного коридора. А со двора к фрау Инге не сделали. Мамка говорит, будто фрау Инге нарочно устроила так, чтобы Отто не мог врываться к ней в спальню, когда ему вздумается, а то она не сможет водить к себе мужиков без помехи. Мамка думает, что все такие, как она, а я для нее - не помеха.
Дверь в кухню была закрыта, и окна зашторены, но свет в окнах горел. Я не знал, что делать. Я мог бы поставить кресло с Отто внизу и позвать фрау Инге, но тогда она увидит, что я болтаюсь в замке без разрешения. А мог бы просто бросить Отто возле крыльца и убежать, пусть они сами разбираются, все равно я уже у них не работаю. Я так и решил сделать, но Отто догадался, что я хочу его оставить, - только я отпустил ручки кресла, как он начал со страшной силой колотить в рельс. Штора отодвинулась, и в окне появилось лицо фрау Инге. Она увидела нас с Отто, как-то странно взмахнула руками, будто собиралась взлететь, но не взлетела, а просто выбежала на крыльцо. Она стояла в дверном проеме, как картина в раме, - но вовсе не в своем нарядном сером костюме и в туфлях-ло-дочках, как я себе представлял. На ней были джинсы и короткий свитер такого цвета, как ее волосы, - я раньше никогда этого свитера не видел, в нем она была еще красивей, чем всегда. Она спросила:
- Что ты тут делаешь, Клаус?
- Я с Отто. Он попросил привезти его сюда.
- А как ты сюда попал? Почему ты не ушел вместе с матерью?
Я открыл было рот, чтобы объяснить ей, что я пришел сам по себе, без мамки, но испугался, что тогда придется рассказать ей про подземный ход, а про это рассказывать было нельзя, я ведь поклялся на крови. Но я все равно ничего бы не успел сказать, потому что Отто начал опять громко стучать лапой по рельсу. То, что он требовал, даже я смог сразу понять. Он все повторял и повторял: 'Хочу Клауса! Хочу Клауса!'. За спиной фрау Инге появился парашютист, волосы у него были мокрые и рукава рубахи тоже. Может, мне показалось, но, по-моему, с них капала вода. Фрау Инге стояла в дверях, упираясь рукой в косяк, и не пускала его выйти на крыльцо, так что он смотрел на нас через ее плечо, будто пытаясь понять, кто мы такие и чего подняли такой шум. Все еще не пропуская его, она повернулась к нему и сказала особенным голосом, каким в телевизоре объявляют программу на завтра:
