троллейбуса, он начинает видеть вокруг и замечать то, на что бы не обратил внимание раньше. Пространство улицы отсекалось и ощущалось только его течение. Пассажирам разглядывать и замечать приходилось только то, что в салоне. Простор всегда порождает снисходительность и доброту, иногда безумие! А теперь пространственная теснота проявила суету и мелочность.
Я стоял, беспокойно покачиваясь на месте, и раздумывал о кинопрокате… Неподалеку от меня сидел у окна какой-то парень, где-то моих лет: откусывал большие куски от сливочного мороженого в вафельном стаканчике. Над его головой красовался красненький компостер.
— Сынок, пробей! — протянула помятый талон этому парню какая-то грязно одетая старуха.
— У меня руки заняты, — отрезал парень и спокойно продолжал есть лакомый кусочек замороженного молока.
Талон выхватил у старухи из рук и нервно пробил наискось, как попало, пассажир, сидящий рядом с жующим парнем.
— Будьте добры! — некая женщина похлопала все того же парня по плечу. — Пробейте, пожалуйста, — и она протянула к его лицу свой талон. Парень глянул на нее и отвернулся, ничего не сказав.
Женщина, недоумевая, снова потянулась и похлопала парня по плечу.
— Молодой человек, — сказала она раздраженно. Прокомпостируйте талон, пожалуйста!
— Чем? — повернувшись к возмущенной женщине лицом, азартно спросил парень, показывая ей руку с мороженым.
И этот талон, снова, нервно пробил пассажир, сидящий рядом с жующим парнем. Так ситуация повторялась в разных вариантах, а парень все твердил:
— Чем?! — и показывал руку с мороженым.
Обстановка зрела скандальная. И вот на очередной вопрос жующего парня 'Чем?!' выкрикнул ответ тоже парень, но чуть помоложе, он стоял у соседнего кресла, выдерживал натиск толпы.
— Рукой! Рукой! — крикнул он.
Жующий парень повернулся на этот протест всем туловищем и оказался сидящим полубоком к нему:
— Да пошел ты! — огрызнулся он. — Понапридумывали!.. Все личность хотят воспитать!.. Вы же стадо!.. Как в тюрьме живете!.. С какой стати я должен, обязан, видите ли, пробивать тебе талон! А?! Да я, может, в упор видеть и слышать никого не хочу!.. Ну и страна! Невозможно быть независимым! Попробуй только поступить по-своему!.. Так тебе и вонючие талоны начнут под нос подсовывать, и по плечу хлопать, врываясь к тебе, словно ты кому-то что-то обязан!.. Да пошли вы все к черту!.. Живите своей жизнью, а я буду жить своею!..
Удивительно, но парня никто не перебивал. Все слушали или делали вид, что не обращают внимания.
— Все, — выкрикивал парень, словно лозунги, — как нарочно придумано!.. Какой-то придурок сообразил компостеры расположить так, чтобы обязательно кто-то являлся общественным контролером!.. Да пошли вы все!..
— Я плачу за проезд и не хочу оказывать никаких услуг! Я еду, и все!.. С какой стати вы мне в душу лезете? А?! В нос тычете, по плечу хлопаете!.. Орете на меня, приказываете! Все сделано, как нарочно, чтобы разозлить человека, привести его в ярость, чтобы не застоялся, не задумался, что он человек!..
— Ну, что?! — будто злил публику парень, — зацепили, поиздевались, а теперь приумолкли, безвинно, да?! Дьяволы! Будьте вы прокляты!..
Подоспела моя остановка, я выскочил из троллейбуса.
'И все-таки в чем-то этот парень был прав..' — подумал я, стоя на перекрестке и ожидая зеленого сигнала светофора.
… В здании кинопроката находился и Совет по кино, и Союз кинематографистов, и студия кинохроники.
Я шел по его длинному, длинному коридору. По пути перехлопывались, перестукивались двери со всевозможными табличками. Это звучал своеобразный язык стуков и хлопков, двери жили и, наверное, уставали за день не меньше людей… Мне казалось, что двери помоложе вертелись на своих никелированных петлях туда-сюда легко и свободно, бесшумно витая в воздухе, а двери постарше скрипели, точно от боли в суставах своих!.. Я проходил и такие двери, которые, было похоже, открывались и закрывались, будто на цыпочках. Это были двери больших и маленьких начальников… Словом, здесь повсюду суетились люди: неожиданно сходились в кучку и так же неожиданно рассыпались на все четыре стороны, исчезали и появлялись, будто призраки, или мне просто это все так представлялось: расплывчато и нереально.
Когда я вошел в бухгалтерию, там уже сидел мой перепуганный бухгалтер и о чем-то спорил с главным, кротко высказывая свою правоту.
Оказалось, что наш финансовый бог кинотеатра успел прикатить сюда вперед меня на такси!
Здесь меня и его песочили часа три, не меньше… Мы уже сидели в изнеможении. На столе главного выросли целые стопы толстых папок с бумагами и бумажками, в которых рябило от цифр и всевозможных символических описаний, столько было перерыто документов, дабы определить подтверждение задолженности… Но… Все оказалось тщетным, словно таинственная задолженность нашего кинотеатра выросла ниоткуда, а письмо отпечатано и прислано в наш адрес по прихоти чьей-то злой руки и души, но поскольку злополучное письмо это было подписано рукой самого главного, то он продолжал упорные, сонливые поиски и в конце концов нам повезло! Определилось обратное — кинопрокат за прошлый год задолжал нашему кинотеатру семь рублей двадцать копеек!
На эту сумму денег мне выдали на складе кинопроката пачку агитафиш некогда шедших кинофильмов, и я уже собирался с рулоном этих афиш под мышкой выйти из здания кинопроката, как со второго этажа меня окликнула девушка из опостылевшей бухгалтерии:
— Сергей Александрович!.. Не уходите!.. — она показалась мне взволнованной. — Вас к телефону. — Мой бухгалтер, успокоившись, уже уехал домой продолжать жить свой выходной день, а я снова, лениво на этот раз, поплелся на второй этаж.
Мне подали трубку.
— Алло! — сказал я в полном безразличии.
— Алло! Сергей Александрович?! — послышался рыдающий голос Тани, той самой выпускницы культпросветучилища, что вела у меня в кинотеатре группы ритмической гимнастики.
Я был озадачен и даже немного встревожен.
— Кто вас обидел? Что случилось? Почему вы плачете?.. Да не ревите же вы, — потребовал я.
— Сергей Александрович!.. — приостановив рыдания, всхлипывая, сообщила Таня. — У меня магнитофон украли!
— Как?
— Да, вот так — украли!
— Когда?
— Сейчас только!
— Может, кто пошутил?
— Нет… — всхлипывала тяжело Таня. — Я все обегала! снова разрыдалась она.
— Тьфу ты! Подождите реветь! Успокойтесь. Ну, я прошу вас. Умница. Все. Танечка, как это произошло?
— Я вниз перекусить пошла, минут десять меня не было…
— А комнату, конечно же, не заперли? — возмутился я.
— Забыла, Сергей Александрович! — опять зарыдала Таня.
— Татьяна, перестаньте!.. Вы милицию вызвали?
— Да. Они уже приезжали, все обследовали…
— И что?
— Нам с вами нужно сегодня к ним в отделение подъехать, — снова ревела Таня.
— Ладно… Выезжайте сейчас же, и я тоже еду! — приказал я. — Вы слышите меня или нет. Да прекратите же реветь!
— Слышу, Сергей Александрович.
— Слушайте внимательно: через полчаса я жду вас в отделении. Все, — строго сказал я и положил трубку. И я направился в милицию.
Ровно через полчаса у входа в районное отделение милиции я ожидал Татьяну. Минут через десять-пятнадцать подъехала и она, заплаканная, ее сильно беспокоило, что придется за свою халатность выплачивать кинотеатру стоимость исчезнувшего магнитофона.
Мне с большим трудом удалось тогда достать этот злополучный магнитофон для нужд кинотеатра, рекламу тоже делали с его помощью, и вот теперь он пропал! Канул!
— Вряд ли мы его найдем! — сообщил следователь мне и Татьяне после нескольких часов изнурительного допроса, кто и как поставил аппаратуру, кто и как запер проклятую дверь, кто и где, почему находился во время кражи, и прочее, и прочее…
— А сейчас, — сказал следователь, откладывая дело по нашему магнитофону в сторону, — пройдите, пожалуйста, в комнату напротив и оставьте свои отпечатки пальцев для следствия.
Тут я совсем сник. Татьяна опять разревелась и мне пришлось договориться со следователем, что главная виновница пропажи откатает свои отпечатки через пару дней, как успокоится.
Гадостно, неприятно и мерзко откатывать свои отпечатки пальцев! Меня посадили за стол, какой-то парень в штатском каждый мой палец усердно пачкал в чем-то черном и прикладывал к листу бумаги, разлинованному на ячейки. У меня взяли даже отпечатки ладоней. Потом этот в штатском куда-то ушел ненадолго, вернулся, извинился и снова стал откатывать мои отпечатки на другом листе.
— Начальнику не понравилось, — объяснил он. — Ладони получились не четкими. И опять я морщился и меня даже подташнивало.
Когда все закончилось, мне дали небольшую картонную коробку с порошком для мытья рук и полотенце.
За этот день я так переутомился, что когда уже вечером возвращался домой, все время оглядывался назад. Мне чудилось, что за мною следят, незримо идут по следам. И хотя я был полностью уверен в себе, в голову все же лез какой-то бред! 'А вдруг как участковый дознался у Кати обо всем! А магнитофон предлог… Отпечатки взяли специально!.. Если так, то я пропал… Господи! Только бы все обошлось…'
У моего подъезда на крупной деревянной лавке сидели две бабки. Они были в валенках, затертых шубах из черного каракуля, в пуховых платках! Вокруг все обледенело, снег порошит, а эти сидят! Я их ненавидел!..
Одна из них, толстая, низкорослая, любительница ходить в гости из квартиры в квартиру по всему нашему дому, выспрашивать, осведомлять, словом, переносчик заразы! Другая занималась тем же самым, но выглядела иначе: худая, высокая, детвора так ее и дразнила — 'Щепка'.
В последнее время я стал замечать удивительное: как только у меня появлялось плохое настроение или же я испытывал некую духовную неуютность, физическое недомогание, так эти две бабки обязательно попадаются мне на глаза! Они будто чувствуют мое отвратительное состояние, будто нагоняют его на меня исподволь из своих квартир, а потом выходят посмотреть: как я там себя чувствую! От одного только вида этих особ у меня возникала раздражительность, агрессивное сопротивление и неприятие! Это происходило еще и оттого, что очень часто я проходил мимо них и здоровался, а они промолчат, сделают вид, что не услышали или же заговорились.
Я перестал с ними здороваться! Всегда молча проходил мимо. Но они окликали меня ехидно, словно посмеиваясь, будто мимо прошел ненормальный! Еще бы! По их понятию, если парню за тридцать и он не женат, значит, тут что-то неладное! В их тоне звучала убежденная, якобы здравомыслящая снисходительность к убогому! А может, это мне просто казалось? Все может быть. Только в одном я уверен: человек неминуемо чувствует недоброжелательность…
