хоть самого чёрта. Ленин на балкон не полез. Он покрутился на площади, 'поговорил' с содатами и – исчез. Следующий раз он появится перед толпой только почти через четыре месяца – 26-го октября 1917 года.
Ну, а пока, как гласит известная народная мудрость, если ты не можешь сопротивляться то ли насильнику, то ли обстоятельствам, остаётся одно – расслабиться и получить удовольствие. Или, как гласит популярная у оказавших на умы россиян столь большое влияние англичан поговорка: 'Can't beat them? Join them!' Большевики решили, что, раз уж толпу не удаётся остановить, то следует, если не возглавить её, то хотя бы присоединиться к ней. Большевистская организация присоединилась к 'порыву масс'. Речи о захвате власти в государстве не может даже и идти. Большевики в тот момент если и думали о какой-то власти, то лишь о власти в Совете.
Далее последовали известные события – поддавшийся всеобщему психозу Петроград вышел на улицы. В демонстрациях приняло участие до полумиллиона человек. У Таврического дворца, где находился Петроградский Совет, собралась гигантская толпа. Чего она хотела, понять было невозможно, каждый требовал своего. Толпа была едина в одном – ей не нравилось сложившееся положение вещей. Соответственно и случиться могло всё, что угодно. Временное Правительство зашаталось. В кулуары Совета сбежались все, кто считал себя хоть каким-то боком причастным к 'большой политике'. Среди прочих была там и вся 'головка' большевистской партии. Все ждали – куда качнётся.
Не качнулось никуда. Покачалось и успокоилось. Устаканилось. Как это было не раз в истории государства российского – покричали и разошлись. До следующего раза. 'Июльский кризис' закончился пшиком.
Власть даже не отдала анархистам вожделенного Железнякова.
Империя – 11
События на фронте и в столице имели своим следствием следующее: в стране как-то разом прошла эйфория. В стране, которая с марта месяца была похожа на разворошённый муравейник, где каждый мечущийся мурашик хотел чего-то своего, невыговариваемого, каковое невыговариваемое воплощалось в туманный облик некоей 'свободы', причём даже и под 'свободой' каждый понимал своё, так вот лихорадочное это состояние всеобщего братания и нездоровых восторгов 'общества' по самым нелепым поводам, улетучилось в течение нескольких жарких июльских деньков. Россия протрезвела.
Страна глянула вокруг себя и увидела весьма неприглядную картину. Одним из самых неприятных элементов пейзажа оказалась фигура вчерашнего 'спасителя Земли Русской', как ещё за пару дней до того величали Керенского газеты. Король оказался голым. Да не просто голым, его нагота выглядела до того непристойной, что все скривились и отвели взгляд в сторону. Всем вдруг стало стыдно. Керенский на поверку вышел тем, кем он всегда и был. Фигура его не просто сдулась, всем без всяких газет вдруг стало ясно, что на посту военного министра и фактически главы Временного Правительства оказался фат и пошляк. Фигляр. 'Жалкая и ничтожная личность'. В политике это случается сплошь и рядом и вчерашние кумиры развенчиваются и 'упадают' в глазах обывателя с лёгкостью необыкновенной, явление это зауряднейшее, тем более в том варьете, каковым является политическая жизнь в 'цивилизованных' странах. Не то в России. Власть и шут – это в России вещи несовместные. А уж власть и ШУТ ГОРОХОВЫЙ, 'это уж вы меня извините, господа хорошие…' Стыд не за правителя, стыд за себя, за то, что не разглядел, стыд народа, которому стыдно перед самим собой, этот вот стыд в России принимает формы самые причудливые. Так было не раз, и не раз ещё будет.
Из Временного Правительства немедленно вышли министры члены партии кадетов. Формальным поводом послужило якобы их несогласие с остальными членами правительственной коалиции, предоставившими фактическую независимость Украине. О, это омерзительное лицемерие либеральной публики, лицемерие, примеры которого мы можем наблюдать ежедневно и ежечасно уже в сегодняшней РФ. Кадеты, бывшие движущей силой Февраля, заговощики и клятвопреступники, к июлю УЖЕ разрушившие Россию, вышли в отставку, оставив Керенского разхлёбывать заваренную ими же кашу. По замыслу 'либералов' (поскольку у этой публики с 'мыслями' всегда было нехорошо, то вернее будет сказать, что по замыслу тех, кто стоял за кадетами) этот шаг должен был углубить правительственный кризис. К власти явным образом за уши тащили Чернова.
Небольшое оступление: 3-го июля, когда толпа, бушевавшая за стенами Таврического Дворца, требовала, чтобы к ней вышел министр юстиции Переверзев и отчитался по поводу ввергнутого им в узилище матроса Железнякова, интриганы в Совете подбили Чернова выйти на ступени Таврического и попытаться успокоить 'массы'. Чернов сдуру вышел (Боже, до чего всё-таки иногда бывают безмозглы интеллигенты), хотя лично я не понимаю, какое отношение к аресту анархистов мог иметь министр земледелия, каковым числился товарищ Чернов. 'Разговора' не вышло (да и выйти не могло, Ленин за несколько часов до этого это очень хорошо понял и произносить какие бы то ни было речи перед 'революционерами' поостерёгся), братишки, матюкаясь, схватили Чернова и попытались его ЛИНЧЕВАТЬ. Человеком, который его спас, был Троцкий.
Троцкий, который так же как и легион всех этих 'социялистов', 'скубентов', журналистов, политиков и околополитиков ошивался в те дни в коридорах Таврического, то произнося речи, то ввёртывая при случае нужное словцо, рискуя собственной шкурой (рискуя самым, что ни на есть, буквальным образом, вы только попытайтесь себе представить, что это такое – толпа покрытых синими tatoo, в развевающихся 'похабных' клёшах, матросов-балтийцев, которые почаёвничали с утречка не чефиром, а 'балтийским чайком'), кинулся в самую гущу и вытащил помятого и напуганного до беспамятства Чернова. Этот акт бессмысленного на первый взгляд геройства (ведь по уму Троцкий не должен был испытывать к Чернову ничего, кроме здоровой зависти и не менее здоровой ненависти) скрывал следующее: Троцкий то ли знал, то ли угадывал расположение фигур на доске и ему был известен следующий ход. Спасая Чернова, он полагал, что спасает следующего главу правительства и что ему это 'зачтётся'.
Всё было опрокинуто Керенским. Александр Фёдорович разрушил все планы и спутал все карты. 4-го июля он позвонил с фронта Львову и приказал опубликовать 'компромат' на Ленина и большевиков. То, что он сделал, сейчас называется пиаром. Пиар был изощрённый, таким и сейчас бы не побрезговали (замечу, что в определённой ситуации и впрямь не побрезгуют, да к тому дело и идёт). Не пиар, а конфетка. Уничтоженный, жалкий, потерявший лицо политик, политик, показавший всем самое стыдное, что только может у политика быть – свою слабость, вдруг указал пальцем на виновника всех своих бед. На месте этого виновника мог оказаться любой. И этот 'любой' в той ситуации отдал бы всё на свете – любую сумму денег, честь, совесть, правую руку, полцарства или полжизни, словом, отдал бы всё, что угодно за то, чтобы палец Керенского указал на него. Керенский простёр руку, страна перевела взгляд и УВИДЕЛА Ленина.
Кто подсказал, кто подтолкнул под локоть Керенского, неизвестно. То, что в тот момент он не понимал, что делает, ясно. Лишь уже в эмиграции он то ли сообразил сам, то ли ему подсказали и Керенский принялся открещиваться от самого факта, утверждая, что он, де, ни сном, ни духом, и что вся история с опубликованием в газетах истории с 'немецким шпионством' Ленина была инициирована тогдашним министром юстиции Переверзевым. На тот момент, однако, были ещё живы свидетели телеграфных переговоров Керенского со Львовым и отбояриться 'Саше' не удалось.
Первым, кто сообразил, что происходит, был всё тот же неугомонный Троцкий. Сегодня дело изображается так, что 'большевик' Троцкий СДАЛСЯ(!) властям. В действительности же произошло следующее: когда появился приказ правительства об аресте 11 (с Лениным) 'немецких шпионов', то Лев Давидович немедленно опубликовал 'открытое письмо' Временному Правительству, где утверждал, что, хотя он большевиком и не является, но, тем не менее, он всегда был большевиком в душе, всегда разделял все взгляды большевиков, их методы, их теорию и их практику, а посему он, Лев Давидович Троцкий, ТРЕБУЕТ, чтобы его тоже арестовали. Поскольку никаким большевиком Троцкий не был, то власти отмахивались от него, как от надоедливой мухи, отмахивались целых десять дней, в течение которых товарищ Троцкий дебоширил по Петербургу и клялся в своей верности идеям большевизма, а также неумолчно и публично требовал, требовал, требовал – АРЕСТА. В конце концов, очевидно, просто чтобы от него отделаться, его действительно арестовали. И вот тут, уже в конце июля – начале августа, сидя в 'Крестах', Троцкий вступает в партию большевиков, да не просто вступает, а входит в ЦК большевистской партии, да не просто входит в ЦК, а становится человеком номер два в тогдашней партийной иерархии.
У Троцкого была отличная реакция, он был самым догадливым, но он был далеко не единственным. Конец июля-август 1917 года – это время 'прозрения'. В большевики кинулись все. Нет, не так… В большевики не кинулись. В большевики ЛОМАНУЛИСЬ.
Империя – 12
Проследим за волшебной метаморфозой. В цифрах это выглядит так: в марте 1917 года в партии большевиков числилось жалких 24 тысячи человек. Говорить о том, что партия с такой численностью всерьёз, не на словах, а всерьёз вынашивала идеи по захвату власти в государстве попросту смешно. Ленин, сидя в дешёвом женевском кафе и поглощая жидкий кофе с чёрствой булочкой, уже распрощался с мыслью о 'победе пролетариата' при жизни его поколения. Однако в апреле 1917 года, через месяц-полтора после победы истинной 'русской революции', революции февральской, большевиков уже 80 тысяч человек. Пока что эта прибавка идёт за счёт политизированных улицей восторженных идиотов, ничего не понимающих мещан, толпой кинувшихся по существовавшим тогда политическим партиям с целью 'потусоваться' и щегольнуть при случае в 'обществе' модными словечками вроде 'мандат' и 'резолюция', но вот в августе 17-го на Шестом съезде РСДРП(б) присутствуют делегаты от 240 тысяч членов партии. Это уже серьёзно. Да и сами по себе темпы роста впечатляют, за пять месяцев – десятикратный рост! В октябре же 1917 года большевиков по разным источникам от 350 до 400 тысяч человек. 'Мы наш, мы новый мир построим.' И вообще, так сказать, держись, буржуй! Причём этот, послеиюльский, 17-го года, 'призыв' – это люди очень хорошо представляющие себе, чего они хотят, эти сотни тысяч – люди охочие до власти, это ренегаты, это функционеры, профессионалы, перебежчики из других политических партий, это 'люди с чутьём'.
За два месяца до Октябрьского переворота большевиками, помимо Троцкого, стали такие небезызвестные нам деятели революционного движения как Луначарский, Антонов-Овсеенко, Чичерин, Коллонтай, Мануильский, Володарский, Урицкий, Чудновский, Резанов, Йоффе и Карахан. При желании каждый может этот список расширить до границ, предел которым кладёт лишь его настойчивость. Слово 'старый' применительно к так называемой 'ленинской гвардии' и срок в два месяца плохо увязываются вместе, но чего только не сделает умелая пропаганда…
Но вернёмся к нашим баранам. Почему – большевики? Кому могла понадобиться маргинальная партия, которая, между прочим, не говорила ничего такого, чего не говорили бы другие, которая изъяснялась не только со своими собственными членами, но и с улицей, на совершенно том же языке, что и все другие политические партии того времени, все, без исключения все. (Точно так же, замечу, как и сегодня все политические партии изъясняются на языке победившего либерализма.) Что уж такого особенного было в 'большевиках'? Что отличало их от конкурентов, которые выглядели не только гораздо предпочтительнее, но которые, что немаловажно, УЖЕ входили во власть? А ведь было, было одно отличие.
Дело в том, что у большевиков было оружие, которого не было у других партий. Оружие это, так же как и 'национализм', было создано не в России, и лежала эта бомба в том же ангаре, где и бомба 'национализма'. Лежала она себе там, полёживала. Ждала своего часа. И дождалась. Так же, как февралистами выстрелили по России, чтобы доставить к цели 'Национализм', точно так же выстрелилили большевиками, чтобы доставить к цели другую боеголовку. Называлась она 'Интернационализм'.
Чтобы понять, зачем это было сделано, нам опять необходимо попытаться представить себе ту, образца лета 1917 года, картину. Выглядела же эта картинка следующим образом: распад России казался неминуемым. Тут следует понять следующее – с того самого момента, как Николай II подписал отречение, в России была неминуема (опять это ужасное слово) гражданская война. Вопрос был не в том, произойдёт она или не произойдёт, вопрос был лишь в том, под какими лозунгами будет проходить гражданская война между русскими. Победивший монархию Февраль означал, что гражданская война будет проходить под националистическими лозунгами. Февраль сделал то, что в монархической, императорской России было немыслимым, Февраль провёл границы национальных образований. Попытки обвинить в этом большевиков выдают лишь либо незнание или непонимание этого факта, либо же означают желание нынешних 'историков' и 'аналитиков' снять историческую ответственность с лично симпатичных им политических деятелей той эпохи. Причины этих личных симпатий, равно как и антипатий, не входят в задачу данной попытки разобраться в причинах того, что происходит с СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИЕЙ.
Февраль подарил национальное самосознание 'заключённым' 'тюрьмы народов'. Даже и тем, кто до того никакого 'самосознания' не имел и ни о каком 'самосознании' не просил. То, что
