как следствие, имели возможность полюбоваться на результаты свого вивисекторства, то их боязнь 'рвать шаблон' в головах собственных подданых становится в высшей степени понятной. Как бы то ни было, но новую партию создавать не стали. Решили обойтись старыми. Помогло то, что лейбористы, вышедшие на политическую сцену в начале ХХ века, были на тот момент не такими уж 'старичками' и вполне могли сыграть роль революционеров. И я уж не говорю, что изъяснялись они на вполне 'революционном языке', в этом смысле им ничего менять не нужно было. Даже и наоборот.
Итак, консерваторы, убаюканные газетной трескотней, витали в облаках, полагая, что отодвинуть их в сторону попросту невозможно, ну как же, ведь они – 'партия победителей'. В реальности же дело обстояло следующим образом – все военные годы правительство было коалиционным, надпартийным, оно только называлось консервативным, и то, что консерваторы из пропагандистских соображений всячески педалировали словосочетание 'консервативное правительство' не могло скрыть сути – правительство могло называться консервативным ровно с тем же успехом, что и социалистическим. Более того, правительство являлось правительством, то-есть не просто неким сборищем людей, называющих себя министрами, а слаженным аппаратом благодаря заместителю Черчилля Эттли, а вовсе не самому Черчиллю. Причем сам Черчилль, похоже, этого не понимал.
Власть вывела его на балкон, дала покупаться в лучах славы и тут же дала отмашку. 'Можно!'
В июне 1945 года Эттли, все еще член правительства, вдруг и совершенно неожиданно для Черчилля заявил, что он и другие социалисты из правительства выходят. Черчилль был огорошен. Он посчитал, что Эттли совершает ошибку и даже попытался уговорить его остаться, но делал он это, лишь соблюдая приличия, делал он это из милости. Он говорил (и говорил свысока) примерно следующее – 'ну что же вы, ну как же можно быть таким безответственным, вы что же, не понимаете, что, покинув правительство, вы в него уже никогда не вернетесь, вы можете продлить свое политическое будущее только находясь в тени консерваторов, мы на коне, мы – партия победителей, но, собственно, как хотите, не говорите только потом, что я вас не предупреждал…'
Социалисты из правительства вышли. Результатом этого стало то, что Черчилль, как премьер-министр, был вынужден назначить досрочные выборы. Консерваторы шли на выборы, ликуя, они считали, что лишь укрепят свои позиции и что теперь им не придется ни с кем делить 'портфели'. 'Все будет наше!' 'Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое и даже по ту сторону, и весь этот лес, и все, что за лесом – все мое!'
Это – в июне. В июле, перед выборами, во время краткой и, как полагали консерваторы, формальной предвыборной кампании их ожидал холодный душ. Холодный – не то слово.
На встрече с избирателями, состоявшейся на стадионе для собачьих бегов 'Уолтхэмстоу' (очень, очень символичное место для проведения политических мероприятий) Черчиллю не дали говорить. Люди, простые англичане, собравшиеся на трибунах, не позволили ему (спасителю отечества, как уверяли тогда и как уверяют нас сегодня) произнести заготовленную речь. Это было куда хуже, чем довоенный позор в Парламенте, там Черчилля зашикивали несколько сот человек, а тут была толпа. Стадион. И стадион этот ревел, как один человек, стадион ревел: 'Мы хотим Эттли!'
'Мы хотим Эттли' означало 'мы хотим перемен'. Что там говорят любящие церемонии китайцы, когда доброжелают своему врагу всего самого хорошего? 'Чтоб ты жил во время перемен'? Ну так вот в Англии это время и настало. Время перемен постучало в английские ворота. Такое рано или поздно происходит со всеми, без малейшего исключения. Перемены, хотите вы того или нет, но случаются. 'Времена меняются и мы меняемся вместе с ними.' Можно, конечно, попытаться не меняться, но приведет это лишь к тому, что не вы изменитесь сами, а вас изменит время. Изменит так, как оно того захочет. Вас оно спрашивать не будет. Сопротивляться велению времени это все равно, что пытаться противостоять прибою.
Помните, как вы первый раз поехали на море, как вы его первый раз увидели? От края и до края, куда ни посмотришь – всюду оно! С ума сойти. Помните, как вы к нему побежали? А там, вон, вон она – волна идет, ближе, ближе, поднимается, на ней бурун сверху белый, гребешком, а сама она гладкая, цвета бутылочного стекла, растет на глазах, выше, выше, уже больше вас ростом, нависла – сейчас ка-а-ак вдарит! А вы, маленький, вы ее видите, вы ее ждете, да не просто ждете, а – с восторгом, вы думаете – да это ж всего лишь вода, подумаешь, вода и ничего больше, вода точно такая же, как в луже, устою, ей со мной не справиться! Вы растопырились, руки в коленки уперли, всем тельцем своим напряглись, воздуху полную грудь набрали, зажмурились и тут – раз, она вас накрыла! Оглушила, с ног сбила, поволокла вперед, с собою, а потом, уходя, шипя, потащила вас назад. Вы, беспомощно барахтаясь, не понимая где верх, где низ, судорожно ищете под собою дно, встаете на ноги, отплевываетесь, рот полон соленой воды, вы ничего не видите, только слышите, как где-то, кажется, что далеко- далеко, вам что-то встревоженно кричит мать.
Ну, а потом проходит несколько дней и вы начинаете понимать море, оно ведь не только большое, оно еще и мудрое, оно учит вас, и не так ваш ум, как что-то в вас, и это что-то, то, что сильнее ума, позволяет вам обнаружить, что море можно обмануть, поднырнув под волну и вы начинаете с морем играть, а оно охотно отзывается, посылая вам волну за волной – ныряй, милый. К концу же лета, научившись плавать, вы уже используете море и оно вам позволяет это делать, оно любит понятливых – вы заплываете далеко-далеко, почти до буйка, а потом отдаетесь волне и она несет вас к берегу, несет, несет, доносит и бережно кладет на гальку.
Совершенно то же и с государствами. Можно пытаться противостоять переменам, и многие так и делают, чужой опыт ведь ничему не учит, каждый учится на своей собственной шкуре, а можно попытаться использовать перемены к благу. К благу государства. Благо же государства означает благо всех. Просто потому, что государство думает не о каждом из нас, оно думает обо всех сразу, оно думает о народе, в государстве живущем.
Почему Эттли? Почему не Черчилль? Дело в том, что в 1945 году 'Эттли' означало не человека, 'Эттли' означало 'социализм'. Вот 'Черчилль' означало человека, Винстона Черчилля. 'Победителя'. Так захотело государство, оно сделало все, чтобы то, что связано с боевыми действиями, с танками, самолетами, пехотинцами, бомбежками, то, что люди называли 'Эль- Аламейном' или 'Битвой за Англию', так вот чтобы все это вызывало в умах образ Черчилля. Черчлилль как творец победы, Черчилль как война. Но если мы победили, то войне пришел конец, не так ли?
И не только войне.
Вот что витало в воздухе в 45-м, вот что слышала власть и вот чего не слышали занесшиеся консерваторы – 'never again'. И имелась тут в виду отнюдь не только война. Не только 'хуй войне', но еще и 'хуй' тому, что было до войны. Мир изменился и англичане захотели измениться тоже, но все дело было в том, что они, сами того не заметив, уже изменились. Они этого еще не осознали, но чуткая власть это поняла, власть легла на волну, отдалась ей, власть не захотела быть сбитой с ног, власть показала, что она является властью по праву, она пошла туда, куда хотел идти народ. Власть показала, что она власть еще и потому, что не была застигнута врасплох, она встретила 'время перемен' во всеоружии, власть заранее знала, куда народ зашагает. Пока шла война, власть говорила одно, но вот делала она совсем другое, она делала все, чтобы народ после войны захотел идти не по той дорожке, а вот по этой, дорога же в прекрасное будущее называлась 'Socialism Rd.'
До войны, пока шла война не горячая, а пропагандистская, социалистические идеи шельмовались, да по другому и быть не могло, социализм использовался в качестве господствующей идеологии не только в СССР, но, что гораздо важнее, еще и в Германии. Государство не может изъясняться на том же языке, что и его враг, оно не может позволить, чтобы умы подданных были захвачены теми же самыми идеями, враг на то и враг, чтобы быть врагом, плохо не только то, что он говорит, но и то, что он думает, плох он весь, от макушки до пяток. Но вот когда враг побежден, тут все сразу становится по-другому, мы можем у побежденного кое-что и позаимствовать, это называется трофеями, для народа так более лестно выходит, да если еще учесть, что враг был сокрушен с помощью союзника, а союзник (надо же!) строит социализм в одной отдельно взятой стране, то почему бы и нам не построить то же самое? Причем строить будет легче легкого, мы ведь фундамент уже заложили. Что, не верите? А вы оглянитесь вокруг себя.
Англичане оглядываться отказались. Они боялись спугнуть свое счастье.
За несколько военных лет им показали, что такое социализм. Не говоря при этом, конечно, что это социализм. Показали не словом, но делом. Общественное производство? Ну вот вам 'теневые заводы', принадлежащие государству, заводы, на которых ковался 'меч победы'. Заводы, на которых вы, дорогие английские граждане, ударно трудились. В три смены. Сделаем то же самое с угледобывающей промышленностью, с железными дорогами, газом и электричеством? Ну как? Голосуем? Кто за? Кто против? Воздержавшиеся есть? Принято большинством голосов. Плановое хозяйство? А чем же еще, по-вашему, было все хозяйство Англии последние шесть лет? Вам что, плохо было? В стране ведь ни одного безработного не осталось. А мы сейчас будем армию демобилизовывать, миллионы молодых, горячих, до работы охочих домой вернутся, хотите им место уступить, а сами – на улицу? Ну как? За план? Голосуем? Такой лес рук, что я даже и считать не буду. Принято единогласно.
Было пущено в ход понятие welfare state, то-есть государство всеобщего благосостояния. Государство, в котором будет хорошо большинству. Большинству, которому будут гарантированы бесплатная медицина, пенсии и то, что принято называть 'социалкой'. Как там представляли себе мироустройство люди, жившие несколько веков назад? Море, в море кит, на ките три слона, на слонах – Земля. Эттли использовал в качестве слонов общественную собственность на средства производста, государство всеобщего благосостояния и плановую экономику. В детали ему вдаваться не приходилось, детали англичане видели вокруг себя. Черчилль не нашел ничего лучшего, как противопоставить этому свое знаменитое красноречие, он посчитал, что достаточно языка, чтобы разнести соперника в пух и прах. Он подумал, что можно обойтись парочкой ярлыков и тут же поторопился налепить их на Эттли. Выступая с предвыборными речами, в том числе и по радио, Черчилль заявил, что Эттли это 'гестапо', что Эттли – это 'английский Сталин'.
Напомню, что в 1945 году Черчилль был 'человеком года' не только в Англии, но, пожалуй, и в мире. Пропаганда постаралась. Он и в жизни был человеком ярким, вот что писал, вспоминая те годы, известный лейбористский деятель Рой Хаттерсли – 'сравнивать Черчилля и Эттли с точки зрения производимого ими внешнего эффекта было просто смешно, если бы обычную английскую семью спросили, кого из них она хотела бы пригласить к ужину, то сомнений в ответе ни у кого даже и возникнуть не могло, конечно же – Черчилля!' Но тут была одна тонкость, упускавшаяся из вида не только симпатизировавшими консерваторам 'аналитиками', но и самим самонадеянным Черчиллем. Для того, чтобы приглашать кого бы то ни было к ужину, для начала следует этот ужин иметь.
Когда англичанина поставили перед выбором – ужин или Черчилль, он выбрал ужин. Выбирая сердцем, англичанин спустил Черчилля в унитаз. Победил Эттли, победил 'английский Сталин'.
В августе 1945 года Англия праздновала победу над Японией. Судьба (или История, это как вам будет угодно) решила так, что на этот же день было назначено открытие нового Парламента. Ликующие лондонцы приветствовали карету, на которой королевская чета совершила традиционное, но подзабытое за десять лет путешествие из Букингэмского дворца в Вестминстер.
Ровно в одиннадцать часов король и королева вошли в здание Парламента и уселись на наново позолоченный 'стол'. Притихли парламентарии, замерла страна.
Громко, отчетливо, почти не заикаясь (это было отмечено всеми присутствовшими) Георг VI произнес тронную речь. Длилась она двадцать минут. Именем короля провозглашались первые шаги в социалистическое будущее. Георг объявил подданным о национализации, о социальном страховании и о создании системы общенационального здравоохранения. Текст королевской речи написал новый первый министр королевства.
Социалист.
Климент 'Клем' Эттли. Человек, ставший одним из тех, кого называют the history makers, то-есть творителями, делателями истории, ставший не по birthright, не по праву рождения, а 'сделав себя'. Стать творцом просто, нужно лишь для начала понять следующую немудрящую истину – не сделав себя, нельзя делать и историю.
Родился он в 1883 году. Семья была большой – у мальчика было семь братьев и сестер. Отец, стряпчий Генри Эттли, был рьяным сторонником Консервативной партии и дети воспитывались в соответствующем духе. Как выразился биограф будущего премьер-министра Англии Патрик Гордон Уокер – Эттли был 'born and bred a Conservative'. Отец, как то и
