неймет.'
Чукча только с виду глупый, а вообще-то он умный. Ну и хитрый, конечно.
Ну, да ладно, вернемся к Кейнсу. Он хотел много, ему дали мало. Он хотел, чтобы деньги были подарены, ему их дали в виде займа. Он хотел, чтобы займ был беспроцентным, однако ему пришлось согласиться на два процента годовых. И ко всем прочим приятностям американцы оговорили дачу денег условием – конвертацией фунта и доллара. Это означало допуск Америки в 'зону фунта', это означало ишака с золотом в осажденной крепости, это означало конец Империи.
Поделать на переговорах Кейнс ничего не мог. Ко всему прочему он оказался не готов к тому, что американцы покажут себя гораздо лучшими дипломатами. Вот вам такой штришок – в какой-то из моментов напряженных переговоров некий сидевший за столом американский сенатор (имени его история не сохранила) побагровел, неожиданно вскочил и, перегнувшись через стол и брызжа слюной, прокричал в лицо Кейнсу: 'Ком-м-м-мунист!' После чего сел, поправил галстук, и, как ни в чем не бывало, вполголоса продолжил 'переговорный процесс'. Кейнс же, протиравший дрожащими пальцами снятые очки и собиравший вдруг разбежавшиеся мысли, был совершенно выбит из колеи.
В другой момент американцы свезли к зданию, где проходили переговоры, две тысячи раввинов и те устроили чрезвычайно шумную демонстрацию против 'английского империализма'. Кейнса подвели к окну и сказали примерно следующее – 'да мы бы и рады пойти вам навстречу, но у нас – демократия, мы вынуждены считаться с мнением электората, и мы не виноваты, что вы там у себя в Палестине порядок навести не можете. Скажите спасибо, что мы вообще деньги вам даем. Не хотите брать – не надо.' Крыть Кейнсу оказалось нечем. Он привык думать о деньгах и процентах, а тут надо было думать о раввинах. Иногда это очень удобно – иметь в государстве две тысячи раввинов. Надо просто знать, как ими пользоваться.
Однако деньги Англии были нужны. На любых условиях. Неудача на переговорах об условиях займа была ударом по самолюбию Кейнса, но с точки зрения государственных интересов Англии его самолюбие не стоило ни черта. 'Дай миллион, дай миллион, дай миллион…' Миллион нужен был сейчас, вот сию минуту и Англия пошла на все, чтобы этот самый 'миллион' получить. Кейнс, думавший, что все позади, утер с чела хладный пот, вернулся в Лондон и обнаружил, что главное препятствие впереди. Поскольку газеты о переговорах писали все как есть, то в Англии наблюдалась вспышка антиамериканизма, а Палата Лордов отказалась даже рассматривать вопрос о ратификации достигнутых Кейнсом соглашений. 'Ты чего, сдурел?! Да кто ж на таких условиях деньги берет?' Кейнсу понобилось пустить в ход все свое красноречие (его выступление перед лордами считается одним из лучших за все время существования Парламента), чтобы убедить английских законодателей, что у Англии просто нет другого выхода.
Вся эта история имела для великого экономиста печальные последствия. Через пару месяцев после завершения переговоров с американцами у Кейнса случился сердечный приступ, а еще чуть погодя, в апреле 1946 года он умер. Политика это вам не экономика. Между прочим, среди членов американской делегации на переговорах 1945 года были не только политики, но и экономисты, что понятно. Когда речь на переговорах заходила о процентах, то экономисту английскому должен был противостоять экономист американский. Звали американского визави Кейнса Гарри Декстер Уайт. Так же как и Кейнс Уайт был экономистом, но в отличие от Кейнса он не был экономистом великим. Великими люди становятся тогда, когда они одержимы одной страстью, в жизни же Уайта экономика не была его единственной любовью, там находилось место и другим интересам, Уайт был человеком разносторонним. Кроме того, что он был экономистом и финансистом, он был еще и шпионом. Советским.
И что ж за такая нужда в деньгах была у Англии? Что заставило ее пойти на любые условия, лишь бы заполучить толику 'кэша'? Деньги государству были нужны для того, чтобы накормить людей. 'Не до жиру, быть бы живу.'
Это Лондон 1946. Слева очередь за хлебом, справа – очередь за углем.
Напомню, что люди, стоящие в очередях, получат корочку хлеба насущного не за наличные, а по карточкам, наличные в Англии начиная с 1940-го и по начало 50-х значили немного, много значили карточки и нормы отпуска по этим карточкам. Так вот, не пойди Англия на условия, диктовавшиеся победителем и ей пришлось бы урезать нормы отпуска вдвое по сравнению с тем, что было во время войны. Еще раз – ВДВОЕ. То, что сделал задыхавшийся сердечник Кейнс, сегодня расценивается как разрешение 'the most important and strenuous task of any twentieth-century Briton in the field of finance', то-есть как разрешение 'наиболее важной и трудной проблемы, стоявшей перед любым британцем двадцатого века в области финансов'. Плевать на все, на условия займа, на унижения, главное – Кейнс привез деньги. Он дал Англии передышку. Вот что писали газеты 18 июля 1946 года – 'мистер Снайдер, министр финансов, сообщил сегодня, что Великобритания получила первые 75 млн. фунтов стерлингов в счет американского займа в 937 млн. фунтов, вступившего в силу после подписания англо- американского соглашения президентом Труманом. Указанная сумма будет перечислена в Bank of England завтра. Министр сообщил, что на эти деньги будет закуплено продовольствие и оборудование для тяжелого машиностроения.'
Речь о 1946-м годе, но это еще цветочки, хуже всего Англии пришлось в 1947-м. Хуже даже, чем в любой из военных годов – зима 47-го была самой холодной с 1880 года, зимой 47-го не ходили поезда, закрывались предприятия, Англия замерзала в самом буквальном смысле, зима 47-го обошлась Англии примерно в 200 млн. фунтов. Потерянных двести миллионов. А стоило чуть потеплеть и американцы заставили Англию выполнять взятые ею на себя обязательства по конвертации фунта и взятые в долг доллары начали вытягиваться из Империи почище, чем пылесосом Дженерал Электрик. Англия продержалась шесть недель, а потом вынуждена была прикрыть лавочку. После чего государство добавило к перечню продуктов, выдаваемых по карточкам, теперь еще и картошку. Положение было отчаянное, нужно было что-то делать и делать срочно. Англия нашла выход, Англия девальвировала фунт. Мне не хотелось бы, чтобы вы забывали, что все это происходило в условиях национализации. На бумаге все выглядело хорошо, владельцы что-то там за свою собственность получали, некоторые так даже и радовались, но радовались они недолго, правительство фунт – раз! и обесценило. Был человек владельцем железной дороги, государство ее отняло и дало ему, скажем, пять миллионов фунтов, черт с вами, думает 'бывший', с паршивой овцы хоть шерсти клок, а уж я своим кровным пяти миллионам применение найду, а утречком газету открывает – Боже, от его пяти осталось три. Человечек начинает метаться, он подозревает (и подозревает справедливо, у человека в подобном положении все чувства обостряются необыкновенно), что завтра и от оставшихся трех государство еще кусочек отщипнет, он пытается бежать и бежать с деньгами, конечно же, а тут опять – раз! и министерство финансов вводит положение, согласно которому выезжающему из страны индивидууму можно вывезти с собою целых 35 (тридцать пять) фунтов стерлингов. Клади в карман тридцать пять фунтов и езжай куда хочешь, хочешь в Южную Африку, хочешь – в Южную Америку. Как там в детской басенке? 'Голым в Африку пущу'? Вот так и пускали. 'Гуляй, рванина!' Когда дело подходит к краю, то выясняется, что деньгам в государстве государство же и хозяин, а вовсе не какие-то там 'банкиры'.
У вас может возникнуть резоннейший вопрос – 'а как же жители британских островов терпели подобное положение? Это ж какой-то тоталитаризм выходит! Законодательно запрещен рост зарплаты, в продаже нет американских сигарет, в связи с нормированием сырья превратились в острый дефицит лезвия и мужики стояли в очередях, чтобы иметь возможность побриться, а карточки, а толкотня, а ограничения всех и всяческих свобод, да как же такое возможно было?' И вот тут мы подходим к самому главному – все это стало возможным потому, что население встречало трудности если и не с восторгом, то мирилось с ними с легкостью необыкновенной.
Причина этого – справедливость.
Если вы помните, в декабре 1942 года в Англии был опубликован так называемый 'отчет Бевериджа' (The Beveridge Report), где говорилось о необходимости проведения в Англии социальных реформ. 1942 год – это война и война в самом разгаре, казалось бы, ну какая может быть нужда в подобных 'отчетах', дело, однако, было в том, что 'отчет' являлся правительственным 'вбросом', власть хотела знать, насколько 'общество' готово к реформам, и результат превзошел все ожидания, 'отчет' был издан небывалым в Англии тиражом около миллиона экземпляров и две трети тиража, более 600 000 брошюрок разлетелись в мгновение ока, власть даже (в лице правительства, а правительство олицетворял консерватор Черчилль) была вынуждена изъять остаток тиража и 'положить его на полку', цель была достигнута, мнение 'толпы' было однозначным, будоражить умы и дальше смысла не было никакого, проводить открытые социальные реформы во время войны было безумием, а власть в Англии всегда отличалась редкостным прагматизмом, убедившись в каком направлении дует ветер, власть имущие вернулись к идее реформ только через два года, в 1944, когда от имени все того же Бевериджа был издан еще один 'отчет' под названием 'Full Employment in a Free Society' (Полная занятость в свободном обществе). Как видим, социалистические идеи прививались народу постепенно, народ к ним 'готовили'. И готовили не какие-нибудь 'юноши бледные со взором горящим', а готовили правительственные чиновники, серые, незаметные люди.
Одной из целей, провозглашенных идущими в 1945 году на выборы социалистами было – Fair Shares For All, то-есть 'справедливую долю – каждому', так иносказательно назывался социализм, если слово 'социализм' кому-то резало ухо, то он мог слышать то, что ему нравилось, а справедливость нравится всем, справедливая доля означала трудности, справедливо разложенные на всех, справедливая доля означала справедливо разложенные на всех имевшиеся в наличии блага, справедливая доля означала справедливо разложенную на всех ответственность. Война предоставила государству возможности, в мирное время трудно достижимые – государству не было нужды что-либо кому-либо объяснять, у государства оказались развязанными руки. Эффект был оглушительным, да это и неудивительно, существует распространенное заблуждение, будто идеи справедливости присущи только и исключительно русским, это не так, идея справедливости обладает величайшей притягательностью для любого человека и англичане в этом смысле вовсе не являлись исключением. Не следует забывать, что если Испания познакомила нас с дон Кихотом, то Англия, в свою очередь, подарила миру образ Робина Гуда. Под капюшоном, скрывавшим лицо разбойника, пряталось добро, летящая со свистом стрела несла с собою справедливость. 'Justice for all'.
'Отнять и поделить' это вовсе не русское изобретение, не говоря уж про 'взять и поделить', когда берет и делит государство.
Вторая Мировая Война осталась в коллективной памяти англичан как некая взятая ими вершина, как то, чем следует всемерно гордиться, именно поэтому так легко оказалось убедить их, что война ими выиграна, да она и была выиграна, только немного не в том смысле, что обычно вкладывается в слово 'победа'.
За годы войны количество самоубийств снизилось в Англии на 25%. Резко снизилось количество душевнобольных. Снизился уровень смертности в национальном масштабе. На 10% упала детская смертность. Выросло в процентном отношении количество заключаемых браков. На 17% подпрыгнул коэффициент рождаемости. Люди вдруг обрели смысл жизни. Англичане стали реже посещать церковь, но зато, о парадокс, согласно опросам, гораздо большее число англичан стало верующими. Уровень жизни богатых упал, но зато несопоставимо большее число людей обнаружило, что так, как они питаются по карточкам, они не питались никогда до того. Люди вдруг обнаружили, что равенство и братство это не просто некая абстракция, но что это может быть образом жизни. Вспоминая те времена, времена бомбежек, затемнений, труднопредставимых сегодня бытовых трудностей и тяжелого физического труда, англичане говорят, что они никогда не чувствовали себя настолько СВОБОДНЫМИ.
Работали все, не работать было нельзя. Равенство означало не только равенство в снабжении продуктами или одеждой, но и равенство в смерти. Бомбы не разбирали, кого они убивали, богача или бедняка. И те, кто хотел жить, а жить хотели все, выживали тоже благодаря стихийно устанавливавшемуся равенству в так называемых Fair Guards, то-есть пожарных командах, формировавшихся по месту жительства, где какой-нибудь работяга, матюкаясь, командовал нерасторопным владельцем бизнеса или профессором. И они, рабочий, бизнесмен и 'работник умственного труда', разгребая дымящиеся развалины, забывали о том, что еще вчера разделяло их, слетала мишура мирной жизни, оставалось только и только одно – англичане спасали других англичан. В условиях разразившейся войны впервые в истории Англии исчезли социальные барьеры, ушла, будто ее и не было, иерархия общества, народ стал един, как никогда.
И еще – не только народ стал един в себе, но он стал един с властью. Никогда ни до, ни после, это не ощущалось англичанами с такой полнотой. Повыше я писал, что королевская чета взвалила на себя нелегую обязанность по посещению районов, подвергшихся бомбежкам. Не только в Лондоне, но и в других городах. Приезжая в районы, где бомбежки были наиболее интенсивными, король и королева смешивались с толпой. Сотни тысяч, если не миллионы людей не только могли видеть власть, спустившуюся из поднебесья к ним, на грешную землю, но они могли встретиться с властью глазами, могли прикоснуться к власти, могли заговорить с нею, могли услышать ответ. Власть скорбела вместе с ними, власть утешала их, власть откликалась на их шутки, власть их подбадривала и позволяла подбадривать себя, власть жила с ними одной жизнью. Более действенной пропаганды просто и представить себе невозможно. Война позволила простым людям, малым сим, вдруг ощутить, что не только они зависят от власти, но что и власть точно так же зависит от них, что они и власть – это одно. Георг VI периодически обращался к нации с радиообращениями и люди до сих вспоминают, как они, сидя в бомбоубежищах начинали молиться, когда у короля случался приступ заикания.
