не можем красить Бевина одной краской, он был не только русофобом. Этот человек 'не любил' немцев и французов ничуть не меньше, чем русских. Но и это было не самым главным. С точки зрения Букингэмского дворца самым на тот момент главным было то, что Бевин до самых до печенок не любил американцев. Да и с чего бы ему было их любить? В его жизни уже была любовь, Бевин любил английского рабочего, ну и еще немного он любил свою жену. Больше он не любил никого.
Зная все это и отчетливо представляя себе послевоенный политический контекст, в котором должны были развиваться мировые события, достаточно было назначить Бевина на опеделенный пост в государственной машине и после ждать. Просто ждать. Ждать пришлось недолго, менее года. А потом случилось следующее.
Представьте себе кабинет, в котором идет секретное совещание, присутствуют всего несколько человек – два-три министра, два-три человека, формально в аппарат исполнительной власти не входящих, но тем не менее это люди из тех, кто 'принимает решения', ну и сам премьер тут же, сам Клем Эттли. Совещание не просто секретное, а Top Secret секретное, секретное настолько, что присутствующие заранее предупреждены, что информацией, обладателями которой они, выйдя из кабинета, станут, они не должны делиться даже с остальными членами правительства. Вопрос, который они обсуждают, невообразимо сложен, на них ложится колоссальная ответственность за судьбы почти пятидесяти миллионов британцев. От решения, к которому они придут, в самом прямом смысле зависит судьба государства.
Премьер-министр, принявший для себя решение еще до того, как совещание началось, подталкивает их к определенному выводу, он хочет, чтобы этот вывод они сделали сами, он хочет услышать от них 'да', но остальные либо открыто против, либо колеблются. Они считают, что Англия 'не потянет', что все не то и все не так, страна обескровлена войной, перед страной множество проблем, народ устал, ресурсы истощены и – нет денег, 'господа, казна ведь пуста, о чем мы вообще говорим?' Все оживляются, переглядываются, ищут понимания и одобрения в чужих глазах, с облегчением улыбаются, 'ну да, на бумаге все всегда гладко, а про овраг, как обычно, забыли, а тут не овраг даже, а – яма.'
Денег ведь и в самом деле нет, а те, что удастся наскрести, можно потратить с куда большей пользой. Все, забыв о том, ради чего они собрались, не слушая друг-друга, начинают наперебой предлагать как и с какой государственной пользой можно истратить миллион-другой фунтов. Премьер молчит, кончиками пальцев прижимает веки закрытых глаз, не мешает всем высказаться, он тянет время, он ждет, в совещании не принимает участия еще один человек, он запаздывает, он только что вернулся в Англию после государственного визита в США, сколько ему нужно времени, чтобы добраться из аэропорта сюда, да где же он, думает премьер, где этот чертов Бевин?
Дверь распахивается, вот и он. Министр иностранных дел, не здороваясь, ни на кого не глядя, думая о своем, идет к свободному месту за столом, отодвигает стул, не садясь, вслушивается в галдеж, обводит всех тяжелым, исподлобья, взглядом.
– Мы должны ее иметь, – негромко говорит он.
Один за другим все смолкают, смотрят на закипающего яростью Бевина.
– Дело не во мне, – говорит тот, – черт бы со мною, но я не позволю, чтобы в будущем с министрами иностранных дел этой страны разговаривали так, как разговаривал со мною госсекретарь Бирнс. Мы должны ее иметь вот здесь, – Бевин грохает портфелем, набитым государственными бумагами, по столу, министры отшатываются. – Мы должны иметь ее во что бы то ни стало, любой ценой. Любой! И на боку у нее должен быть нарисован долбаный Юнион Джек!
Воцаряется молчание, лица сидящих за столом каменеют. Эттли опускает голову, пряча торжество в глазах, он выиграл, Бевин заставил их принять нужное государству решение, теперь они пойдут до конца, теперь они не отступятся. Англия получит 'ее'. Речь на совещании шла об английской атомной бомбе.
Теперь нам нужно представить ту, послевоенную, обстановку на мировой кухне и представить именно в этом, в нуклеарном 'разрезе'. Кухня та, хоть и называется красиво кухней политической, как была так и остается просто кухней, причем кухней не в 'отдельной благоустроенной', а в коммунальной квартире под названием Слободка Земля. Государства, в нехорошей квартирке проживающие, разъехаться, как бы им того ни хотелось, не могут. Некуда им разъезжаться. Скованы бедолаги одной цепью. А где кухня, там и хозяйки, и хозяйки на кухоньке этой кашеварят так, что дай Бог каждому, дым столбом, жар, шкворчание и брызги раскаленного масла, да каждая из хозяюшек еще так и косится, так и косится, так и ждет, чтобы момент улучить, да в чужую кастрюлю и плюнуть. Глаз да глаз за ними нужен, что ни хозяйка, то и ведьма.
Хозяйки наши не дуры поскандалить, но даже и им известно, что худой мир лучше доброй ссоры, а тут, как назло, такая ссора вышла, что на кухню нашу без слез взглянуть невозможно, плохо на кухне дело, а обед ведь, хочешь не хочешь, а готовить нужно, словом, необходимо как-то договариваться. Проблема, однако, была в том, что договариваться приходилось после того, как одна из хозяек взорвала атомную бомбу.
Вот сложные 'па', которые начали вытанцовывать друг перед другом хозяюшки на закопченной кухоньке.
21 сентября 1945 года правительство США рассмотрело вопрос по созданию какой-то системы международного контроля над ядерной энергетикой, там впервые прозвучало предложение по включению в подобную систему СССР. Практически все присутствующие высказались против, за исключением пары человек, одним из которых был небезызвестный Дин Ачесон. Против-то против, но идея получила дальнейшее развитие, когда 3 октября 1945 года Труман в обращении к Конгрессу заявил, что в той или иной форме, но международный контроль необходим. Американский президент, невзирая на сопротивление членов собственного правительства, посчитал, что в условиях ядерной монополии гонка вооружений Америке невыгодна и что по мере сил ей нужно придерживаться сложившегося статус-кво, система же контроля позволяла США быть в курсе того, что происходит в других странах.
14 ноября 1945 года состоялась встреча Трумана с Эттли и премьер-министром Канады Кингом, Эттли и Кинг тоже хотели создания международной комиссии, но с прямо противоположными целями, им был нужен хоть какой-то допуск к американским разработкам. Все хитрили и ходили кругами. На этом совещании вновь был поднят вопрос о включении в комиссию СССР. На свет появилась идея по созданию Комиссии по атомной энергии при ООН. Американцы для вида покривились и покобенились, но в конечном итоге сказали, что они ничего против не имеют, они по-прежнему полагали, что их лидерство в создании ядерного оружия неоспоримо и в ближайшем будущем бросить им вызов никто не сможет.
16-26 декабря 1945 года в Москве состоялась Конференция Министров Иностранных Дел. На ней высокие договаривающиеся стороны в лице представителей США, СССР и Англии создали зародыш комиссии, призванной контролировать уничтожение атомного оружия и регулировать все вопросы, связанные с мирным использованием атома.
24 января 1946 года на свет появилась UNAEC (United Nations Atomic Energy Commission) с шестью постоянными членами (США, СССР, Англия, Франция, Китай и Канада) и шестью членами непостоянными. Тогда же американцами был создан особый комитет, призванный разработать для американской стороны план действий в рамках комиссии.
План был представлен американскому правительству 16 марта 1946 года, назывался он 'Отчетом Ачесона-Лилиенталя' по имени входивших в комитет Дина Ачесона и Дэвида Лилиенталя, разрабатывавших политическую составляющую Отчета, проработкой технических вопросов занимался Роберт Оппенгеймер. В общих чертах Отчет сводился к следующему – его разработчики предлагали, чтобы под международный контроль были поставлены как добыча урановой руды так и предприятия атомной промышленности, а все производимые в мире расшепляющиеся материалы должны были поступать в распоряжение международного органа, который занимался бы выдачей лицензий и распределением расщепляющихся материалов между государствами, желающими развивать ядерную энергетику. Кроме этого отчет предлагал следующий вариант – США рассекречивают и передают СССР технологию производства бомбы в обмен на обязательство не производить ядерного оружия. Труман этот план в общих чертах одобрил, но высказался в том смысле, что он должен быть доработан. После доработки план пополнился дополнительными деталями из разряда тех, за которыми прячется нечистая сила.
В окончательном виде план стал называться Планом Баруха (по имени Бернарда Баруха, назначенного главным представителем США в UNAEC), детали же заключались в контроле, в проверке того, как выполняются условия соглашения. Те самые 'международные инспекции на местах'. СССР план отверг, заявив, что прежде чем говорить о каких бы то ни было планах, США должны разоружиться, то-есть уничтожить те бомбы, которые уже имеются у них в наличии, а уже после этого можно приступить к обсуждению пунктов плана. Но тут уже, не желая разоружаться перед партией, замотали головами американцы, посчитавшие, что русские просто хотят выиграть время, чтобы сократить разрыв и вести переговоры с позиций если и не силы, то во всяком случае с куда более выгодных. В общем дело как-то само собой похерилось.
Сегодня некоторыми не самыми глупыми людьми считается, что за непримирмой позицией СССР скрывалось вовсе не глупое упрямство Сталина и не его желание каким-либо образом обмануть американцев, дело было совсем в другом, Сталин не хотел показывать 'международным делегациям' послевоенную Россию воочию. Одно дело было читать о бедствиях, принесенных войной в Россию, в газетах, и совсем другое – увидеть разрушенную страну собственными глазами, причем не просто увидеть, а еще и бессознательно сравнить с тогдашними же США, для которых война кроме полученного колоссального политического капитала явилась еще и мощнейшим экономическим бустером. С точки зрения Сталина позволить 'инспекторам' в конце сороковых колесить по стране имело бы примерно тот же эффект, как если дать хищнику понюхать открытую и кровоточащую рану. Сталин очень хорошо понимал, что такое людская психология, он сам множество раз извлекал из этого понимания пользу, он был в этом смысле чуток, именно это и сделало его великим политиком и теперь он не хотел, чтобы психологический выигрыш получала другая сторона.
Теми же умными людьми считается, что неприятие сторонами плана Ачесона-Лилиенталя в его первоначальном виде было фактическим началом Холодной Войны. Лично я думаю, что Холодная Война была неизбежна и началась бы в любом случае, поэтому привязка ее начала к тому или иному событию кажется мне несущественной.
Ну так вот, переговоры между США и СССР и вся сопутствующая им международная шумиха скрывали за собою ничуть не менее острую проблему, сознательно заметавшуюся под ковер, а именно – послевоенные разногласия в области ядерных вооружений между США и Англией. Взаимоотношения между ними регулировались Квебекским Соглашением от 1943 года. Соглашение это не устраивало ни США, ни Англию. США не нравилось, что англичане имеют право вето на применение американцами ядерного оружия, а англичанам не нравилось, что по условиям соглашения все, что связано с разработкой не только военного, но и мирного атома, должно было быть предметом межгосударственных переговоров на уровне премьер-министра с одной стороны и президента с другой, то-есть все свои шаги англичане должны были согласовывать с американцами. Это все в теории, но трудности не замедлили возникнуть и на практике.
Началось с распределения урана. Во время войны, когда англичане заплатили за допуск к участию в Манхэттенском проекте тем, что свернули собственные ядерные исследования, весь добытый уран поступал в США. Там он делился на две части в пропорции 50-50, одна часть поступала в распоряжение американцев, а другая – англичан, но, поскольку англичане к практическому воплощению бомбы не допускались, то ядерная начинка делалась американцами из американской половины, английские же 50% долежали до конца войны практически нетронутыми, после же войны, когда начались трения, англичане свою половинку поспешно вывезли в Англию.
У американцев немедленно возникли проблемы (до того уран они получали от еще одного подписанта Квебекского Соглашения – Канады, но теперь Канада играла на стороне англичан и США оказались на мели.) Американцы перебрались в Бельгийское Конго и начиная с 1948 года получали необходимый им уран оттуда. Однако в какой-то момент бельгийцы вдруг потребовали в дополнение к деньгам (хотя платили американцы щедро) еще и поделиться с ними информацией по производству бомбы. За этим скромным желанием стояла либо (что более вероятно) Франция, либо все та же Англия, но, поскольку дело происходило уже в условиях начавшейся ядерной гонки с СССР и времени выясняться с привередливыми и не по чину любопытными потомками Тиля Уленшпигеля у американцев не было, то они просто перебрались в Южную Африку. Но это уже другая история и интересна она только товарищам, которые надумают покопаться в том, как и каким образом бомба появилась у злобных африканеров.
К моменту окончания войны англичане имели теоретические (и достаточно глубокие) познания в ядерной области, кроме того они теоретически же знали, что нужно делать с U-235 и плутонием, но вот что касается того 'как делать', что касается практической стороны дела, то они не знали почти ничего. Они знали теорию технологии производства бомбы. К 'деланию' американцы их дальновидно не подпускали, а там было, как то каждому понятно, великое множество производственных секретов. Как злорадно заявил один из допущенных к тогдашним секретам американец – 'they had only bits and pieces', то-есть у англичан были какие-то разрозненные фрагменты очень сложной картинки. Кроме, так сказать, инженерии, англичан на пушечный выстрел не подпускали и к тому, что на тогдашнем слэнге атомщиков называлось the plutonium business, ни одного англичанина не было ни в чикагской лаборатории, ни в Хэнфорде. А между тем плутониевая бомба была на тот момент уже следующим шагом, выходом на более высокий уровень. Между прочим, испытание в Аламогордо 16 июля 1945 года было испытанием плутониевой бомбы. Первая бомба, сброшенная на Хиросиму была достаточно примитивной, 'простой' урановой бомбой, американцы были так уверены, что она взорвется, что даже не посчитали нужным провести предварительное испытание, но вот гораздо более сложную плутониевую бомбу они сперва испытали, и только после этого применили в Нагасаки.
