'Боже, помоги ему превозмочь его недуг.' Нация, вознося молитву, помогала власти вымолвить ставшее вдруг непослушным слово, то слово, которое она же и хотела услышать.
И последнее – дети были отправлены в провинцию. В эвакуацию. Дети из самых разных семей, из разных городов разных частей Англии, дети, говорившие на разных диалектах, игравшие в разные игры и учившиеся до того в разных школах, вдруг оказались перемешанными. Мальчики и девочки из богатых и бедных семей жили бок о бок, мальчики дрались, а потом мирились, а девочки вместе играли в куклы. Через этих детей Англия узнавала сама себя. Эти дети были первым поколением будущей Англии. Эти дети были первыми английскими детьми, для которых сословные барьеры не были чем-то естестественным. Через двадцать лет эти мальчики и девочки осуществят культурную революцию. Через двадцать лет они перевернут мир.
Когда государство выигрывает войну, то в глазах людей это является несомненным доказательством того, что оно всех сильнее. Спорить с этим трудно, в подтверждение своего превосходства государство с грохотом вываливает на стол выигранную войну и делает это явно, слово против дела весит немного и оправдываться побежденные могут сколько влезет, да только кому есть дело до их жалкого лепета, все, что бы они ни противопоставили чужой победе, будет восприниматься лишь как оправдание их собственного поражения.
Победитель же для мира не только всех сильнее, но он еще и всех румянее и всех белее. Ну и всех умнее, конечно же, это уж само собой. И это касается не только победившего государства, но и людей, его возглавляющих. Если государство победило, то победил и народ, в государстве живущий, и если этот народ – народ-победитель, то вождь его это и вовсе умнейший из умных и сильнейший из сильных. 'Царь царей.'
В определенном смысле это так и есть, но только в определенном. Дело в том, что государству, в войне побежденному, сильные и умные руководители нужны куда больше, чем победителю, у того – 'драйв', того еще несколько лет, а то и десятилетий, будет влечь инерция победы, а вот побежденный такой 'прухи' лишен, в распоряжении побежденного государства – униженный и деморализованный народ, урезанные 'ресурсы' и 'дискурс', указанный торжествующим иобедителем. Чтобы окончательно не впасть в ничтожество, побежденное государство инстинктивно выталкивает наверх тех, кто может его спасти. Да это и неудивительно, не нужно много ума, чтобы диктовать свою волю побежденным, но вот для того, чтобы всемерно уменьшить последствия поражения, чтобы спасти последнее, для того, чтобы находясь в положении побежденного, вывернуть чужую победу себе на пользу – вот тут нужны и ум и сила. Причем такие ум и сила, какие в другое время не нужны. Помните, как у Дюма в 'Двадцать лет спустя' про это и рассказывается, про нехорошую ситуацию, в которую попали герои, и про то, что помогло им из нее выпутаться, а помог им ум и помогла им сила. Дюма эти главки так и назвал – главка 'Ум и сила' (он, не удержавшись от соблазна, тут же еще и ее продолжение настрочил), и главка 'Сила и ум' и тоже с продолжением. Вот и государство, оказавшись в печальном положении, точно так же прибегает к последнему ресурсу, который у него остался, оно выталкивает вперед самых умных и самых сильных. 'Пришел ваш час.'
В истории Англии не было временного промежутка в десять лет, когда бы в правительстве одновременно находилось такое количество сильных людей как в 40-е годы ХХ столетия. В другой момент они бы друг дружку поедом бы съели, но тут было не до личного аппетита, нужен был непрерывный 'мозговой штурм', причем штурм такой, когда ты на отвесную стену лезешь, а сверху валуны сбрасывают и с хохотом и прибаутками кипящую смолу льют.
Кроме силы нужен был ум, и вот тут, прямо скажем, Англии повезло. В те десять лет, когда решалась судьба королевства, на троне сидел монарх, по своим личным качествам как нельзя лучше подходивший для той ситуации, как нельзя лучше вписывавшийся в сложившийся 'контекст'. Георг VI был в высшей степени ответственным человеком, ставившим понятие 'долга' перед государством выше всего остального. Но подобных государственных деятелей много, добросовестным отношением к делу мир политики не удивишь. Да и в смысле собственно 'ума' Георг тоже отнюдь не был гением, кроме того, у него был недостаток, у него было не очень хорошо с тем, что принято понимать под 'английским чувством юмора', он не понимал 'тонких' шуток, может быть именно по этой причине страший брат и считал его 'туповатым', но зато у него было одно очень и очень ценное для правителя свойство – он был трезвым человеком. Трезвым до какой-то провидческой прозрачности. Георг не только чрезвычайно объективно оценивал окружающих, но он еще и не менее отчетливо видел и оценивал себя, и, видя себя и себя понимая, он принимал себя таким, каков он есть, он никогда не пытался быть кем-то другим. Он не пытался не только быть, но даже и казаться умнее или сильнее, и, принимая себя таким, каким его создал Бог, он не только не ревновал к чужой силе, но наоборот, он старался окружать себя как можно более сильными людьми, он ставил их силу на службу государству.
Я думаю, что если и не по тем же, то по весьма сходным причинам одним из самых успешных царствований в истории России было царствование Екатерины II. Императрица была женщиной и ей просто не приходило в голову ревновать к военным или политическим успехам своих фаворитов, наоборот, эти успехи льстили ее самолюбию, ну, а то, что служа ей, тот же светлейший князь Потемкин служил России, так так даже и лучше выходило, в конце концов России служила и сама Екатерина.
Ну и вот, когда английскому государству в годы войны и сразу после понадобились сильные люди, их не пришлось искать, они все оказались под рукой. От них буквально не было отбоя, один был лучше другого. Сильным же человеком сильного правительства сильного Эттли был Эрнст Бевин.
Родился Бевин на нижних ступеньках социальной лестницы, если не сказать, что под ней, его отец был батраком. Ну и не иначе как для полного счастья в возрасте восьми лет будущий министр остался без матери. В одиннадцать лет жизнь заставила маленького Эрнста пойти по стопам отца, 'в люди', он, правда, успел к тому времени получить формальное образование (если можно назвать образованием пару лет в начальной школе), что, тем не менее, позволило ему считаться в семье очень умным, ну как же, ведь мальчишка мог вслух читать газету взрослым родственникам, которые были неграмотными.
Пробатрачив несколько лет, восемнадцатилетний Эрнст отправился в Бристоль, где нашел работу водителя грузовика и эта прямая дорожка привела английского Козлевича не в кабак, а в Бристольское Общество Социалистов. Потом работа в доках, что вкупе с пристрастием к газетному чтению сделало его секретарем местного отделения Профсоюза докеров. Карьеру в профсоюзе он сделал очень быстро, дело было в том, что в тот период жизни, когда ему посчастливилось поработать водителем, кручение баранки молодому человеку показалось занятием не самым веселым и он разнообразил свой досуг всякими разными развлечениями, в том числе и таким душеспасительным занятием, как произнесение проповедей перед бристольскими баптистами. Так что в портовый профсоюз молодой Бевин явился во всеоружии, он умел не только читать, но он к тому же научился и очень хорошо говорить.
В тридцать лет Бевин поднялся выше – он оказался в числе нескольких честолюбцев, организовавших TGWU (Профсоюз транспортных рабочих), который всего через несколько лет превратился в самый большой профсоюз в стране, а Бевин через те же несколько лет взлетел на самый верх, он был избран генеральным секретарем профсоюза, что, в свою очередь, ввело его в тесный круг самых влиятельных людей в государстве. Будучи членом профсоюза, Бевин не мог не быть социалистом и эта очевидность, а также нужда в политической поддержке привела его в ряды Лейбористской партии. Когда лидером лейбористов стал Эттли, они нашли друг друга.
В личностном плане Бевин был очень сильным человеком. Очень. Если представить себе политическую партию в виде футбольной команды, то Бевин был бы в такой команде центрфорвардом таранного типа. Он и внешне вполне соответствовал образу голеадора – грузный, сильный физически, с упрямо наклоненной головой, в высшей степени самоуверенный, не терпевший никаких возражений человек. Этакий буйвол с налитыми кровью глазами, роющий копытом землю и пускающий струи пара из ноздрей. Своих оппонентов он забивал с легкостью, затаптывал в самом буквальном смысле.
Во время войны, когда было сформировано надпартийное правительство, которое сегодня называют коалиционным, а тогда уклоничиво называли национальным, Бевин попал в него вместе с другими социалистами. В правительстве он получил портфель министра труда. Как вы помните, во время войны за работу тыла в широком смысле отвечал Эттли, а вот за 'трудовые ресурсы' отвечал Бевин. Причем его пост оказался настолько важным, что Бевин был введен в Малый Военный Кабинет, причина этого вполне очевидна, то самое – 'кадры решают все', а нужда в 'кадрах' делает кадровика (а в войну особенно) одним из самых-самых нужных в государстве людей. За время нахождения в Кабинете Бевин очень хорошо сработался с Эттли, с маленьким, незаметным, немногословным человеком. С точки зрения власти они представляли из себя идеальную пару, идущую в упряжке. Бевин, который не терпел ничьего соперничества, неожиданно легко подчинился Эттли, он стал его верным политическим союзником.
Ну и вот, когда в июле 1945 года социалисты одержали сокрушительную победу на выборах, Эттли отправился в Букингэмский дворец, этого требовала Традиция. Новый премьер- министр должен был сформировать правительство и доложить об этом королю. Эта процедура выглядела тогда и выглядит сегодня как пустая формальность, король согласовывает с руководством выигравшей выборы политической партии кандидатуру премьер-министра, а уж тот по своему усмотрению формирует правительство, 'раздает портфели'.
На деле это, конечно же, не так. Каждый претендент в министры тщательнейшим образом рассматривается всеми заинтересовынными лицами и лишь после долгого закулисного торга и взаимных 'согласований' та или иная кандидатура утверждается и рядом с ее фамилией ставится галочка. 'Next!'
Точно так же и в 1945 году все министры уже были министрами до того, как Эттли переступил порог королевского дворца (я уже писал, что он не умел водить машину, к Букингэмскому дворцу его отвезла жена и она же попыталась, прикинувшись дурочкой, туда с ним пройти, но ее вежливо оттерли в сторону и к королю провели одного Эттли). О том, кто именно займет тот или иной министерский пост, знали не только во дворце и лондонских штаб-квартирах политических партий, но о том знали и те, кому все на свете знать надлежит и по другую сторону Атлантики, любопытство в данном случае не только понятное, но и извинительное, в конце концов, государевым людям заранее нужно знать с кем они будут иметь дело в следующие несколько лет.
Когда Эттли оказался лицом к лицу с Георгом, он вытащил заранее заготовленный список и совершил действительно совершеннейшую формальность – зачитал перечень фамилий, который уже и так был известен королю. Была в этом списке и фамилия Бевина, его Эттли обойти никак не мог по той причине, что без Бевина он не мог обойтись, в новом правительстве Бевин получил портфель министра финансов. Выглядело это очень разумным, кому как не такому носорогу каким был Бевин, было заниматься изысканием средств в терпящей бедствие Англии, кому, как не ему было выжимать из англичан денюжку, выкручивая страну, как мокрую тряпку. До этого кандидатура на пост главного финансиста не вызывала возражений ни у кого, но когда Эттли закончил чтение и замолчал, Георг, заикаясь, неожиданно сказал ему, что он предпочел бы увидеть Бевина министром иностранных дел. Эттли выжидательно помолчал, но Георг в ответ промолчал тоже. Тогда Эттли вежливо сказал, что он подумает. Результатом его недолгих раздумий стало то, что желание короля было исполнено, Бевин стал министром иностранных дел. На первый взгляд назначение Бевина выглядело по-меньшей мере странным, казалось, что он был бы хорош на любом посту, кроме этого, министру иностранных дел нужно быть ловким, хитрым, он должен уметь вести долгие, изнурительные переговоры, а какой из Бевина был переговорщик, вы только представьте себе, что это такое – профсоюзный босс, сделавший карьеру во времена Великой Депрессии, это же просто гангстер какой-то, не говоря уж о том, что Бевин мало того, что не знал ни слова по-французски, так он еще, особенно когда входил в раж, говорил с таким простонародным акцентом, что его иногда с трудом понимали коллеги по Кабинету. А тут – министр иностранных дел!
Но удивлялись не только в Лондоне. Назначение Бевина вызвало переполох в Вашингтоне, американцы нарушением английских традиций были недовольны до такой степени, что даже предприняли дипломатический демарш, хотя казалось – а им-то что за дело? Но дело было в том, что кому кому, а американцам до этого дело было. Георг знал, что он делает.
Сегодня, по прошествии более чем полувека, неустанными стараниями пропаганды Эрнста Бевина помнят главным образом как ярого антикоммуниста, что автоматически превращает его в не менее ярого русофоба. И что да, то да – этот человек не любил русских (любил тут немного не то слово, в политике 'любит' и 'не любит' означает не то же, что мы имеем в виду под 'любить' или 'не любить' кого-то или что-то). Бевин считал Россию врагом не Великобритании даже, а Англии, если мы лопатой нашей мысли снимем еще один слой, то мы обнаружим, что он видел себя выразителем и защитником интересов не Британской Империи, не Великобритании и даже не Англии вообще и не английского народа в частности, а только и только английского рабочего класса. Поскольку Бевин несомненно был социалистом, то его национальные пристрастия, которые он даже не находил нужным особо скрывать, делали его вообще-то не просто социалистом, но во вполне определенном смысле и национал-социалистом.
Вкупе с некоторыми чертами его характера вышесказанное превращало Бевина в чрезвычайно ценный политический инструмент. Причем инструмент универсальный. Дело в том, что мы
