Дети белой богини

День седьмой

Завьялов промучился бессонницей всю ночь. Его одолевали сомнения. Конечно, против Павла две веские улики: куртка, испачканная кровью, и орудие убийства. Ночью Павнов ходил в сарай, приятель, шедший из Мамонова, может подтвер­дить. Павел говорит, что было это около полуно­чи, то есть Маша еще была жива. Но что скажет этот приятель в кабинете у Горанина? Два часа для Германа - не вопрос. Если один визит Павла в больницу превратился его стараниями в «нео­днократные ночные посещения потерпевшей», то что уж говорить о двух часах разницы во време­ни? Можно считать, что Павел уже получил срок. Но если он врет? Павнов. Он ведь умница. Дипломированный юрист. Потому и побежал. По­нял, что значат находки: ломик со следами крови и испачканная куртка. Прямые улики. Это конец.

 «Я могу объяснить, но мне все равно, никто не поверит». Объяснить можно все. Но подтвер­дить фактами? Павел мог взять в сарае не только картошку, но и ломик, ночью выйти потихоньку из дома и отправиться в больницу. Убив Машу, спрятал куртку и ломик в сарае и также потихонь­ку вернулся домой. Непонятен мотив. Горанин подводит к убийству на сексуальной почве. И в логике ему не откажешь. Павлу двадцать два года, женщины у него нет. Получив отказ Маши, он зап­росто мог прийти в бешенство. Если мужчина и женщина много времени проводят вместе, у муж­чины обязательно возникнет мысль об интимной близости. Ему уделили внимание, значит, он впра­ве надеяться. А потом потребовать. И как резуль­тат— срыв.

Итак, мотив есть. Орудие убийства в нали­чии. Свидетель, наткнувшийся на Павла ночью на улице, имеется. Все просто, как дважды два четыре. Не дело - песня! Лебединая песня сле­дователя Горанина. После этого можно и в про­куроры.

Завьялов решил сходить еще раз к Павновым. Побеседовать с Ириной Михайловной. После вчерашнего делать это особенно не хотелось. Для Ирины Михайловны он теперь враг. Не номер один, но в списке не последний. А с врагами не откровенничают. Однако другого способа узнать истину нет. Надо идти. Похороны Маши в пол­день. Времени еще много, слишком много. Капитолина Григорьевна не стесняется, во всем об­виняет зятя. В доме тещи он сейчас лишний.

Женщины суетятся, мужчины, наверное выпи­вают в ожидании выноса тела. Нет, нечего ему там делать.

В квартиру Павновых он звонил долго. Когда уже отчаялся и решил уйти, дверь вдруг откры­лась. Стоящую на пороге женщину он не сразу узнал. Ирина Михайловна состарилась за одну ночь. Но где же ее гости? Почему дома, с женщи­ной, пребывающей в отчаянии, никого нет?

- Что вам надо? — с ненавистью взглянула на него мать Павла.

- Я хочу вам помочь.

- Помогли уже.

- Честное слово, я этого не хотел!

- Не хотел бы, так не делал.

Она собралась было уже захлопнуть дверь, но Александр слегка придержал ее.

- Постойте, а где ваши гости?

- Валентина к своим увезла. В Ольховку. Там удобства на улице, да теперь выяснилось, что можно и потерпеть, - усмехнулась Ирина Михай­ловна. - Оказывается, главное неудобство - это когда к вам врываются с обыском средь бела дня. А все остальное - пустяки.

- Как они могли оставить вас одну?

- Так же, как в Москву уехали три года назад. Паша еще учился. Паша, Пашенька! Сыночек! Что же теперь будет? - Она отчаянно зарыдала.

Дверь соседней квартиры открылась, из нее высунулась соседка, женщина лет шестидесяти д. пестром ситцевом халате. Глянула с любопыт­ством:

- Ирина, ты чего?

- Давайте пройдем в квартиру, — решительно сказал Завьялов и подтолкнул рыдающую Ирину Михайловну в прихожую. - Ничего еще не поте­ряно. Сам работал в милиции, знаю.

Вот потому, что работал, знал: ситуация без­надежная. Но не говорить же ей об этом! В квар­тире увидел следы поспешного бегства. Москов­ские гости уехали, не прибрав за собой, а Ирине Михайловне было не до того. А Василий-то все­рьез перетрусил!

- Вы его не судите, Васю, - всхлипнула Ири­на Михайловна, словно прочитав его мысли.

И как они все оправдывают детей! Что бы те ни сделали. У него детей нет, потому и родитель­ский инстинкт отсутствует. Не понять.

- Вася сказал, что в Москве поговорит с кем надо. И денег соберет. На адвоката.

- Это правильно.

Он принес воды, Ирина Михайловна, сделав несколько глотков, немного успокоилась.

- Насчет вчерашнего... - он вздохнул. - Речь идет об убийстве моей жены, потому я и принимаю уча­стие в расследовании. Ваш сын жив, а моя Маша...

- Но Пашенька не мог ее убить! Он и мухи не обидит!

- Мухи не обидит. А вот я лично слышал, как он угрожал Герману Георгиевичу Горанину. Как с этим?

Ирина Михайловна растерянно молчала.

- Причину ненависти я понимаю. Первая лю­бовь, тут уж ничего не поделаешь.

- Я ему говорила, не для тебя эта девушка. Забудь. А он одно - Ника да Ника. Никто ее не понимает, а я, мол, понимаю. Звонил ей. Мэрша все трубку бросала. Потом пригрозила в тюрьму упечь.

- Когда звонил?

- Как Ника из Америки вернулась, так и зво­нил. По десять раз на дню. Дочку-то к телефону не допускают. А номер ее мобильного Паше, ес­тественно, не сообщили.

- А она? Почему она не позвонила? С мобиль­ного.

- Да ведь не любит она его, неужели ж не по­нятно? У нее следователь в обоих глазах, через него все и видит. А он плохой человек. С курт­кой-то как все вышло?

- Да, Ирина Михайловна, что с курткой?

- В воскресенье мы, как обычно, стояли на рынке. Подошел Горанин, спросил, почем зимние курки. Паша отвернулся, но я-то понимаю — по­купатель, есть покупатель. Ответила. Горанин тут же - хочу, мол, купить.

- Герман? Дешевую зимнюю куртку из пла­щевки? - удивился1 Завьялов.

- Он сказал, что не себе. На днях, мол, едет в деревню, так отец попросил купить.

- Да, отец его ростом примерно, как Павел. А Герман - тот в материну породу. Говорят, дед у него такой был, под два метра ростом.

Ирина Михайловна кивнула:

- Горанин попросил, примерь, мол. На тебе посмотрю. Павел зубами скрипнул, но куртку примерил. Горанин посмотрел, посмотрел, да и достал деньги.

Так вот что было у Германа в сумке! Черная зимняя куртка из плащевки!

- Ирина Михайловна, подумайте хорошень­ко. Вчера в сарае нашли ту самую куртку? Кото­рую купил Горанин?

- Да кто ж их разберет? - честно сказала жен­щина. - Ту или не ту. Они ж все одинаковые! Раз­ве я могу доказать!

- А еще у вас были такие куртки? - с надеж­дой спросил он.

- Да, конечно, были! С октября ими торгуем.

- Чеки при закупке товара вы, наверняка, не берете. Из Москвы везете, с Черкизовского. От­следить количество и кому что ушло невозможно.

- Есть тетрадка, для налоговой, но вы ж по­нимаете...

- Понимаю. Три пишем, два в уме. Иначе рас­ходы будут больше доходов.

Тут ничего не поймаешь. Осталось спросить у Германа, получил отец новую куртку или нет. Но вот проверить... Кровь, которой испачкана куртка... Сравнительная экспертиза покажет, Ма­шина ли это кровь. А если это та самая куртка, которую купил в воскресенье Герман? Два вари­анта: либо следователь Горанин торопится зак­рыть дело, чтобы получить повышение по служ­бе, либо сам замешан в убийстве.

- Ирина Михайловна, не надо отчаиваться, - сказал Завьялов. - Павел просто задержан. Но еще не осужден.

- Да уж когда за дело берется Горанин, резуль­тат известен. Пашу теперь только чудо спасет.

- Да... Чудо... Я, пожалуй, пойду. Еще кое с кем поговорю.

- Он спал в ту ночь, - торопливо говорила Ирина Михайловна, провожая Александра до две­ри. - Как младенец! Пришел, поставил сумки с картошкой в прихожей и лег спать.

- В маленькой комнате?

- Нет. Там сплю я. Павел в большой, на дива­не. Он любит смотреть телевизор допоздна.

- Дверь была прикрыта?

- Да, как обычно. Мне громкий звук мешает.

- Значит, вы беспокойно спите?

- Нет, что вы! Устаю, потому сплю крепко. Мне заснуть бывает трудно. А уж потом... Ой, да что это я! - Она, наконец, сообразила. - Конечно, если бы Паша ушел, я бы услышала!

Увы! Теоретически это возможно. Тихонько уйти ночью из квартиры и также тихонько вер­нуться. Мать скажет все, что пойдет на пользу сыну, верить ей нельзя. Чувства чувствами, а фак­ты фактами.

- Вы, главное, не отчаивайтесь, - повторил он, когда Ирина Михайловна закрывала дверь. Та только грустно усмехнулась.

...Когда Завьялов вернулся домой, тут же по­звонила теща. Начала монотонно выговаривать, что он не соблюдает приличия, все-таки муж по­койной, должен быть при ней неотлучно, меж тем с самого утра где-то шатается, а выпить можно и с родственниками, то есть так и надо поступить, обязательно. Она знала, что так будет, она Ма­шеньку предупреждала, и так далее, и тому по­добное. Понимала, что Александр и половины не расслышит, но все равно говорила, говорила, го­ворила. Телефон стоял в большой комнате, Капи- толина Григорьевна была там не одна, не ему все это предназначалось.

- Сейчас приду, - буркнул он и положил трубку. Как будто его присутствие могло что-то изме­нить!

Окружающим казалось, что он безразличен. Но это было не так. Слово свое над могилой жены сказал, но не вслух. Кому надо, тот услышит. Ма­шина родня смотрела осуждающе.

Когда все кончилось, он продолжил свое дело. С того самого места, на котором остановился.

...Он шел в больницу. К тому самому врачу, который нашел тело Маши. Нарочно дошел сна­чала до пятиэтажного дома, где жили Павновы, и уже оттуда начал отсчет времени. Шел быстро, а придя сверился с часами. Так и есть: тринадцать минут двадцать пять секунд. Еще один аргумент в пользу виновности Павла. Вот если бы тот жил в центре...

Он вспомнил о женщине, которая была в ту ночь в коттедже Германа. Вероника? Возможно! И вполне возможно, что обуреваемый ревностью Павел мог узнать об этом и отправиться в Доли­ну Бедных. А по пути зайти в больницу. Или ког­да возвращался? Как все запуталось!

- Посещения закончены, - сухо сказала встре­тившая его гардеробщица. - Обед у них.

- Мне не к больному. Михаил Сергеевич при­шел?