— Труба подзорная. Через трубу эту видно далеко-далеко. Погляди-ка, заяц. Сидит, ушами шевелит. Вот чертяка.
— Дай мне поглядеть.
— Погляди.
Левонен дал свою трубу Ярассиме.
— Ну и чудо! — восторгался Ярассима. Противоположный берег был совсем рядом. Зайца, правда, он не заметил, зато видел знакомые деревья, камни.
— А то место, где ты тех мужиков оставил, ты видишь?
— Вижу. Вон у той сосны.
— Ну хорошо, что видишь. Дай сюда, еще поломаешь.
Левонен спрятал подзорную трубу во внутренний карман пиджака. Когда он распахнул пиджак, Ярассима опять увидел черный, с потертым лаком, наган, угрожающе торчавший из-под пояса брюк.
— Послушай, что я тебе скажу, так, по-свойски, — заговорил Левонен полушепотом. — Наш начальник, этот финн, крутой человек. Так ты ему не противься. Пойдешь с нами. Будешь проводником, дорогу будешь показывать. Ты же здесь знаешь каждую тропинку. От нас один человек пойдет с почтой. Так ты проведешь его до границы. Доведешь и вернешься к своей женушке. Вот и все.
— Так ведь…
— И вот еще что. Никто не должен знать, куда ты идешь. Скажешь, мол, по своей доброй воле пошел с нами.
Ярассиму охватило смятение. Он хорошо знал Левонена. На словах Левонен такой добрый, добрее быть не может, а на деле… Нет. Ярассима не поверил, что ему удастся так просто вернуться, но решил про себя, что он тоже не лыком шит. Вы хитры, а мы хитрее. Поглядим, кто кого проведет. До границы он не пойдет, постарается отбиться, потеряться от спутника, а потом укроется где-нибудь…
Стали собираться в путь-дорогу. Устениэ — в слезы.
— Ну чего ты ревешь? — успокаивал ее Левонен. — У нас у всех бабы одни дома, давно без мужей, а твой… Твой скоро вернется.
— Вернусь, вернусь, — утешал ее и Ярассима, а сам подмигивал.
Выйдя во двор, Васселей шепнул Кириле:
— Что-то тут нечисто. Уж так он добровольно и пойдет.
— Он ненадолго. Скоро его отпустят, — заверил Кириля.
— От этой банды не так легко отвязаться. Если прыгнул в воду, так плыви. Иначе — крышка.
Чернобородый пошел в деревню — «поглядеть, что народ поделывает да подумывает», остальные гуськом потянулись через поле к лесу.
В лесу их ждал какой-то незнакомый Васселею человек в грязных холщовых портках, с берестяным кошелем и со старой, видавшей виды, облупившейся винтовкой. Таккинен и Левонен поздоровались с незнакомцем за руку, отошли в сторону и стали перешептываться.
— Вот уж кого не ждал. Откуда он взялся? — пробормотал удивленно про себя Ярассима и тоже подошел к незнакомцу. — Чего ты загордился, даже здороваться не желаешь? Поди, целый год не виделись?
— Ну, здорово, Ярассима! — Незнакомец с неохотой протянул руку старику. — Ты с нами? Хорошо!
— Иди, иди вперед, — поторапливал Левонен.
— Кто это? — спросил Васселей, поравнявшись с Ярассимой. Этого человека с кошелем он еще не встречал, не было его и в лагере Парвиайнена.
— Брат того чернобородого. Сын Луки Ехронена, мы уж думали, что он погиб где-то.
Незнакомец с кошелем пошел впереди, показывая дорогу. Шли все время по частым ольшаникам и труднопроходимым ельникам, обходя стороной открытые и поросшие редколесьем места. Наконец вышли на большое топкое болото, на котором там-сям росли корявые чахлые сосенки. Перебирались с кочки на кочку, опираясь на длинные жерди, добрались до густого ельника, темневшего подобно островку среди трясин и болот. Хотя никого не было видно, шедший впереди человек с кошелем негромко крикнул:
— С нами бог!
— Да даст вам бог здоровья, — раздалось в ответ из зарослей. Из-за деревьев показались люди, одетые так же просто, как и вновь прибывшие: кто в английском кепи, кто в картузе, а у одного на голове была буденовка, правда, без звезды. Обувка тоже была самая разнообразная — от пьекс до бахил. Все были вооружены, кто револьвером, кто винтовкой, кто дробовиком.
Еще больше Ярассима удивился, когда вышли к большой избе, поставленной в густой чаще. Сколько раз он ходил в этих местах, а ему даже в голову не приходило, что тут совсем поблизости стоит настоящий дом. Срублена изба, видно, недавно: торцы желтоватых бревен были прикрыты мхом, а стены покрыты еловой корой. Изба была высокая, в ней можно было стоять в полный рост. Вдоль стен сооружены широкие нары, застланные осокой. Окно застеклено, и около него стоял хорошо обструганный стол.
После того как перекусили с дороги, поделились новостями, Таккинен велел всем собраться на полянке возле избушки.
— Мы пришли сюда не отдыхать и не сказки рассказывать, — начал он, кашлянув. Полистав блокнотик, продолжил торжественно: — Карелы! Приближается исторический момент…
Таккинен умел говорить. Если Левонен в своих речах постоянно взывал к господу и особенно прочувствованно разглагольствовал о великих карелах и свободе Карелии, порой заставляя голос дрожать или, наоборот, возвышая его и наполняя гневом, то Таккинен редко вспоминал бога и говорил ровным голосом, по-деловому, скорее даже по-военному, сжато формулируя свои мысли.
— …Финляндия допустила историческую ошибку, уступив добровольно Реболы и Пораярви русским.
— Слышишь? — шепнул Ярассима Васселею, стоявшему рядом с ним поодаль возле одного дерева. — Весь век свой ходил в Реболы и не знал, что Реболы в Финляндии.
— Слушай, — усмехнулся Васселей.
— …Карельское правительство не обладает ни территорией, ни властью. В Тарту большевики обещали предоставить Карелии автономию. И они предоставили ей свою, большевистскую автономию. Дали власть тем, кто никогда ничего не имел, кто кормился за счет других. Большевики заберут у вас последнюю корову, а взамен не дадут ничего, ибо им нечего давать. Они уже ничего не обещают, только ублажают сладкими речами о том, как много будет хлеба при коммунизме и как много будет мяса в их больших общих котлах. Вот к нам пришел новый человек из деревни, — Таккинен показал на Ярассиму. — Скажи, у тебя корова есть? Нет. Обещали тебе большевики корову?
— Нет, коровы не обещали, — ответил Ярассима. — А нетель сулили уже этой осенью дать.
— Неужели? Так уж и обещали? — засмеялся Таккинен. — Ну, жди, жди. А еще что они тебе обещали? Деньги, отрез на костюм, шелка для твоей бабы? Говори.
— Больше ничего не обещали. Только нетель.
— И ты думаешь, что получишь ее?
— Уже не думаю.
— То-то! А почему ты не веришь в их посулы?
Ярассима ответил простодушно:
— Откуда им взять ее, коли вы пришли.
Все оглянулись на старика: кто с завистью, что ему обещана нетель; кто с удивлением — как он смеет такое говорить; кто с жалостью, понимая, что старику теперь несдобровать.
— Этот человек насквозь отравлен большевистской пропагандой, — заключил Таккинен и, больше не обращаясь к Ярассиме, начал рассказывать о каких-то неизвестных собравшимся Степане Разине и Махно. «Зачем он о них?..» — морщился Левонен, но Таккинен ничего не замечал. А когда Таккинен сообщил, что Степана Разина казнили, Левонен тут же вставил, что туда ему и дорога, одним русским меньше стало. Таккинен покраснел, но решил ничего не отвечать Левонену. Он перешел к истории Финляндии и начал доказывать, что языковая и географическая общность Карелии и Финляндии обусловливает вхождение Карелии в будущем в состав Финляндии. Левонен опять счел нужным вмешаться:
— Это уж пусть сами карелы решают, как им жить, одним или с Финляндией. Сперва надо прогнать
