взвалила на себя эта маленькая старушка 1918 года рождения, как бы предупреждая мои мысли, она заученно быстро перечислила преимущества их совместной жизни: и сторож он при доме, и живой человек — поговорить есть с кем. А уж душа у него особенная: ни разу грубого слова не слышала. Дети откачнулись от старухи. И заключает она: «Да куда ж я его дену — такого беспомощного?».
Дед Ивана Николаевича — Леон Степанович Богданов — в канун гражданской был атаманом в Перебойном, хуторке на берегу Северского Донца почти напротив станицы Калитвенской, всего в 8 км от Русичей. В апреле 1918 г. по железной дороге из Лихой к Царицыну прорывались 80 эшелонов разномастных ватаг грабителей, позднее названных красногвардейцами 5-й социалистической армии. Атаманы хуторов организовали ополчение. С вилами, копьями, старинными ружьями кинулись к разъезду Репный, чтобы помешать грабителям прорваться в Царицын. После нескольких орудийных выстрелов стариковскую рать окружили и казнили. Погиб и дед. Однако усилия стариков, баб и подростков не пропали даром: рельсы на пути дальнейшего следования «шелонников», как они себя называли, были частично разобраны либо испорчены ополченцами, за что бандиты пожгли многие хутора.
У деда Леонтия было три сына. Старший Николай, 1893 г. рождения, был отцом Ивана. Подхорунжим закончил службу в Донской Армии, за что его арестовали 18 ноября 1932 г. Вот выдержка из справки о реабилитации отца: «…Постановлением тройки при ПП СКК и ДССР от 13 янв. 1933 года, по которому он за проведение контрреволюционной пропаганды и агитации по ст. 58–10 ч. ІУК РСФСР подвергнут высшей мере наказания — расстрелу».
Последняя должность отца в колхозе — председатель ревкомиссии. Народ по старой памяти выбирал в ревизионную комиссию честных людей. Не понравился кому-то из тогдашних воров. Сохранилась справка имущественного положения подхорунжего, даже по тогдашним меркам его можно было причислить в бедным середнякам. Обыск при аресте производил малограмотный сотрудник Каменского райотделения ОГПУ Шевцов в присутствии некоего Бабенко: «…При обыске обнаружено одно ружье одноствольное шомпольное, больше ничего не обнаружено».
Средний из сыновей деда Леонтия погиб в начале 1920 года под Ростовом, защищая город от буденновских грабителей. Младший, 17-летний, служил у Врангеля и был убит, защищая Перекоп.
Мальчик Ваня остался один с мамой Феофилой Сергеевной. На некоторое время у него появился отчим — казак из Вешек. В жуткий голод 1933 года он работал на мельнице, где мололи зернофураж для свиней. Им и кормились, прячась от соседей. Свиньи ели, люди пухли от голода. Отчиму приходилось то и дело менять места жительства — по пятам шло ОГПУ. В конце концов, он исчез. Иван Николаевич помнит: отчим рассказывал, что отец жены М. Шолохова был очень грамотным человеком, собирал и хранил подобранные им чьи-то записки, а потом передал будущему писателю.
Небольшое отступление. Осенью 1949 года автора в составе двух шестых классов привели в Бугураевский рыбопитомник, где его директор, пузырясь от гордости, сообщил, что питомник сразу же после гражданской войны и до сего дня снабжает кремлевских небожителей рыбой. В Москву регулярно ходил вагон-холодильник. «Сам Владимир Ильич хвалил наших сазанчиков» — умилялся начальник. Местным в те годы рыбы не давали, даже красноармейцам. А на Дону голодовали, до людоедства. В нашем хуторе Бугураеве одна вдова со старшей дочерью убили младшую и начали варить. Сбежавшиеся на запах варева люди не дали им съесть человека. Это отступление необходимо: теперешнее поколение не знает нравов той поры, а потому может не понять до конца поступка Богданова.
Началась война. В армию не пошел: был на «броне» в Репнинской МТС как тракторист-комбайнер. В июле 1942 г. их с техников отправили в отступление. Через месяц — окружение в станице Раздорской: не успели переправиться через Дон. Как был Иван в рабочей замасленной одежде, так его и отправили с пленными в лагерь возле Вены.
«Рослый я был парень — немцы мне не поверили, что я не военнообязанный» — поясняет казак. Было это в октябре. В лагере — голод, как тогда, в Верхней Ясеновской, куда вслед за отчимом перебрались они с мамой. В конце года пришли в лагерь казаки в лампасах и стали вербовать.
— Пойдешь в казачий полк освобождать Россию и Дон от большевиков?
— Пойду.
— А сам-то казак?
— как же!
«Для меня, — поясняет Иван Николаевич, — не было колебаний. Судьба отца и деда, уничтожение казачества, постоянный голод… Да еще перспектива умереть в немецком лагере. А главное — моя твердая уверенность в своей правоте. Случись снова такое же, повторил бы без колебаний».
Три месяца в школе урядников, отправка в отдельный казачий батальон. Наводили порядок в Польше. В тамошних лесах получил боевое крещение. Потом Варшавское восстание. Франция. Четыре месяца охраняли завод, изготовлявший какие-то части для самолетов-снарядов ФАУ.
Весной 1944-го Богданов попал на переформирование и был включен в 15-й ККК, Возле Загреба в бою с коммунистами Тито его ранили: «Заняли мы позиции на горе, покрытой лесом, на высоте 500 метров. Повели наступление на титовцев. Теперь уже задним числом понимаю свою ошибку. Перебегаем от дерева к дереву и на открытом месте решили спрятаться за двумя камнями. Один — с эту подушку величиной, второй — побольше. Нам бы за кустиками неприметными схорониться, а мы, видишь ли, камни эти выбрали. Начали выглядывать, и первыми же пулями были сражены. По-видимому, у них эти два валуна были пристреляны, они даже знали, с какой стороны мы выглянем. Моя ударилась о валун и вошла мне в череп с левой части лба, а вышла за ухом. Когда выглядывал, то лежал, подперев голову рукой, так ее из-под головы как поленом вышибло, а правая нога онемела.
В том бою казаки разгромили титовцев. Раненого вынесли и отправили в лазарет. Был он в сознании и даже пытался наступать на парализованную ногу, когда его спускали вниз на дорогу. В военном госпитале Вены ему сделали несколько операций. Удалили часть осколков черепа, на дыру в голове натянули кожу. Первые два месяца он не говорил. Постепенно речь восстановилась, но и сейчас, спустя 50 с лишним лет, она замедленна, приходится мучительно долго подбирать нужные слова.
«Хотели поставить металлическую пластинку на череп, чтобы оградить мозг от травм, но потом врачи передумали: и без того много операций. Надо сказать, что немцы лечили меня прекрасно, но есть предел возможного. В общей сложности я пролежал 20 месяцев. Побывал в Альпах в разных госпиталях и санаториях. Организм молодой, вот и выжил».
Затем казака отправили в американскую зону оккупации, где он был до начала 1946 г. А в январе был насильно отправлен в СССР. «Как я их уговаривал! С той поры у меня начались припадки. Вот недавно прекратились, слава Богу!».
Пленный урядник попал в проверочно-фильтрационный лагерь в Гомеле. Там во время очередного припадка офицерье НКВД у него выкрало золотую медаль. «Больше некому, — говорит казак. — Я плакал…»
Работать он абсолютно не мог, и врачи, посовещавшись, решили отпустить инвалида домой, полагая, что в условиях советского голода он скоро помрет сам. Дали денег на билет до Лихой, оттуда он доехал до Васильевского разъезда, а потом пешком с палочкой в Верхнеясиновский. В конце марта 1946 г. в хуторе осталась только его мать. Хутор был разбит. В этой излучине Донца шли большие бои в начале 1943 -го. Пять раз хутора переходили из рук в руки. Жители целый месяц не вылезали из погребов и подвалов.
Пришел Иван в немецкой форме. С легкой руки хуторских негодяев за ним закрепили кличку «фашист»: «Погоняли и предателем, и изменником родины…» А кто погонял? Да те же казачьи потомки, чьих дедов постреляли в балках или замучили в концлагерях, а отцов откровенно перемололи на фронте. Сильна была большевистская пропаганда!
Хутор был голодный. Есть нечего. Кое-как выжили. Иван временами мог работать сторожем. Страшно гордился, что помогает матери. В 1960 г. мать умерла, настали черные дни. «Все было. Нищенствовал. Хватил лиха…» Несколько лет назад попался на глаза Варваре Парамоновне. Взяла она его к себе. Живут душа в душу. Старушка, нахватавшаяся горя с детьми, рада ласковому и вежливому старику.
Чтобы как-то выкарабкаться из нужды, решил казак добиться компенсации за неправомерную, даже по большевистским законам, конфискацию имущества при аресте отца. Гоняли инвалида из конторы в другую, а дела не решают. Куда он только не писал! как же, он, по их понятиям, так и остался врагом. Ждут, когда старик покинет сей мир, а нет человека — нет и проблемы. Чисто по-сталински! Надо же, придумали
