— Леопольд, — жалостливо подсказывает Хомутова и хамит, выходя из образа: — Как кота в мультиках.
— Гадюка! — отвечает ей на это директорша и набирает номер.
— Кира, это мать. Ты когда ездила в Крым, фотографировалась с Леопольдом?.. Тебя надо спросить, с каким!.. — Хомутова подсовывает ей карточку. — Стоите на камнях, сзади гора… Высокий брюнет, тонкие усики. Как не помнишь?.. Все, потом объясню.
Она кладет трубку, а Хомутова припевает:
— Вот молодежь! Заразила и не помнит, а?
— Хватит морочить голову! — рявкает Тушина.
— Каково будет ее мужу, как узнает. Он ведь ревнивый страшно, Стасик-то! И сестрам тоже, Наде с Верой.
Тушина решает для вида согласиться:
— Сколько ты хочешь?
— Считайте сами. Леопольду от врача отмазаться, чтоб снял с учета, потом на неофициальное лечение. Мой проезд туда-назад. Ну и этот… моральный ущерб…
— Хорошо. Завтра принесу, — говорит Тушина.
— А-а, надумала в милицию стукнуть, — разоблачает ее Хомутова. — Директорская голова!
— У меня здесь нет.
— Бедная, значит? Могу одолжить.
Хомутова выкладывает несколько толстенных денежных упаковок.
— По десять тысяч. Бери.
У Тушиной все в голове переворачивается кувырком. То было вымогательство, теперь похоже на подкуп. Да что же это такое?!
А Хомутова не дает опомниться:
— Вот повестки в венерологический диспансер. На обследование. Кире и Стасику как официальному половому партнеру.
Тушина читает и вскрикивает:
— Ты же знаешь, что она здорова!
— А я вот так поделю, — Хомутова ребром ладони раздвигает пачки, — это доктору, это лаборантке. И будет сифилис. И ни в жизнь твоя Кира не отмоется. Такие же повестки на работу пойдут. Кстати, и уголовная статья есть — за умышленное заражение. Потонешь в дерьме!
— Я пойду в райком! — грозит Тушина. — Я найду управу!
— Хорошо, пришла. Хоть в ЦК. Спасите, шантажируют, будто у дочки сифилис. А там гинекологического кресла нету. Что тебе скажут? Ах, Анна Кондратьевна, мы вам очень сочувствуем. Но поскольку есть официальный вызов, пусть дочка пройдет анализы. Тогда можно обжаловать в райздрав. А сами думают: только бы поскорей руки вымыть! Мало ли что. Дальше. В райздрав мы успеем раньше тебя. От больших денег нигде не отказываются.
— Аферистка! Подлюга! — вне себя кричит Тушина.
Из приемной заглядывают «мальчики»:
— Мама, не помочь?
— Да нет пока. Немножко директорша нервничает.
Парни скрываются.
— Все равно не боюсь! Ничего со мной не сделаешь! — упорствует Тушина.
— Зачем меня бояться? Ты бойся, что Стасик опять на развод подаст. Прошлый раз Кира чуть в Кащенку не угодила, верно?
— Не понимаю… чего вы добиваетесь? — выговаривает Тушина после паузы.
— Да пустяки. Откроем лабораторию по качеству. Оборудование мое, люди мои. В их дела чтобы никто не лез. Второе — сменишь кладовщика, я пришлю кандидатуру. Через неделю надо приступить к работе.
Тушина постигает наконец смысл всей истории. Страх, отвращение, протест легко читаются на ее бесхитростном лице.
— Вот оно что!
Садится к столу, что-то размашисто пишет.
— На, подавись! Взяли?
Хомутова читает написанное заявление:
— «Прошу освободить от занимаемой должности». И чем же это Кире поможет? — изумляется она. — Как тебе ее не жалко? Нет, какая-то ты баба легкомысленная. Ведь еще только с почты повестки понесут — уже вокруг начнется шу-шу-шу. Слыхали, Тушина-то дочка… А у тебя их еще две. На них, думаешь, не приготовлено? Все прахом пойдет. Нет у тебя выхода, пойми!
Кажется, Тушина начинает-таки понимать.
Хомутова забирает деньги, кроме одной упаковки.
— Будь здорова, старуха, не кисни, — и идет к выходу.
В последнем всплеске ярости Тушина швыряет пачку ей вдогонку, метко попадает в спину. Хомутова денег не поднимает, отталкивает назад носком туфли:
— Оставь на мыло, как надумаешь вешаться. Веревки у тебя свои… Ты, дура, цени, что я про внуков не напоминаю, — и без малейших сомнений подытоживает: — Стало быть, через неделю.
Вторая половина дня. В хорошем настроении Ардабьев после работы возвращается домой. В авоське нехитрые покупки.
Что-то вспомнив, приостанавливается и, поколебавшись, идет позвонить в автомат.
В кабинете Знаменского звонит телефон. Знаменский снимает трубку:
— Да, я. Секунду, Владимир Игнатьевич. — Прикрыв микрофон, сообщает сотрудникам, с которыми шло рабочее совещание: — Извините, мой подопечный. — И в трубку: — Что-то вдруг пропали. Не звоните, глаз не кажете… Работы у всех много. А я, грешным делом, решил, что вас смутила встреча в моем кабинете. Угадал?.. Верю, что собирались подробно объяснить. Но хоть в двух словах?
Ардабьев мается в телефонной будке: — Я расскажу, как все было. Пал Палыч… Почему мы друг с другом знакомы в лицо. В двух словах не объяснишь. Тут замешан человек очень несчастный… Хорошо, приду обязательно. До свидания.
Отошел от телефона, вспомнил, что авоська осталась в будке на крючке, вернулся, взял.
Через некоторое время в не очень людном месте около него тормозит машина, открывается задняя дверца.
— Простите, можно вас на минутку? Не скажете, как нам проехать…
Отчего не помочь людям? Ардабьев наклоняется к машине, и тут железные руки хватают его за голову, кто-то подпихивает снаружи.
Он втащен внутрь, «Волга» спокойно отъезжает и скрывается.
…Его вводят в комнату, голую и лишенную примет. Окно забрано металлическими прутьями. Стол, два стула, обтянутая клеенкой медицинская кушетка. В комнате радушный Феликс да провожатый застыл у двери.
— Извините, Владимир Игнатьевич, за такой способ знакомства. Садитесь, пожалуйста. — Несколько секунд приглядывается к собеседнику. — Хотим взять вас на работу. Зарплата… ну, чтоб не торговаться, в двадцать раз больше вашей нынешней. А то холода уже, а вы бегаете в летнем плащике.
Ардабьев догадывается, уже почти знает, чего от него хотят.
— Какая работа? — тяжело спрашивает он.
— Лаборатория с прекрасным импортным оборудованием. Трое помощников. Заведуйте, командуйте. Сырье — верхушки конопли.
Конец мирной жизни, конец счастью. Над Ардабьевым раскалывается и рушится его небо.
— Ну почему я?! — вырывается у него со стоном.
— Отвечу. Вы дипломированный химик. И ваше прошлое… прямо обязывает сделать вам подобное предложение. А раз предложение сделано — сами понимаете, выбора нет, будете работать.
Ардабьев поднимается, медленно свирепеет:
— Не буду.
— Владимир Игнатьевич, должен вас уговорить, заставить, как угодно, потому что время не терпит, а в запасе у нас такого же человека нет.
— Слушайте, вы, я через ад прошел, чтоб с этим кончить! Я все это ненавижу!
— Знаю, бросили. Мы это оценили. Знаю, что, когда сели, ни на кого показаний не дали. Такие качества нам очень подходят. И к тому же не трус — отлично будете работать. Ну, по рукам?
— Нет.
— Вы начинаете меня раздражать. Лаборатория готова, сырья навалом, покупатели ждут!
Он быстро выходит и через минуту возвращается с готовым решением:
— Домой сообщим, что вы в командировке. А вас снова посадим на иглу. Четыре-пять сеансов — и вы наш.
— Только не это! — пятится Ардабьев к стене.
Из-за спины Феликса выступают «псы», один из них держит шприц.
Ардабьев, сопровождаемый Валентиновым, поднимается по лестнице своего дома. Отчаявшийся, глубоко несчастный человек.
Жена не должна знать, что случилось в действительности. Еще ринется его спасать. А им ничего не стоит с ней расправиться.
Но и скрыть, что он под кайфом, невозможно. Нужен разрыв. Он ничего больше не способен ей дать, кроме страданий. Потому Ардабьев и ведет с собой Валентинова, чтобы сыграть для жены маленький, но сокрушительный спектакль.
На площадке он медлит, прихватив зубами нижнюю губу.
— Может, не надо? — бормочет его спутник.
Ардабьев отпирает дверь и входит в квартиру, оставив его за дверью.
Появляется Вероника:
