— На чем сгорел, на том дожаривайте, — говорит он, предупреждая вопросы. — А все эти где, у кого, почем — не буду я мараться!
— Ладно, — добродушно улыбается Томин. — Мы ведь что к вам: с полковником поспорили, знаете вы или не знаете, кто вас заложил?
Притонщик остро взглядывает на того, на другого. Конечно, сидя под замком, он размышлял и прикидывал, откуда на голову свалилась беда. Но приготовился отбиваться совсем от других вопросов.
— Мы о вас ни малейшего понятия не имели, не следили, ничего, — сообщает Знаменский. — И вдруг все три ваших притона.
— Да к тому же накануне, — вступает Томин, — ваш хороший знакомый почему-то из окна упал. — Он показывает фотографию. — Расшибся, конечно, но узнать можно.
Притонщик отшатывается, невнятно то ли причитает, то ли ругается.
— Догадываетесь, кто ваши недруги? — спрашивает Пал Палыч.
— Не знаю.
— Видишь, Паша, проиграл, с тебя причитается! — «торжествует» Томин.
— Неужели с вами даже не говорили? — изумляется Пал Палыч. — Я думал, условия предложили, вы не пошли на уступки… Кстати, дядю Мишу помните? — подливает он масла в огонь. — Из Москвы-реки выловили. А Демидов — тоже из ваших — машиной сбит.
— Совести у сволочей, как у бульдозера!.. Пришли на готовенькое и всю уличную сеть, всю клиентуру — все под себя! Кто согласился, с тех треть дохода! Чтоб им сесть, как я сел!
— За что же треть? — «разделяет» его возмущение Томин.
— За монополию! Товар-то ихний! — заходится злобой притонщик. — Иначе как нас под контролем держать? За что отчитываться? Трест, говорят, мать их!..
Наконец-то казахский Есимгалиев — Умаров — Иванов зашевелился. Колпак сработал: стало известно, что он забрал из вокзальной камеры хранения чемодан с зельем.
Для встречи с покупателем он выбрал, как ему кажется, идеальное место: на узкой многолюдной, запруженной транспортом улице.
Но группа захвата в полной готовности.
Из потока машин выделяется «Волга» и тормозит возле Есимгалиева.
И тут Томин узнает, кто ею управляет.
— Внимание! — спешит предупредить товарищей его голос: — Покупатель — один из Мордят! Злобен, возможно, вооружен. Блокируйте его!
Есимгалиев быстро садится в «Волгу», та трогается. Но тотчас оказывается в окружении трех оперативных машин. Они выворачивают из встречного потока, и две становятся поперек спереди и сзади «Волги», третья запирает ее сбоку, прижав к тротуару.
А с тротуара распахивают дверцы и вскакивают в «Волгу» Морденка сотрудники угрозыска в штатском.
Телетайп печатает текст:
«Угрозыску МВД Казахской ССР. По вашей ориентировке о торговце наркотиками Есимгалиеве, он же Умаров, он же Иванов, произведено задержание преступника совместно с покупателем. При задержании изъято 5 кг опиума. О дальнейшем ходе следствия в отношении Есимгалиева — Умарова — Иванова будете поставлены в известность. О результатах мероприятий, предпринятых вами по делу, информируйте непосредственно руководителя следственно-оперативной группы ГУВД Москвы полковника Знаменского».
Сажин стучит в крепкую тесовую калитку. Через несколько секунд ее резко открывает Вася-Морденок.
— Опять ты?! — Он, пожалуй, рад видеть базарного знакомого.
— Здравствуй, Вася. Приехал я откровенно признаться… — И пока Вася хлопает глазами, не понимая, о чем речь, Сажин мгновенно защелкивает на нем наручники.
— Ты уж извини. Прав был батя-то, с Петровки я.
— Батя!!.. — не своим голосом орет Вася, но его уже оттесняют хлынувшие в калитку коллеги Сажина.
И вот в доме Морды полным ходом идет большой обыск. Его ведут три группы в трех помещениях; в одном из них Знаменский параллельно ведет допрос хозяина. Морда и присутствующие в разных местах Мордята — в наручниках, к каждому, учитывая воинственный нрав семейства, приставлен офицер.
Знаменский с допрашиваемым расположились на уголке стола; в основном же стол служит для складывания того, что изымают при обыске. Здесь уже разложены пачки денег, груда оружия и набор наркотиков: частью это одинаковые целлофановые пакеты с белым и зеленоватым порошком, частью аптечного типа стеклянная посуда с притертыми крышками.
Первое потрясение у Морды прошло, он владеет собой. Задача его — нащупать контакт со следователем и выгородить сыновей.
— Вы слышали, что торговцев наркотиками старается прибрать к рукам некий трест? — спрашивает Пал Палыч.
— Что-то такое краем уха… Вы тоже, гражданин полковник?
— От кого слышали?
— Ну где-нибудь… в автобусе.
— У вас две «Волги», автобусом, наверное, забыли, когда ездили.
Курков несет три пистолета, коробки с патронами и обрез.
— Как насчет малины, а также блатной романтики? — осведомляется Сажин, глянув на его ношу.
— Злопамятный, да?
— Нет, но веду счет мячам.
Курков складывает добычу перед Знаменским. Тот говорит:
— Мордвинов, куда вам столько оружия?
— Слабость у меня, — исповедальным тоном сообщает Морда. — Где, значит, ни попадется случайно — не могу удержаться.
— И где оно попадалось случайно? Не иначе как в автобусе. Нет, право, многовато.
— Да, гражданин полковник, какая разница? Статья одна — незаконное хранение. Хоть один пистолет, хоть пять пулеметов, верно?
— Случалось и постреливать?
— Больше в тараканов, гражданин полковник. Бежит — шмальнешь. Глаз тренируется.
Пал Палыч делает Сажину разрешающий знак.
— А как меня тут расстреливали, конечно, не помните?
— Отчего же? Я его, гражданин полковник, честно спросил: из органов? Говорит, нет. Значит, покушения на представителя власти не было. Шутки были со своим гостем. Скажет — водку не пил, не верьте! В охотку посидели, — Морда рассказывает почти весело. — Мне на фоне наркотиков терять нечего. Срок все покроет.
Так он и держится, пока не заходит разговор о том, вся ли его семья торговала наркотиками.
— Что вы! — машет руками он. — Какая торговля! Я в них сбережения вкладывал. Наркота дорожает, а как с деньгами решат — неизвестно. Сбережения за всю трудовую жизнь!
— Ваш старший задержан при покупке опиума.
Морда тяжко переживает услышанное. Когда обретает способность владеть языком, произносит хрипло:
— Ничего больше не говорю! Пишите мне в протоколе вопрос, я вам буду писать ответ.
А находки все множатся и множатся…
В кабинете Коваля все его соратники, кроме Хомутовой.
Только что кончилась очередная «летучка», но еще стоят у стола, не расходятся; все в отличном настроении.
— С фабрики идет товар небывалого качества, — льстит патрону Феликс.
— Олег Иваныч, как решаем с верблюдами? — спрашивает Коля.
— Всех перебрасывай на мак. Будем расширяться.
— Неплохо ты поместил свой капитал, — говорит Ковалю Крушанский.
Без стука открывается дверь, врывается переполошенная Хомутова:
— Все живы-здоровы?
— Что такое, Люба?
— Мишенька плачет!
Феликс с Колей переглядываются юмористически. Но с лица Коваля сбегает оживление, а Крушанский и вовсе хмурится.
— Болит что-нибудь, — предполагает он.
— Всего ощупала, врача вызывала, здоров!
— Ну, страшный сон приснился, — успокаивает Коля.
— Да когда он плакал?! Беду чует, Олег Иваныч!
— Люба, накаркаешь! — раздражается Феликс.
— Что… все время плачет? — осторожно спрашивает Коваль.
— Нет… Заиграется — забудет. А потом опять глазки мокрые… Чтоб вы мне на цыпочках ходили! — яростно обрушивается она на остальных. — Никакого риска! Если кто что — зубами загрызу!
То же кладбище, которое уже посещал Коваль. Вместе с ним приехал Феликс, но остался, разумеется возле машины.
Телохранители следуют за патроном, однако в этом скорбном месте держатся поодаль.
Коваль сметает с плиты в изножье богатого памятника сор, кладет традиционные три розы.
А неподалеку, возле дорожки, по которой он прошел, Ардабьев сидит над скромной могилой. Тяжело вздохнув, встает, чтобы уйти, и встречается с человеком, что был ему попутчиком в самой счастливой за его жизнь поездке.
Оба невольно улыбаются, Коваль протягивает руку:
— Кто у вас здесь?
— Мама.
— У меня тоже, — говорит Коваль, словно радуясь совпадению. Как многие люди его типа, он склонен к суевериям и вне работы сентиментален.
