— Пана Мериноса, — продолжала Анеля тоном, не допускающим возражений. — Не нужно мне ничего рассказывать! Я тоже женщина и всё в жизни повидала. Чего ты, баба, ищешь? — грубо выкрикнула она, наклоняясь к Олимпии, — зацапала мужичка — прямо в животе млеет, как на него глянешь: ну цветочек, картинка! Вот это мужчина! Другого такого нет в Варшаве. Рука у него твёрдая: если уж что возьмёт, то не упустит — его будет. Люди боятся, уважают, как графа, — чтоб я пропала, если говорю неправду! Нужно — может убить, нужно — приголубить. А вы, пани? — на бросила на Олимпию взгляд, в котором были неприязнь, насмешка и ещё что-то, чего Олимпия не успела разгадать и что её больше всего смущало.
— Прошу… — несмело начала Олимпия.
— Прошу! Прошу! — едко передразнила её Анеля, — я не учёная, простая женщина, но кое-что видел в жизни и знаю, кто чего стоит. Такому мужчине, как пан Меринос, я бы самое грязное тряпьё каждый день стирала да ещё бы пела и радовалась, когда он бы меня ногой выпихивал из дому за водкой. Ещё бы и несколько злотых для него по дороге заработала. Да знаете ли вы, — Анеля мощным, почти мужским кулаком стукнула по прилавку так, что подскочили красиво уложенные нейлоновые блузки, — что с тех пор, как вы между собой погрызлись, председатель даже ни на одну девку не глянул? Ни на одну, слышите? И пальцем не тронул, не существовал для него этот товар, хотя стоило ему только кивнуть, и он бы имел десятки лучших красавиц в Варшаве. А он только вас… только о вас всё время. Но Меринос твёрдый человек, с гонором; вы скорее бы в землю вросли, чем он прибежал бы к вам просить прощения. Я вижу, — горячо прошептала Анеля, — я всё знаю и вижу, потому что…
Внезапно она умолкла и уставилась на Олимпию маленькими глубоко посаженными голубыми глазками. Неотвязный взгляд этих глаз стал невыносимым, и вдруг Олимпия поняла всё: в них пылала дикая, болезненная зависть, безнадёжная ревность грызла сердце этой женщины.
— Понимаю, — сказала Олимпия; к ней вернулась её обычная самоуверенность. — Понимаю, — повторила она. — Вы пани Анеля? Пан Меринос рассказывал мне, как вы о нём заботитесь.
— Говорил? — опешила Анеля от неожиданной перемены в Олимпии, — только… Вы сами понимаете… То, что мы тут говорили, — только между нами, ладно?.. Заберите его! Возьмите его себе! Так будет лучше для него!
Олимпия удивлённо всматривалась в грубое, покрытое слоем грима и румян лицо. «Видно, когда-то была ничего, — великодушно подумала она, — грубовата, но привлекательна». Сняла трубку телефона, стоявшего на одной из полок, и набрала номер. В трубке послышался глубокий мужской голос: «Алло!»
— Филипп, — сказала Олимпия, — я только что получила твоё письмо. Охотно с тобой встречусь. Может, ты ко мне заскочишь?
— Хорошо, — спокойно ответил Меринос; комната заходила ходуном перед его глазами, — буду через десять минут!
Олимпия положила трубку.
— Пан Меринос сейчас будет здесь.
— Вот и хорошо, — равнодушным тоном сказала Анеля, — всё в порядке.
Повернулась и, пряча слёзы, выступившие в уголках глаз, вышла не простившись. Она вдруг поняла, что скоро перестанет быть для Филиппа Мериноса даже служанкой.
Филипп Меринос нёсся по ступенькам, как школьник. В эту минуту он ничего не помнил. Все его мысли были с Олимпией.
Через семь минут он уже входил в её магазин. Олимпия сидела на низеньком стульчике над раскрытым журналом и делала вид, что читает и рассматривает иллюстрации. Меринос закрыл за собой дверь. Олимпия подняла голову, и они с минуту внимательно, напряжённо, молча смотрели друг на друга. Встретились впервые за последние два месяца.
— Добрый день, — проговорила Олимпия, вставая. Подошла к входной двери и заперла её на ключ. — Поговорим наверху, ладно? — неуверенно улыбнулась она.
— Как хочешь, — безразлично сказал Меринос. Он был взволнован и сердился на самого себя.
Наверху Меринос сел в глубокое кожаное кресло и закурил сигарету. Олимпия присела на край дивана.
— Слушаю, — серьёзно промолвила она.
— Я хотел задать тебе два вопроса, — хрипловатым голосом сказал Меринос.
— Какой первый?
— Хочешь ли ты послезавтра выйти за меня замуж?
— А второй?
— Не могла бы ты одолжить мне до завтрашнего вечера пятьдесят тысяч злотых?
Олимпия захлопала глазами. Сердце её бурно забилось.
— А могу и я задать два вопроса? — тихо спросила она.
— Пожалуйста.
— Почему тебе захотелось, чтобы я вышла за тебя замуж после всего, что было?
— Потому что люблю тебя.
— А зачем тебе деньги?
— Потому что с их помощью я смогу получить завтра около миллиона злотых.
— Каким образом?
Меринос глубоко затянулся сигаретой.
— На это я отвечу только тогда, когда ты дашь мне ответ на первый мой вопрос, — проговорил он ещё тише, но настойчиво.
Олимпия закрыла лицо руками. Наконец подняла головку и окинула Мериноса самым сияющим из всех своих васильковых взглядов. В её глазах было согласие.
— Я буду твоей женой, — сказала она, — можешь мне ничего не говорить. Я обо всём догадываюсь.
Филипп Меринос поднялся с кресла и стал кружить по комнате, словно хмурый, исполненный звериной радости тигр. Неумолимой хищностью веяло от каждого его движения. Он подошёл к дивану и сел рядом с Олимпией.
— Олимпия, — отозвался он сдавленным голосом, — ты ни о чём не догадываешься. Но слушай… Я всегда мечтал, что ты станешь моей женой и будешь жить со мной в одной из роскошных вилл в Шрудборове или Констанцине, что наши дети будут детьми председателя Филиппа Мериноса, всеми уважаемого предпринимателя и гражданина. Но эти мечты не осуществятся. Послезавтра мы выезжаем за границу. Точнее говоря, бежим. Ты согласна на это?
Олимпия ничего не ответила. Сдерживая слёзы, она нервно кусала платочек.
— Эти деньги, — объяснил Меринос, — нужны мне сегодня, на один день или, возможно, даже на два часа. Я богатый человек, Олимпия, — внезапно он обернулся и схватил её за руки, — очень богатый человек! У меня огромный капитал в иностранной валюте и ценностях, который мы увезём с собой за границу. Эта мелкая сумма — пятьдесят тысяч злотых — нужна мне сейчас, сию же минуту, чтобы достать сто тысяч на отъезд. — Он понизил голос и доверительно зашептал: — У меня в Штецине есть надёжный человек, который нам всё устроит. Он занимает там высокую должность. В среду мы будем в Копенгагене. Пойми, эти гроши, пятьдесят тысяч, нужны мне только для того, чтобы не обращаться в банк. Я не хочу уже ничего разменивать, не хочу трогать ни валюту, ни ценности, понимаешь?
— Я прекрасно тебя понимаю, — едва заметно усмехнулась Олимпия. — Ты же знаешь, что я разбираюсь в таких вещах. И хотя не обо всём догадываюсь, но верю тебе. Я ничего не хочу знать, и ничего меня не касается, — добавила она неожиданно окрепшим голосом.
Олимпия решительно поднялась, подошла к небольшому столику и выдвинула нижний ящик. Слегка толкнула стенку ящика и открыла его двойное дно; внизу лежали аккуратно уложенные пачки пятидесятизлотовых банкнотов.
— Бери, сколько тебе нужно, — сказала она.
Меринос встал, медленно приблизился к Олимпии, которая стояла выпрямившись, и бережно взял за плечи. Он был выше её на голову. Несмотря на высокий рост и красивую осанку, она выглядела рядом с ним маленькой, хрупкой и даже какой-то беззащитной. Филипп наклонился и очень нежно поцеловал её в губы.
