любой ценой, пусть даже с помощью самых отвратительных средств. Убеждённый, что ЗЛОЙ заметил его, он выбежал на улицу Розбрат и остановился: здесь было полно людей, но давили меньше. Меринос понёсся к просветам между жилыми домами, расталкивая всех, кто попадался на пути. Его сопровождали возмущённые возгласы, перераставшие в угрозы; за ним гнались двое. Меринос вскочил в узкую аллейку, быстро открыл дверцу автомашины и сел за руль. Достаточно было одного скупого движения, чтобы безотказный мотор «гумбера» откликнулся тихим урчанием. Не слишком быстро, бесшумно оливковое авто двинулось вперёд, в проходной двор. Позади остановились, широко расставив ноги, двое.
— Шеф! — крикнул Генек Шмигло, — сюда! — Одним прыжком он очутился возле «Варшавы», стоявшей неподалёку, в аллейке, сел в неё и нажал на стартёр. Почти на месте развернул её и направил в проход между двумя улицами. ЗЛОЙ открыл на ходу дверцу, вскочил в машину и сел рядом с Генеком. В умелых руках Шмигло массивная «Варшава» становилась удивительно послушной, как верная гончая, не колеблясь, направилась она по следу. Ветер, вздымавший тучи пыли, снова закружил по вымощенной булыжником Фабричной улице.
— Он должен повернуть туда! — выкрикнул Генек, и «Варшава» понеслась так, будто на серой от пыли проезжей части улицы остался свежий след от оливкового «гумбера». Подъезжая к центральному парку, Шмигло и ЗЛОЙ разглядели в пыли оливковый лимузин, свернувший на Княжью.
— А-а-а, — восторженно шептал Генек, — сейчас посоревнуемся…
…Почти в тот же миг опомнился Лёва Зильберштейн.
— Что случилось? — испуганно спросил он.
— Пока ничего, — прошептал сквозь сжатые зубы Меринос, — за нами гонится ЗЛОЙ.
— Что? — простонал Лёва, наклонившись с заднего сиденья к Мериносу, ведшему машину.
— Лёва, — глухо произнёс Меринос, — сейчас будет разыграна самая сложная партия. Если удастся, то… — Меринос не закончил фразу, сосредоточился, ещё ниже склонился над рулём и красивым виражом обогнул угол Княжьей улицы, трудное место для водителей. — Во всяком случае, Лёва, — добавил он с запоздалой сердечностью, — мы вместе сидим в этой машине. Мы связаны на жизнь и на смерть. Ты понимаешь, Лёва?..
— А где Роберт? — дрожащим голосом спросил Зильберштейн.
— Остался, — угрюмо буркнул Меринос, — кажется, ему хорошо перепало…
— …он едет быстрее, — сказал Генек, — на шоссе «гумбер» меня всегда обгонит. А в городе? Может, всё-таки я его припру к стенке…
— Только бы ты к нему подлетел, — сказал ЗЛОЙ, — я попытаюсь перескочить.
Генек мимолётно, сбоку взглянул на лицо ЗЛОГО, и хотя это было лицо друга, его охватил ужас.
…На углу Иерусалимских Аллей и улицы Нови Свят испортились уличные светофоры. На перекрёстке трамвайных путей, на высокой цилиндрической площадке стоял милиционер-регулировщик; в мглистом тумане пыли, закрывающем перспективу улицы и машины, мигал на широком, покрытом белым лаком щитке невыразительный красный кружочек. Движение здесь было небольшим, как обычно в воскресенье, после полудня, и «гумбер» проскочил в последний момент, когда милиционер уже поднимал белый знак с красным кружком, запрещая проезд. Меринос повернул налево, прибавил газу, затем ещё раз свернул влево, на Братскую, описав большой крут около огромных серых домов, где размещались министерства и банки.
— Туда! — крикнул ЗЛОЙ, указывая на лимузин, свернувший на Братскую.
И снова Генек Шмигло показал, на что он способен в такие минуты: мгновенно откинулся назад, взглянул на улицу, виртуозно развернул машину и помчался к площади Трёх Крестов.
— Перережем ему путь! Обязательно! — прошипел он, бледнея от напряжения.
Когда они выехали на развилку дорог, оливкового «гумбера» нигде не было видно…
…«Гумбер» стоял, хитро притаившись, между громадными корпусами министерств на улице Журавьей.
— Сиди здесь и ни с места! — приказал Меринос Лёве, открывая дверцу. Он осторожно, оглядываясь по сторонам, вышел из машины, затем ещё осторожнее выглянул из-за угла дома. Синяя «Варшава» как раз остановилась на развилке.
Меринос зашёл на почту. Сейчас там было пусто; за единственным открытым окошком скучала дежурная. Прихватив по дороге телефонную книгу, Меринос закрылся в кабине и стал лихорадочно переворачивать страницы, затем набрал номер.
— Соедините меня с поручиком Дзярским, — сказал он, услышав голос телефонистки.
— Кто говорит? — спросила телефонистка.
— По служебному делу, — решительно бросил Меринос. Было слышно, как переключали на коммутаторе.
— Алло! — послышался мужской голос с типично варшавским акцентом.
— Я прошу поручика Дзярского.
— Слушаю. Кто говорит?
— Моя фамилия вам ничего не скажет, — спокойно произнёс Меринос, торопливо поправляя воротничок на разбухшей от страшного волнения шее. — Ну, хорошо, Ковальский. Я хочу вам кое-что сообщить. Вы собираетесь сегодня арестовать ЗЛОГО?
На противоположном конце провода стало так тихо, что Меринос услышал, как бьётся его собственное сердце, и почувствовал, как по спине у него течёт пот. Казалось, эта тишина длилась целую вечность; от волнения у него загудело в голове, тошнота подкатила к горлу.
— Собираюсь, — послышался наконец как будто откуда-то издалека голос Дзярского. — А что вы, пан Ковальский, предлагаете?
Собрав все силы, Меринос овладел своим голосом и сказал:
— Дайте мне ваш личный номер и не отходите от телефона. Даже если придётся находиться возле него всю ночь.
— Сейчас, — холодно перебил его Дзярский, — но кто может поручиться, что вы не обманываете меня, пан Ковальский? Я буду привязан к телефону, а кто-то, пан Ковальский, выкинет какой-нибудь номер где-то в другом месте, да ещё и не один, а несколько? Разве я не прав?
— Справедливо, — согласился Меринос, — и поэтому я буду вам звонить через каждые полчаса. Вы же понимаете, что не так легко передать этого преступника в ваши руки.
— Понимаю, — сказал Дзярский, — запишите мой номер телефона.
Меринос прижал плечом телефонную трубку и дрожащими пальцами записал номер. Через минуту он тихо вышел с почты…
…«Сейчас», — подумал Лёва Зильберштейн, когда Меринос вылез из лимузина. Растопыренными пальцами он вытер вспотевшее лицо, нервно провёл языком по сухим, растрескавшимся губам. У него кружилась голова, туман застилал глаза. Лёва повернулся, насколько позволял кузов автомашины, поднял заднее кожаное сиденье и вытащил жёлтый чемодан. Неизвестно зачем открыл его. Несколько банкнотов выпало на пол; он широким жестом собрал их и снова положил в чемодан. «Сейчас!» Он напряг всю свою волю, чтобы решиться покинуть машину, уже нажал на ручку и приоткрыл дверцу, но тут же закрыл её и бессильно опустился на сиденье.
— Я не могу этого сделать, — болезненно простонал он, — не могу! Могу обворовать, обмануть на несколько злотых, но на такую подлость не способен. Не умею! — стонал он. — Хотел бы, но не умею! И Роберту тоже нужно дать, он свой парень, друг. Как же его оставить без гроша? Я так не могу… с ножом к горлу. Нет, нет! — Через минуту Лёва поднял голову, на глаза его навернулись слёзы гнева, унижения и тупой, нестерпимой жалости.
Сквозь ветровое стекло он увидел силуэт Мериноса.
Зильберштейн быстро откинул сиденье и бросил жёлтый чемодан на место. Его пронзил страх: успеет ли он замести следы своей растерянности? Меринос вскочил в машину, выехал на улицу, сильно нажал на газ и через секунду пролетел под самым носом синей «Варшавы», пробиваясь наискосок в прямую перспективу Иерусалимских Аллей. Синяя «Варшава» рванулась вперёд, как огретая кнутом лошадь.
