— Кто ж знал, что она понадобится?! — горько усмехнулся Иван Иванович.
Шурик нырнул, в холодильник своих «Жигулей», добыл еще три заиндевелых бутылки лимонада и откупорил их ключом от квартиры.
— А нельзя отключить стационарный полегенератор от энергргосети? — спросил Толик.
— Хорошо было бы, но как? Институт не включен в единую энергосистему. У нас своя атомная электростанция. Толик удивленно присвистнул.
— Ого! А много людей осталось в поселке?
— Семеро. Дежурный сотрудник Щеглов и шестеро охранников. Все остальные здесь.
— Зачем Щеглову понадобилось включать поле? — задумчиво проговорил Лазорев.
Иван Иванович пожал плечами и взял бутылку, протяну тую Шуриком.
— А может, он специально «захлопнул» им пришельцев? Может, он понял, что они представляют угрозу для человечества? — предположил Толик.
— Все может быть, — тяжело вздохнул Иван Иванович. — Вполне возможно, что Щегол здесь и ни при чем. Чужаки могли сами включить поле. Вопрос: зачем?
Все помолчали минут пять, потягивая лимонад.
— Что же теперь делать? — неизвестно кому задал вопрос Шурик. — Просто сидеть и ждать от моря погоды?
Иванов поперхнулся и закашлялся.
— Ну уж нет, — проговорил он сипло. — Моих орлов не заставишь сидеть сложа руки. Они уже успели выдать идею переделки деформатора гравиполя в перфоратор. С утра займемся прикидками и предварительными расчетами.
— Что еще за деформатор? — оторвался от бутылки Толик.
— Гравигенератор остронаправленного действия. Возможно, им удастся продавить поле, перфорировать его и в прорыв забросить десант.
— А где взять деформатор?
— На днях на заводе закончат его сборку. Мы заказали деформатор еще полгода назад. Завтра просчитаем кое-что. Возможно, установку придется немного переделать для увеличения мощности.
Где-то в вышине загудел самолет.
— Странно, — проговорил удивленно Лазорев. — Разве не запретили пролет над Зоной?
— Запретили, — откликнулся Иванов. — Это, по-видимому, военные начали аэрофотосъемку Зоны.
— Ночью?
— Да. В инфракрасных лучах. Потом снимут ее утром, при косом освещении, и в полдень. Изучают Зону сейчас и из космоса. После анализа снимков, может быть, что-то и прояснится.
— Надеетесь увидеть корабль инопланетян? — усмехнулся Толик.
— Чем черт не шутит, — улыбнулся Иванов, — может, и увидим.
10
— …Держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо, — бубнил у меня над головой странно-знакомый старушечий голос, — как отскокнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряньте от раба божьего Владимира родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ручек, с ножек.
Старуха замолчала, хрипло переводя дыхание. Я попытался открыть глаза, но ничего из этой затеи не получилось. Словно пудовые гири поставили мне на веки.
— С ветра пришла, — снова забубнил старушечий голос, — на ветер пойди, с воды пришла — на воду пойди; с лесу пришла — на лес пойди отныне и довеку.
Бабка, закончив бубнить, тяжело вздохнула и сочувственно проговорила:
— Ах, лихоимцы! Подстрелить такого голубка! Ах, фулиганы! Хреста на них нет.
— А это что? — спросила Алина. — Снова зелье?
— Зелье, милая, зелье, — охотно подтвердила бабуля. — Значь, будешь ему через кажные три часа по столовой ложке давать.
— А это?
— Мазь особливая. По три раза в день ее самою, значь, надо рану смазывать.
— К чему так часто рану бередить?
— А ты не спорь, милая. Я знаю, чего говорю, — обиженно засопела старуха.
— Ну хорошо-хорошо, — быстро проговорила Алина. — Я не буду спорить.
Обе замолчали.
— Бабушка, а у вас аспирин и анальгин еще найдутся? — неуверенно спросила Алина.
— Хе, — весело ответила старуха, — да у меня, милая, че хошь найдется. Значь, так: — анальгин — тридцать одна копейка, ацетилсалициловая кислота — шесть копеек, значь, всего с тебя — пятьдесят восемь копеек.
Даже не придя в себя толком, я сообразил, что с математикой у бабки туго.
— А за зелье и мазь? — уточнила Алина.
— А за них — ничаво. Я ж тебе уже говорила: они — не покупные, их я сама варю.
— У меня — рубль.
— Сдачи нету.
— Ну и ладно, — сказала Алина.
— Нет, не ладно, — не согласилась бабка. — Сколь раз повторять: я на службе и чаевые не беру.
— Что ж теперь делать?
— Мож, ищо каку пилюлю надо?
— А димедрол есть?
— Есть, милая, есть. Значь, так: рупь минус пятьдесят восемь копеек будет ровнехонько двадцать шесть, как раз я один димедрольчик.
От такого математического «шедевра» проснулось мое второе «я», а я наконец разлепил свои распухшие веки.
Возле кровати сидели Алина и баба Яга.
А, — прохрипел я, — старая клюшка прихиляла. Хиппуешь?
— Тьфу на тибя, фулиган! Глаза б тибя, постылой не видели! — заявила старуха, кряхтя влезла в ступу, взмах нула метлой и вылетела в открытое окно размером с парад ную дверь.
— Ну зачем ты так? — принялась журить меня Алина. — Если бы не бабуля, я не знаю, что и делала бы. Она уже в третий раз прилетает, заговаривает, лекарства приносит.
— Она, между прочим, тебя только что на тридцать семь копеек обсчитала, — сообщил я.
— Неужели? — искренне удивилась Алина. — Вот не подумалала бы! Впрочем, по математике у меня всегда только тройки были, да и те за красивые глазки ставили.
Она засмеялась.
А что она тут про способ ощипывания белых лебедей городила?
— Это заговор такой. От лихорадки.
— И что, помогает? — ехидно спросил я.
— Сейчас посмотрим.
Алина залезла приятно прохладной рукой под одеяло и влекла из моей подмышки градусник. Самый обыкновенный Ртутный! Покрутив его у свечи, сообщила:
— Тридцать восемь и две. А было почти сорок. Как видишь, помогло.
— Хм, — сказал я. — А термометр откуда? Бабуся Ягуся всучила?
— Она.
— Втридорога?
