кожу и пальцы. Я вопил и матерно ругался, я вырывался и брыкался.
А послушали бы вы советы, которые бросали моим инквизиторам те, кому на мне не за что было вцепиться! Одни предлагали засунуть меня в кузнечный горн, чтобы упаковка размякла, другие советовали залить через забрало бочонок машинного масла, третьи считали, что надо уронить упаковку вместе со мной с башни. Авось латы расколются! Больше всего меня возмутило предложение вообще ничего не делать. Стоит, мол, поморить меня голодом недельку, и все свалится с меня само собой.
'Стриптиз' длился почти час. Наконец с меня стащили все, кроме повязки на ноге и плавок. Какой-то верзила пытался снять и их, но я изловчился и впился в его волосатую ручищу всеми тридцатью двумя зубами. Верзила взвыл от боли и куда-то стремительно побежал.
Не иначе как в здравпункт, — прикинул я. — Ставить прививку от бешенства!'
Охающего и стонущего, всего в синяках, меня уложили в постель.
— Бедная его нога, — причитала Алина, снимая повязку.
Нога как раз беспокоила меня сейчас меньше всего. Болело все, кроме раны. Но не мог же я сознаться, что для лат оказался просто-напросто хиляком! Нет уж! Пусть считают повинной в моем падении раненую ногу!
Алина сняла повязку, и я с радостью обнаружил, что на месте раны остался только шрам.
— Болит? — спросила Алина.
— Есть немного, — соврал я.
Ничего, — сказала она, — скоро пройдет совсем.
Золушка, Принц, придворные и прислуга стояли рядом и сочувственно вздыхали.
— Искупаться бы сейчас, — проговорил я мечтательно.
Алина осмотрела рану и дала добро, заявив при этом, что перевязывать меня больше нет смысла.
Я и пискнуть не успел, как десятки услужливых рук хватили меня и, протащив по коридору со скоростью курьерского поезда, с разгона плюхнули в теплую воду бассейна. Спасибо, хоть плавать я умею!
Несколько служанок попрыгали следом за мной прямо в платьях и, подняв фонтан брызг, визжа, принялись надраивать меня мылом и мочалками, чуть не закуряв при этом.
После бассейна меня обсушили махровыми простынями и обрядили в нечто дореволюционно- допотопное. Натянули на меня белые чулки, короткие чёрные бархатные штанишки с оборками, застегивающиеся под коленями, белую шелковую сорочку с жабо, огромным кружевным воротником и кружевными же манжетами. Напялили на меня бархатный черный камзол, черные бархатные туфли с белыми бантами и на высоких деревянных каблуках. В. довершение всего на меня водрузили роскошный вьющийся каштановый парик.
Я потребовал зеркало. Мне его тотчас принесли. Придирчиво осмотрев себя, я пришел к выводу, что, несмотря на всю нелепость, наряд в стиле «ретро» мне шел. 'Хоть сейчас на карнавал! — хихикнуло мое второе «я». — Или в огород — ворон пугать!' Я сделал вид, что не расслышал умности своего второго 'я'.
В комнату вплыла Алина. Именно вплыла! Другой синоним не смог бы более точно охарактеризовать способ ее перемещения по паркету. Длинное белое платье из золотой и серебряной парчи, богато расшитое драгоценными камнями, полностью закрывало ее ноги. Широченный куполообразный колокол платья скользил по полу без всякого зазора, не теряя этом формы. В изысканной прическе Алины сияла каким-то внутренним светом живая роза с каплями росы на лепестках и листьях.
Я замер, пораженный невероятной красотой своей подруги.
'Черт возьми! — воскликнуло мое второе «я». — Да ведь это же женщина твоей мечты!'
'Заткнись, пижон! — посоветовал я мысленно ему. — Не мешай любоваться'. Алина остановилась в двух шагах от меня и сделала прелестный книксен. От девушки струился аромат неведомых мне духов, тонких, нежных, кружащих голову.
Я попытался сделать реверанс, но своим расшаркиванием только рассмешил Алину и служанок, одевавших меня.
Смеющаяся Алина — это вообще нечто богоподобное!
'Врежь стишок, и она — твоя', — предложило мое второе 'я'.
'Сгинь, циник, — посоветовал я своему антиподу. — Без тебя знаю'.
— О, прекраснейшая из прекраснейших… — начал я высокопарно.
— Вовка, что с тобой? — прыснула она и потрогала мой лоб. — Не перегрелся?
— Богиня!
— Не дурачься.
— Мечта моя!
— Перестань.
— Ах так, — сказал я и экспромтом, зло «врезал» стих:
До чего чертовка хороша!
Я тобой любуюсь, не дыша.
Видно, ты своих поклонников
На булавки садишь, как жуков.
Велика ль коллекция твоя?
Думаешь, засохну в ней и я?
Выберу булавку покрупней,-
Быть тебе в коллекции моей!
— О! — Алина сначала сделала большие глаза, потом лукаво прищурилась. — А ты не так прост, как хочешь казаться! Я подумаю над твоим стих о-программным заявлением.
Она взяла меня под руку, и мы пошли на первый этаж дворца, в столовую.
— Стихотворение сам сочинил? — спросила Алина по дороге.
— А то кто же еще?! — обиделся я.
— Обо мне или вообще?
— Стихи «вообще» я не пишу, — гордо соврал я. Впрочем, соврал только наполовину. Иногда я пописываю и безадресные стишки, но только что прочитанное стихотворение было об Алине.
В столовой нас уже ожидали Принц и Золушка. На Принце ладно сидел такой же наряд, как и на мне, но только камзол, штаны и туфли были темно-синими, а сорочка и банты на туфлях — желтыми. Желтый цвет доминировал и в наряде Золушки, сшитом примерно по тому же образцу, что и платье Алины.
Завтракали за длиннющим, будто взлетно-посадочная полоса, столом, огороженным высоким частоколом из прямых спинок деревянных резных кресел. После завтрака нас с Алиной повели знакомиться с замком. Нам предложили сесть в носилки с кабиной и пологом, которые принесли восемь крепких слуг, но я наотрез отказался, ссылаясь на несовместимость данного вида транспорта с моим мировоззрением. I- И вообще, — заявил я, — считаю эксплуатацию человека человеком явлением аморальным.
Мое второе «я» хмыкнуло что-то неопределенное, но промолчало.
— Но ваша нога, мсье! — растерянно проговорила Золушка.
— А, ерунда, — бросил — я.
В прогулку по замку я взял автомат. Чем черт не шутит! Вдруг премьер-министру Англии или еще какой высокопоставленной особе захочется сделать из меня решето?
11
— Принес? — с ходу спросил Толик Лазорев Ивана Ивановичa, когда тот привычно-устало плюхнулся у костра и попросил лимонада, если он еще не кончился. Шурик протянул бутылку. Иван Иванович присосался к горлышку и долго двигал кадыком.
