сказал:
— Да-с! Положение катастрофическое.
Костя, конечно, и сам это понимал: он растерянно бегал глазами по шахматной доске и наконец, видя всю бесполезность сопротивления, положил набок своего короля, — так Гога учил нас сдаваться.
— Что, ты сдался? — вдруг удивленно вскрикнул Борька. — Чудак! Ведь ты же следующим ходом ставишь мат!
Мы уже давно перестали делать попытки нападать при игре с Гогой и только защищались от его неотразимых атак. Поэтому все посмотрели на Борьку, словно он свалился с Луны.
— У Гоги алёхинский стиль, а ты… — начал было кто-то.
— Вот что, Гога. Давай сыграем разок, — предложил Борька.
Ренкин уже расставил фигуры.
— А ты плакать не будешь? — спросил он.
И партия началась. Противники выбрали спокойное развитие фигур, и некоторое время мы не замечали какого-либо обострения.
— Ну-с, мощный пешечный центр позволяет мне перейти к активным действиям, — заговорил Гога.
Все приготовились быть свидетелями Борькиного разгрома. Лишь Борька оставался невозмутимым. Казалось, он не обратил никакого внимания на грозное замечание.
— Смотрите, — снова раздался голос Ренкина, — противник будет вынужден укреплять королевский фланг.
— Прежде всего я вынужден взять у тебя коня, раз ты его не защищаешь и не собираешься убирать. — И Борька взял у Гоги коня.
Мы от изумления раскрыли рты. Но Ренкин как ни в чем не бывало сказал, что он умышленно пожертвовал конем и что его противник не обнаружил главной угрозы.
— По-моему, — проговорил Борька, — ты просто зевнул. Поэтому можешь взять коня назад. Я не люблю случайно выигрывать.
— Так ты уже решил, что я побежден? — вскипел Ренкин. — Как бы не так, молодой человек! У меня позиционный перевес. Недаром ты хочешь вернуть мне коня и восстановить прежнее положение.
Вскоре Гога отдал опять одну пешку, а затем и другую. Мы уже не волновались: понимали, что Гога «жертвует» с целью.
В это время меня отозвала в сторону мама на пять минут.
— Вы не знаете, как я силен в эндшпиле, — уходя, услышал я слова Гоги.
Когда я вернулся к столу, среди ребят царило необычайное оживление.
— Что случилось? — спросил я одного.
— Мат!
— Да, Гога действительно силен в эндшпиле, — вырвалось у меня.
— Может быть, и силен, но только он проиграл Борьке с «рыжего двора».
— Как?
— А так! Получил мат, и все тут.
Я подошел поближе к шахматистам.
— Хочешь, сыграем вторую партию? — предложил Борька Гоге.
— Ты думаешь, я не смогу оправиться после трагической ошибки? Это случайность.
Началась вторая партия. Гоге и на этот раз пришлось признать себя побежденным.
— А теперь, — поднимаясь, сказал Борька, — попробуйте сыграйте с ним. Только не слушайте, что он говорит. Он будет вас пугать, а вы не обращайте внимания.
Мы с Борькой ушли.
На следующий день я узнал, что после нашего ухода Гогу обыграл Костя. Захотели сразу же сразиться с «чемпионом» и другие, но Ренкин отправился домой, сказав, что у него заболела голова.
Еще издали мое внимание привлек веселый шум собравшихся у нашего «Цугцванга». Около газеты всегда толпились шахматисты: обсуждали положение в турнирных таблицах или Гогины теоретические статьи. Сейчас все смеялись. Приблизившись, я увидел, что в отделе «О повышении мастерства», где еще вчера была заметка Ренкина «Развивайте шахматную интуицию!», красовалась карикатура: длинным языком Гога передвигал пешку.
А под рисунком были такие стихи:
Ну вот-с, как говорил Гога, и вся история.
Мой подарок
Если вам кто-то скажет, что чудес на свете не бывает, не верьте. Спросите-ка лучше об этом бабку Лукерью, что живет в моем доме…
…Все произошло из-за одноклассницы Тани Лужиной — самой обыкновенной девчонки. У нее нет ни веснушек, ни ямочек на щеках, ни больших голубых глаз, которые в книжках нередко сравнивают с лесными озерами. Но главное не то, что она моя одноклассница. И не то, что мы живем с ней в одном дворе. Главное… Ну, конечно, это самое главное — что Таня мне нравилась. И вообще я неверно сказал, что она обыкновенная. У нее был особенный смех — короткий и теплый в две нотки — будто лопнули на ветке сирени две набухшие почки. Я никогда не прислушивался к тому, как они лопаются, но мне кажется, что именно так. И когда я слышал смех этот, все во мне замирало. Я-то думал, что мое сладко-тревожное замирание никто не замечает. Как же я ошибался. Однажды на доске появилась крупная надпись:
Когда мы шли с Таней в тот день домой, мне было очень неловко, и я сказал:
— Знать бы, кто написал… По шее за такое дело…
Но Таня лишь рассмеялась своим коротким смехом.
— Подумаешь. Дурак какой-то написал. Не обращай внимания.
Надпись между тем появилась еще несколько раз.
Летом Таня пригласила меня на день рождения. У нее я и раньше бывал дома: забегал, чтобы взять тетрадку по математике и списать задачки. Но теперь нужно было прийти с подарком, а что ей подарить, я не мог придумать. Тогда я решил спросить у мамы. Начал издалека:
— Мам, ты не знаешь, что любят женщины? — задал я вопрос словно бы невзначай.
Мама вскинула брови, взглянула на меня так, будто давно не видела, потом проговорила:
— Женщины любят, чтобы мужчины хорошо себя вели. — Подумав, добавила: — Могу сказать точнее. Было бы похвально, если бы мужчина не прятал свой дневник, не сбегал с уроков…
— А кроме этого? — не выдержал я.
— Кроме этого есть еще целая куча полезных дел. Например, навести порядок на письменном столе, помыть посуду, пропылесосить ковер…
— Это и ежу понятно, — поспешил я остановить маму и направить ее фантазию в другую сторону. — А какие подарки они любят?
— Женщины очень любят цветы.
