* * *
Г.Уэллс и М.Горький познакомились в 1906 году в Нью-Йорке. Г.Уэллс не знал тогда, что большевистская партия послала своего трибуна рассказать демократической Америке о страданиях русского народа, поднявшегося против царизма, и собрать средства для революции публичными выступлениями. Но он хорошо знаком с его творчеством (в частности, через постоянно проживающего в Англии переводчика С. Котелянского). В книге «Будущее Америки» (1906), рассказывая об этой встрече, Г.Уэллс рисовал портрет М.Горького: «Горький — не только великий художник того искусства, которому я сам служу, но и сам по себе великолепная личность… Английский перевод его сочинений, хотя и весьма тщательно исполненный, не даёт даже слабого понятия о свойственных его таланту самобытности и оригинальности»[183].
Как известно, приготовленная американской общественностью торжественная встреча русского писателя внезапно превратилась в бешеную травлю. Газеты, возмущался Г.Уэллс, как по команде обрушили на Горького и его гражданскую жену М.Андрееву «поток бессовестной лжи и наглой клеветы»; даже «Марку Твену, участвовавшему в приёме Горького, предложили раскаяться и написать что-нибудь враждебное насчёт прибывшего». Тогда ещё не была известна провокаторская миссия царского посольства в Америке. Но и без того Г.Уэллсу бросилось в глаза тенденциозное ханжество враждебной кампании. «Среди этого гвалта, — правильно заключил он, — Россия была забыта». Не жаловала американская «демократия» и самого Г.Уэллса. В письме 1928 года Р.Ролану М.Горький негодовал, что в Бостоне цензура запретила произведения Г.Уэллса.
С его творчеством М.Горький познакомился, по-видимому, ещё в 1902 году, когда попросил переслать в арзамасскую ссылку книги Г.Уэллса, изданные на русском языке «Новым журналом иностранной литературы».
Вторично писатели виделись в 1907 году в Лондоне, где М.Горький участвовал в V съезде РСДРП. Затем встречались ещё дважды: в 1920-м и 1934-м во время визитов Г.Уэллса в Россию. В 1920-м он останавливался в Петрограде «у своего старого друга Максима Горького».
В 1916 году, в разгар мировой войны, М.Горький печатал в журнанале «Летопись» антивоенную повесть Г.Уэллса «Мистер Бритлинг пьёт чашу до дна». Прочтя вёрстку, он обратился к автору с письмом: «Дорогой друг!.. Несомненно, это лучшая, наиболее смелая, правдивая и гуманная книга, написанная в Европе во время этой проклятой войны! Я уверен, что… все четные и интеллигентные люди будут с благодарностью произносить Ваше имя… Конечно, я не согласен с концом Вашей книги, я не знаю другого бога, кроме того бога, который вдохновил Вас написать, как м-р Бритлинг испил чашу мировой скорби, смешанной с кровью»[184].
М.Горький, по всей видимости, первым в России познакомился с романом «Люди как боги» (1923) и сразу же отправил Г.Уэллсу письмо: «… мне думается, что это лучшая из книг, написанных Вами за последние годы. Я знаю, что Вам не нужно похвал, но не могу скрыть от Вас моего восхищения пред неувядающей силою Вашего таланта и ума»[185]. Возможно, под воздействием этой книги зародилась у А.Толстого утопическая часть замысла «Гиперболоида инженера Гарина» (судя по заявке, направленной в 1924 году в Гослитиздат, Толстой намеревался завершить роман «картиной мирной, роскошной жизни, царством труда, науки и грандиозного искусства»[186]). Позитивными и полемическим параллелями — начиная с заглавия — отмечен роман С.Снегова «Люди как боги». Рассказывая о творческой истории своей «Туманности Андромеды», И.Ефремов писал: «… мой роман полемизирует с некоторыми вещами Г.Уэллса, особенно с его „Машиной времени”, где нарисована пессимистическая картина „затухания” и обмельчания человечества. Конечно, с Г.Уэллсом я не только полемизировал, но и учился у него мастерству фантастики. В частности, его роман „Люди как боги” (который я ценю больше других) явился своего рода отправной точкой для „Туманности Андромеды”…»[187]. В персонажах И.Ефремова нашёл отражение духовный облик уэллсовых утопийцев.
Не менее интересны, чем русский литературный резонанс, вероятные русские истоки самого романа Г.Уэллса. В этой утопии, написанной
Наиболее интенсивная переписка Горького с Г.Уэллсом приходится на 1920-1923 годы. Горький содействует переводу и публикации его произведений, делится грандиозными издательскими планами, просит привлечь к ним деятелей европейской культуры. Г.Уэллс сообщает, что в Англии образовался комитет помощи русским учёным. При участии Г.Уэллса в блокированную Антантой Советскую Россию идёт научная литература. Присланные книги положили начало научной библиотеки Ленинградского Дома учёных. «Вы сделали, — откликался Горький, — еще одно хорошее дело, что меня не удивляет, — это, очевидно, Ваш обычай»[191].
По инициативе и при деятельном участии Г.Уэллса прогрессивная английская общественность оказывала различную, в том числе продовольственную, поддержку русским учёным. В то трудное время Горький, как известно, председательствовал в петроградской Комиссии по улучшению быта учёных (КУБУ). В марте 1921 года он информировал английского друга: «…в Петрограде скоро начнётся голод… Положение крайне острое. Если Вы можете — помогайте!»[192]. Весной 1922 года у самого Горького на почве истощения обострился туберкулёз. Тем не менее, занятый неотложными делами, он отклонил дружеское приглашение Г.Уэллса приехать в Англию. Борьба с голодом вырастала в государственную задачу номер один. В декабре 1921 года Горький передаёт просьбу Ленина содействовать в США помощи голодающим в России. М.Горький сообщал В.И.Ленину: «Я писал ему, чтобы он повлиял на У.Гардинга (президента, — А.Б.), чего он, кажется, и достиг…»[193]. Пока не известны другие подробности этой благородной миссии Г.Уэллса. Но и сам факт достаточно свидетельствует о том, что русские заботы писателя выходили за рамки личной дружбы и частной благотворительности.
Доверие к Г.Уэллсу В.И.Ленина и М.Горького подтверждает другой не менее важный факт его русской биографии. Мы уже писали, что посещение в 1920 году нашей страны будущим автором книги «Россия во мгле» состоялось по приглашению советского правительства. Не исклюючено, что мысль пригласить Г.Уэллса с тем, чтобы он информировал зарубежную общественность о положении России, была высказана В.И.Лениным[194]. Несомненно, что от письма М.Горького, датированного 22 мая 1920 года (Г.Уэллс посетил Петроград и Москву поздней осенью того же года), протягиваются зримые нити к тому восприятию русской революции, которое вызвало нападки У.Черчилля. В частности, близки горьковской характеристике черты В.И.Ленина, намеченные Г.Уэллсом в книге «Россия во мгле». Писатель показал, что, вопреки усилиям «цивилизованных» интервентов русский народ не только не одичал (М. Горький обращал его внимание на распространённую лондонской Times гнусную выдумку о людоедстве в Петрограде), но полон решимости преодолеть разруху. «Поверьте, — писал М.Горький, — я не закрываю глаза на отрицательные явления, созданные войной и революцией, но я вижу также, как в русской массе пробуждается воля к творчеству, как этот народ постепенно становится силой активной»[195].
Г.Уэллс не разделял ленинского оптимизма в оценке материальной перспективы социалистического строительства, но с убеждённостью утверждал созидательный дух революции и даже видел в нём неоспоримое моральное превосходство. Вслед за М. Горьким он полагал в этом «общечеловеческое, общемировое значение» российского опыта. Посылая ему вместе с книгой «Россия во мгле» свою полемику с У.Черчиллем в Sunday express («Я выступил с контрответом. И убил его»), Г.Уэллс писал: «Вы увидите, что я не польстил большевикам. Если бы я сделал это, результат был бы обратный тому, которого я добивался»[196]. Не просто правдивую информацию стремился он дать, но хотел заронить сочувствие к мужеству и жертвам, с которыми русский народ выстрадал невиданный на земле строй. Не без колебаний поверил он в то, что на просторах бывшей царской империи зарождается новый мир, о котором он мечтал. В письме к М.Горькому от 11 февраля 1920 года проскальзывало опасение, что в России произошло нечто «непонятное, удивительное и страшное»[197]. Он отправлялся в Россию не без задней мысли найти какое-то средство от революционного потопа[198], хотя и не опасался революционного насилия, которое он оправдает в книге «Россия во мгле».
Уже в первой весточке М.Горькому по возвращении звучала мало свойственная деловому стилю писем Г.Уэллса сердечная лирическая интонация: «С приветом великой и дорогой, незабываемой России»[199]. И это были не просто слова. Г.Уэллс добился свидания с министром иностранных дел Д.Керзоном. Ему не удалось убедить реакционного политика в пользе для самой Англии модуса вивенди с единственно возможным в России правительством. «Но я не пожалел сил, — рассказывал он послу И.Майскому, — чтобы оказать воздействие на наше общественное мнение…»[200]. Хотя Г.Уэллс, по мнению посла, «несколько преувеличивал» свою роль в окончании интервенции и первом торговом соглашении, вскоре заключённом Ллойд Джорджем с российским правительством, но «не подлежало сомнению, что он внёс свой полезный вклад в дело разрядки англо-советских отношений»[201]. Г.Уэллс не раз выступал в газетах против антисоветской свистопляски и провокаций. И.Майский приводит немало фактов деятельной помощи ему как дипломату в налаживании культурных связей с Англией и моральной поддержки, которую писатель оказал русскому народу в скорейшем открытии второго фронта антигитлеровской коалиции.
Небезынтересны переданные в воспоминаниях И.Майского впечатления Г.Уэллса о последней встрече с М.Горьким в 1934 году. Во второй приезд в Россию его поразили, говорил Г.Уэллс, две вещи: несомненный материальный прогресс, «…который, сознаюсь, в 1920 году казался мне невозможным» (с.50), и новый дух людей. «Люди стали как будто земными, практичными, деловыми…». Г.Уэллс ссылался на М.Горького: «Он совсем не тот…, он стал каким-то успокоившимся…», он никак не мог простить М.Горькому его равнодушия к «вопросу о создании в России отделения Пенклуба…» (с.50-51). Отношения Горького и Г.Уэллса, их контакты не всегда складывались гладко. Но это не помешало Г.Уэллсу в телеграмме по поводу кончины М.Горького оценить его как «одну из великих фигур, выдвинутых революционным процессом в России»[202]. Значение этого «мирового писателя», подчёркивал Г.Уэллс, не исчерпывается «непревзойдёнными шедеврами, художественной литературой в собственном смысле слова, он, — по его убеждению, — играл большую роль в том, что может быть названо „политикой сознания”[203].
Речь шла, по всей видимости, о вкладе М.Горького в духовное усовершенствование человечества. Эту миссию художественной литературы Г.Уэллс считал важнейшей, а заслуги в ней русских классиков — исключительными.
Г.Уэллс очень высоко ценил художественную культуру И.Тургенева и А.Чехова, ощущал родственность их писательской манеры, учился у них мастерству социально- психологического анализа. Однако превыше всего ставил нравственную миссию русских классиков и не случайно выделял среди них Л.Толстого. О силе воздействия этого писателя на уэллсовские философско-этические искания можно судить по одной перекличке. В романе «Освобождённый мир» выведен русский по имени Каренин. Кроме этих двух примет, у уэллсовского персонажа нет ничего общего с героем романа Л.Толстого. Каренин Г.Уэллса выступает духовным лидером возрождённого человечества. Возможно, в нём не без основания искали черты М.Бакунина. Но в этом «волевом лице с глубоко посаженными небольшими, но ясными карими глазами и крупным решительным тонкогубым ртом» [204], а, главное, в духовном облике уэллсова Каренина проглядывает вместе с тем прототип более значительный. Характеристика Каренина в «Освобождённом мире» порой напоминает жизнеописание Л.Толстого: «Под конец жизни престиж этого человека был очень высок. Ему более, чем кому-либо из его современников, обязаны мы тем духом самоуничижения, тем отождествлением себя со всем обществом, которое легло в основу»[205] образования, воспитания и всего уклада жизни уэллсовой Утопии.
Бескомпромиссность чувства человеческой общности — вот что более всего привлекало Г.Уэллса в личности Л.Толстого. Он очень остро ощущал генетическую связь морали коллективизма с принципиальным отрицанием частной собственности. С этическим учением великого русского писателя соприкасалась вся социалистическая программа Г.Уэллса, ставящая духовное усовершенствование на место политической борьбы.
Утопическая надежда на то, что непримиримый социальный антагонизм может быть разрушен в духовной сфере, стала центральной художественной идеей фантастического романа «В дни кометы» (1906). Призыв к нравственному самоусовершенствованию звучал и в его социально-бытовых романах «Женитьба» (1912), «Страстные друзья» (1913), «Великие искания» (1914). В 1917 году Г.Уэллс публикует богостроительский роман «Бог — невидимый король». Заложенная в нём идея прорисовывалась, как верно почувствовал М.Горький, и в предшествовавшем романе «Мистер Бритлинг пьёт чашу до дна». В период «толстовства» Г.Уэллс посылал великому учителю свои книги. Среди них в библиотеке Яснополянского музея хранится социологическая работа «New Worlds for old» («Новые миры вместо старых», Лондон, 1908), излагающая взгляды англичанина на социализм, с пометками Льва Николаевича или кого-то из его окружения.
