Жюля Верна” (М.: 1960). Затем последовали критико-биографический очерк Б.Ляпунова „Александр Беляев” (М.: 1967) и две монографии С.Никольского: Роман К.Чапека „Война с саламандрами”. Структура и жанр» (М.: 1968) и «Карел Чапек — фантаст и сатирик» (М.: 1973). Нынешний список историко-литературных и теоретических работ о научной фантастике, опубликованных только в научных изданиях, составил бы многие десятки названий. С учетом сотен литературно-критических статей сколько-нибудь полное обозрение этого потока заняло бы объемистую книгу. Мы считаем целесообразным очертить здесь общие Контуры нового направления в литературоведении, обозначить его основные координаты. Необходимо ответить, по крайней мере, на следующие вопросы: в чем причина внезапного интереса к этому жанру — после почти векового равнодушия — не только текущей критики, но и историков и теоретиков литературы? Развиваются ли исследования в этой области проторенным литературной наукой путем или же наметились какие-то свои, особенные? Обогащают ли они арсенал литературоведения или же только расширяют его «географию»?
Сегодня уже можно сказать, что в изучении научной фантастики используются все основные аспекты, виды и методы анализа художественной литературы. Отечественные ученые с самого начала не ограничились спорадическим включением отдельных её имен и явлений в обобщающие труды по истории отечественной и зарубежной литературы[489]. Историко-литературное и проблемно-теоретическое исследование начиналось с монографических работ в творчестве мастеров и типологических обозрений в рамках истории романа и рассказа[490], те и другие складывались параллельно и обусловливали друг друга.
Скажем, Ю.Кагарлицкий обсуждает вопрос, вынесенный в заглавие его книги «Что такое фантастика?» (М.: 1974) на примере отношения к науке Ж.Верна, Ф.Рабле, Дж.Свифта. В основу литературно-критического и публицистического обзора темы «фантастика и наш мир» в одноименной книге А.Урбана (Л.: 1972) положен цикл эссе о И.Ефремове, Г.Горе, А. и Б.Стругацких. Творческие принципы отечественных и зарубежных мастеров жанра в центре историко-литературной и теоретической монографии Н.Чёрной «В мире мечты и предвидения. Научная фантастика, её проблемы и художественные возможности» (Киев: 1972). Анализ историко-литературного процесса и теоретических суждений в нашей книге «Русский советский научно-фантастический роман» (Л.: 1970) опирается на развернутые характеристики творчества А.Толстого, К.Циолковского, А.Беляева, И.Ефремова, А. и Б.Стругацких и т.д.
Книги советских «фантастоведов» хорошо приняты отечественной и зарубежной печатью. Некоторые частично, либо полностью переведены на иностранные языки, удостоены специальных международных премий, которые учреждены для литературных исследований в этой области. Получила признание в зарубежном литературоведении, например, трактовка научно-фантастических романов Ж.Верна, как своеобразных утопий.
Одновременность многочисленных работ различного плана, — конечно, результат использования богатейшего опыта литературоведения. Но, вместе с тем, возникшая разносторонность подхода к научной фантастике была обусловлена и пересмотром прежних взглядов. Теоретические положения, выдвигавшиеся в период формирования этого жанра, зачастую умозрительно, устарели применительно к фантастике 50-60-х годов, которая интенсивно развивалась в это время в новых условиях.
О самоопределении отечественного «фантастоведения» в науке может свидетельствовать также появление диссертационных работ. Вот некоторые темы докторских и кандидатских диссертаций, защищенных -впервые по научно-фантастической литературе — в 1968-1979 годах; творчество Г.Уэллса[491] и И.Ефремова[492], природа фантастической образности[493], социально-философский жанр современной фантастики[494], художественные концепции будущего[495]. Концепция будущего, кстати сказать, весьма интересует зарубежных русистов. Примечательна тема докторской диссертации американского исследователя П.Мак-Гвайро: «Социальные модели будущего в советской научной фантастике» (1976).
Признак созревания научного направления — формирование в его составе вспомогательных дисциплин. В критико-библиографической книге Б.Ляпунова «В мире мечты» (М., 1970)[496] и в статье А.Палея «Книги о фантастике»[497] можно найти подробные сведения о справочных изданиях и других отечественных источниках изучения научно-фантастической литературы. Напомним, что в нашей стране были составлены ценные указатели русских изданий Жюля Верна и Герберта Уэллса, а также литературы о них[498], впервые опубликованы выборочные [499] и полные[500] библиографии советской и зарубежной фантастики на русском языке.
К «фантастоведению» примыкает серия так называемых исследований. Это не столь уж новое направление отечественной литературной науки (если вспомнить опыты социологического обследования читательских интересов в 20-30-е годы) имеет немаловажное значение для уточнения критериев анализа научно-фантастического жанра. Анкетированиием было, например, установлено, что большинство читателей различных категорий воспринимает современную фантастику, прежде всего, как «литературу о будущем»[501], а не просто условную литературную форму отражения современности, как склонны ограничивать её задачи некоторые писатели и критики. При этом интерес любителей жанра, подготовленных читателей, особенно ученых, к оригинальным фантастическим идеям преобладает над эстетическими требованиями к «образам»[502]. Правда, эстетические критерии формулируются в анкетах в чересчур общей форме, без достаточного учета «особого» случая научной фантастики.
Тем не менее, оба вывода интересны в том плане, что подтверждают небезосновательность давнего спора между писателями, литературоведами, критиками, читателями, по сути дела, о самом главном. Крайние мнения хорошо обозначились в одной полемической статье историка и теоретика научно-фантастической литературы Ю.Кагарлицкого: «Либо мы рассматриваем научную фантастику как традиционную часть литературы, и тогда мы вправе применять к ней те (общелитературные, — А.Б.) критерии, на которых настаивает Ю.Смелков[503], либо она — „беспрецедентное явление” (по характеристике Ю.Смелкова, — А.Б.), и тогда мы, напротив, должны заботливо пестовать её в колыбели и оберегать от критических сквозняков. Нельзя сразу и делать фантастику подвластной „критике вообще”, и отгораживать, хотя бы и довольно, широким забором от „литературы вообще”[504].
Ни одно по-настоящему художественное явление не укладывается в жесткое «либо либо». Любой развивающийся жанр, и научно-фантастический не составляет исключения, подчиняется своим внутренним закономерностям и, вместе с тем, всеобщим законам искусства, вносит в художественный прогресс нечто свое, новое — и, вместе с тем, всегда связан традицией. Ю.Кагарлицкий это продемонстрировал на примере «лунной дилогии» Жюля Верна, где строго научная фантазия противоречиво переплетается со свободной литературной условностью (несколько ниже мы обратимся к такой диалектике).
Научная фантастика Ж.Верна соприкасается с такими неканоническими жанрами, как роман приключений, литературная утопия, научно-популярный очерк и т.д., а, с другой стороны, она пронизана мотивами романтизма, которые прослеживаются во всех европейских литературах того времени. Тесное родство современной психологической фантастики с нефантастической литературой послужило даже поводом объяснять своеобразие этого жанра лишь введением фантастического приема, когда рациональный (содержательный) смысл художественного вымысла не существен, как в условной природе литературной сказки. А между тем, научное мышление детерминантно, хотя и в различной степени, для всей современной фантастики любых разновидностей.
«Роман будущего», формировавшийся несколько в стороне от основного течения литературы, тем не менее, призван был решать назревавшие общелитературные задачи, и не помимо своей специфики, а как раз через неё и при её посредстве. Непростой вопрос о критериях научно-фантастического жанра имеет в отечественной литературе свою историю. В 20-30 -е годы природа научной фантастики мыслилась неопределенно: то как нечто родственное авантюрно-приключенческому жанру, то чуть ли не тождественное научно-популярному. М.Горький, например, связывал появление «Аэлиты», с которой начиналась советская научная фантастика, с интересом Л.Толстого к «фабульному» роману, «сенсационному сюжету» («Сейчас в Европах очень увлекаются этим делом»)[505].
Немногие писатели и ученые сознавали ценность самоопределения научной фантастики как особого литературного явления. Но и они не усматривали в ней художественного мышления нового типа. В суждениях акад. В.Обручева (автора «Плутонии» и «Земли Санникова»): «Хороший научно-фантастический роман дает большее или меньшее количество знаний в увлекательной форме»[506] и Александра Беляева: «толкнуть… на самостоятельную научную работу — это лучшее и большее, что может сделать научно-фантастическое произведение[507]; на передний план не случайно выдвигалась просветительская задача. В годы первых пятилеток девиз жюль-верновской фантастики: „учить и воспитывать, развлекая” — был
Однако в литературной критике это
Небуквальность фантастического изобретения или открытия, многозначительность заключенного в фантастической идее задания науке (эту функцию жанра отметит впоследствии К.Федин) долго не укладывались в литературно-критических представлениях. Подобным образом и «нефантастическая» литературная критика иногда ошибочно противопоставляет художественному обобщению «сырую» жизненную правду. Метафоричность научно-художественного прогноза сознавали лишь дальновидные писатели и наделенные воображением ученые.
Естественно, специфичность научной фантастики, как художественного явления не могла быть сразу освоена литературно-критической мыслью. Но и сама научно-фантастическая литература в 20-40-е годы, несмотря на классические произведения А.Толстого, А.Беляева, В.Обручева, не вполне еще определилась как особый
Между тем новым принципам неклассического естествознания суждено было произвести переворот в познании. Дифференциация наук (которая в значительной мере налагала печать просветительства на научно-фантастическую литературу и её восприятие) осложнялась противоположным процессом интеграции. В свете более сложного миропредставления граница возможного и невозможного оказывалась куда подвижней, чем с точки зрения прежней «разъединенной науки» (выражение Толстого). Современное фантастическое допущение, скажем, «нуль-пространство» (когда герои мгновенно переносятся в любую точку вселенной) соприкасается иногда со сказочным чудом, но вместе с тем, не порывает и с какой-то вероятностью в расчёте на ещё неизвестные каноны природы, которые могут быть открыты. Жесткий детерминизм «ньютоновской» логики дополнялся вероятностными и относительными представлениями.
Современная фантастика поэтична и рациональной метафоричностью своих допущений, гипотез, прогнозов. Она, как бы изначально, образна на уровне своих специфических первоэлементов, а не только в общелитературном плане. В современной фантастике наиболее полно реализуется подмеченное ещё А.В.Луначарским взаимодействие научного мышления с художественным, когда не только «миросозерцание включается в образы», но и образы «включаются в миросозерцание»[510]. Нынешняя фантастическая литература, к какой бы традиции ни восходили её направления разновидности, жанрово-стилевые формы, не может не ориентироваться на современное сознание, детерминированное научной мыслью.
Поэтому, если отпал комментарий ученого, прямолинейно выводивший реализм писателя-фантаста из прикладных возможностей знания, то нисколько не утратила своего значения для литературного, эстетического анализа философски-мировоззренческая характеристика гипотез и допущений. Такая характеристика особенно важна для современной «релятивистской» фантастики, что перешагивает за пределы бесспорно рациональных мотивировок, чьи гипотезы и допущения в значительной мере ориентированы на интуитивно сознаваемую целесообразность красоты мира.
Осознание метафорической природы научно-художественной идеи, понимание современной фантастики как определенного сплава науки и поэзии, как синтеза эстетического сознания и рациональной логики, когда взаимопроникают уже методы мышления, а не просто наука перелагается на язык образов, входило в литературно-критическую мысль по мере совершенствования самой научно-фантастической литературы.
В свое время Анатоль Франс безосновательно иронизировал над «лунной дилогией» Жюля Верна, потому что, мол, никакая колоссальная пушка не способна забросить «бомбу» на