Послушайте.
– Это возмутительно! – воскликнула Ия.- Только в нашей некультурной стране можно писать таким образом. Это и я так сумею! Вообще, откровенно говоря, мне ваша проза не нравится, вы проглядели современность. Вы можете ответить, что я не понимаю ваших романов, но если я не понимаю, то кто же понимает, на какого же читателя вы рассчитываете? Уходя от Свистонова, Ия чувствовала, что она себя нисколько не уронила, что она показала Свистонову, с кем он имеет дело.
Глава седьмая РАЗБОРКА КНИГ ' • Свистонов в нетопленой квартире простудился. Нос у него воспалился и покраснел. Слегка лихорадило.
Свистонов решил вытопить печь, посидеть дома и привести в порядок свою заброшенную библиотеку. Но распределение книг по отделам, как известно,- тяжелый труд, так как всякое разделение условно. И Свистонов стал размышлять, на какие отделы разбить ему его книги, чтобы удобнее в нужный момент ими пользоваться.
Он разделил книги по степени питательности. Прежде всего он занялся мемуарами. Мемуарам он отвел три полки. Но ведь к мемуарам можно причислить и про110 изведения некоторых великих писателей: Данте, Петрарки, Гоголя, Достоевского – все ведь это в конечном счете мемуары, так сказать, мемуары духовного опыта.
Но ведь сюда же идут произведения основателей религий, путешественников… и не является ли вся физика, география, история, философия в историческом разрезе одним огромным мемуаром человечества! Свистонову не хотелось разделять книги по мнимому признаку. Все для писателя одинаково питательно. Не единственный ли принцип – время. Но поместить издание 1573 года с изданиями 1778 и 1906… тогда вся его библиотека превратится в цепь одних и тех же авторов на различных языках. Цепь Гомеров, Виргилиев, Гете. Это оказало бы, безусловно, вредное влияние на его творчество.
С героев его внимание перенеслось бы на периферию, на даты изданий, на комментарии, на качество бумаги, на переплеты. Такая расстановка, быть может, и понадобится ему когда- нибудь, но не сейчас, когда он работает над фигурами. Здесь нужны резкие линии. Тут надо идти не от комментариев, а от самих вещей. Комментарии же должны быть только аккомпанементом, и для того, чтобы образовать огромные масштабы, Свистонов освободил полку, взял «Мертвые души» Гоголя, «Божественную Комедию» Данте, творения Гомера и других авторов и расставил в ряд.
«Люди – те же книги,- отдыхая, думал Свистонов.- Приятно читать их. Даже, пожалуй, интереснее книг, богаче, людьми можно играть, ставить в различные положения». Свистонов чувствовал себя ничем не связанным.
Глава восьмая ПОИСКИ ВТОРОСТЕПЕННЫХ ФИГУР Свистонов не долго высидел дома. Для его романа нужны были второстепенные фигуры, вид города, театры. На следующий день к вечеру он вышел.
Он с увлечением принялся за перенос деталей города.
У инвалидов толпились покупатели.
– Да, да,- ответила покупавшая дичь.- Я бывший профессор Николай Вильгельмович Кирхнер.
На профессоре были все та же засаленная ермолка, 111 все та же разлетайка, все те же галоши на босу ногу, привязанные веревками. Все те же очки в золотой оправе, все тот же вечный узел в руке. Ему казалось, что все еще надо куда-то спешить и стоять в бесконечных очередях.
Теперь профессор получал сто рублей пенсии, жил в гостинице «Бристоль», но все для него было кончено.
Дтя него наступила вечность. Его лицо было хмуро и глаза по-сумасшедшему сверлящи, а губы слегка скептически сложены.
Десять лет он и Свистонов встречались на улицах и никогда не разговаривали. Но сегодня профессор чувствовал страшное волнение Его грубо выгнали из канцелярии Государственной филармонии. Его взяли под руки и бросили на улицу, повернулись и захлопнули дверь. Но как же так! Ведь его сестра сломала ногу, выходя после концерта, на лестнице. Она поскользнулась и упала.
Распростившись с третьестепенной фигурой, Свистонов направился к второстепенным фигурам, к токсовским старичкам. Старички обрадовались ему, так как они были одиноки и словоохотливы. А со Свистоновым можно было поговорить, как им казалось, о прежней жизни, ему можно доказать, как прежде ценили музыкантов, показать медаль и карточку высокопоставленного лица с собственноручной надписью и портреты высокопоставленных учеников, мальчиков в мундирах, которых он во время оно обучал игре на балалайке.
– Да вы уж, Татьяна Никандровна, не ухаживайте за мной. Я человек простой,- говорил Свистонов.- Понравились вы мне очень, я вот и зашел к вам, попросту провести вечерок Уютно у вас очень, Татьяна Никандровна. Чувствую это. Знал, что и варенье у вас будет.
Я, конечно-, не такой музыкант, как Петр Петрович, но музыку я люблю А иногда очень музыки хочется. Вот я и понадеялся, что Петр Петрович возьмет флейту да после чая и сыграет – А на чем вы играете? – спросил старичок.
– Да на рояле чуть-чуть,- ответил Свистонов.- Почти что одним пальцем Ноты разбираю, аккомпанировать могу.
– Должно быть, забросили? – сочувственно спросил старик – Да, в людях выдержки мало! Из моих учеников тоже никто музыкантом не стал. Помню, учил я детей одного статского советника. Славные были мальчики. Сейчас пишут, что издевались они над нами. Не 112 верьте, неправда это. Вот и Татьяна Никандровна может подтвердить. А воспитание какое было! Как учили их внимательности. Чуть что, сейчас без сладкого или в угол ставили, и мамаша извиняется, и папаша придет: «Я их обязательно накажу»,- и никогда без обеда не отпускали. А какие были важные лица, а бывало, обязательно усадят рядом с собой, чтобы мне обидно не было…
– И рекомендации давали,- перебила Таня.- И уроки доставали, и на места устраивали.
– А уж о подарках нечего и говорить,- заметил старичок.- И на Рождество, и на Пасху. А если узнают, что женишься, обязательно – посаженый отец, а если ребенок – то крестный отец, если сын студент революционером окажется, к градоначальнику сам едет.
Свистонов пил чай, помогал старичку рассказывать.
Задавал вопросы, то он вздохнет, то промолчит, то головой покачает, то помычит слегка, то откашляется.
– Вот я сейчас принесу, покажу вам подарки! – сказала старушка.- Петя, куда же ты ключ дел? – раздалось из соседней комнаты.
Петя встал, и Свистонов услышал скрип выдвигаемых ящиков.
– Что,- сказал Свистонов нежно,- часики ходят? – Не только ходят, но и бьют,- обрадовался старичок.- Вот послушайте.- Он вынул из буфета стакан, опрокинул его и положил на донышко часы.
Часы отчетливо пробили одиннадцать.
– А пока вот списочек,- сказала Таня,- в каком году что подарено.- И она протянула порыжевшие листочки бумаги Свистонову.
Чего-чего тут не было: и корзинки цветов с визитной карточкой, и барометр, и портсигар, и запонки, и булавки для галстука.
Свистонов читал. Старички удалились на минуту и вынесли свои сокровища и сказали почти дуэтом: – Все мы сохранили, ничего не продали! Голодали, а подаренных нам вещей не продали – И они разложили на столе перед Свистоновым подарки Совсем понравились старички Свистонову. Решил, что не совсем они второстепенные. Решил заходить почаще.
Возвращаясь по одному и тому же пути, прикуривая и разговаривая, Свистонов свел дружбу с милиционером. И милиционер читал ему свои стихи: 113 У стрелки трамвая Стоит моя Аглая,» Стрелку переводит, С меня глаз не сводит, И с моего милицейского поста Видны ее сахарные уста Сначала милиционер чего-то боялся, но потом убедился, что Свистонов вообще человек добрый и разговорчивый.
Часто сидел Свистонов с милиционером, покуривал и беседовал с ним о стихах, затем вместе они принимались ходить по улице, заложив руки за спину.
Деревья синели, милиционер рассказывал о том, как хорошо у них в деревне, какие у него чудные там яблони и сколько пудов сушеных яблок заготовляют дома, какие существуют антоновки, как можно привить к березе, дубу, липе веточки от одной и той же яблони и 'как различаются яблоки по вкусу в зависимости от того, к какому дереву привиты веточки. Рассказывал, как добывают муравьиный спирт, как томят муравьев в мешочках и выжимают сок.
Свистонов спрашивал, какие у них в деревне порядки, как насчет суеверий, имеется ли изба-читальня и какова там половая жизнь молодежи. Просил вспомнить, говорил, что это необходимо для его книги Так сидели они подолгу на скамейке под воротами.
Милиционер рассказывал все, что взбредет ему в голову, отвечал на расспросы Свистонова, а Свистонов при свете домового фонаря записывал.
И опять прошло много времени. Раз стояли у своего окошечка в третьем этаже супруги. Солнце светило, как на картинке, окно 'было растворено, старичок держал Травиату за все четыре лапки, старушка расчесывала ей животик и хвостик костяным белым гребнем.
– Ну что ты беспокоишься, Травиаточка' – говорила старушка – Что ты лаешь и скулишь? Мы тебе добра желаем. Вот шейку почешем. Ведь тебе не достать зубками. Вот между бровками.
– Смотри, как ее сосут,- говорил старичок, раздвигая шерсть свободным большим пальцем.- Недаром она такая грустная – Хотела бы я увидеть душу Наденьки! – вдруг ни с того ни с сего вырвалось у старушки.- Наверно, у нее душа прекрасная.
– Да, тихая барышня Почеши тут. Видно, из хоро114 шей семьи. А как ты думаешь, женится на ней Иван Иваныч' Да не егози, Травиаточка' – Смотри, смотри на улицу, Травиаточка, кто там идет. Видишь, собачища огромная Ее на цепочке ведут.
Смотри, смотри, Травиаточка.
– А жаль, если не женится…- сказала старушка.
– Смотри сколько Постой, постой, на тебя скакнула1 – Ну где же ее теперь поймаешь? – Помнишь, как жакет на тебе сидел, а теперь ты не бритый Помнишь мое серое атласное со стеклярусом платье' А вот ты чистенькая, Травиаточка. Опусти ее на пол.
– Смотри, как она отряхивается1 – А ну-ка потанцуй, Травиаточка – И, взяв собач^ ку за лапки, старушка принялась водить ее вокруг себя.
Песик, откинув спинку, переступал и, время от времени, подняв мордочку, лаял Затем старушка взяла его на руки, старый песик положил ей мордочку на плечо, закрыл глаза и стал сопеть И старушка запела дребезжащим голосом: Баю баюшки баю, Баю деточку мою Приди, котик, ночевать, Травиаточку качать – Ах ты, старенькая моя! Бедненькая моя, лысенькая! – И седая деточка, поняв, что ее жалеют, смертельно заскулила.
Любила очень животных жена флейтиста. Всех кошек на лестнице она подкармливала, всех брошенных котят подбирала и возмущалась Был у нее во дворе дровяной сарай. По- настоящему жила она внутри этого сарая Каждая курочка, каждый петушок имели свой зов, то «моя девочка», то «мой мальчик», и умели булку из рук клевать Были у старушки и козы В это мирное семейство ворвался Свистонов. Он заметил одинокость старушки, объяснил эту одинокость тихой тоской по материнству Стал он приносить конфетки Травиаточке, стал он гладить и хвалить, и совсем вскрылось сердце старушки – Тебя любят,- говорила она Травиаточке,- тебя все очень любят, и всем ты очень нравишься! Вот подожди, к зиме я новую попонку тебе сошью, тогда ты совсем станешь красавицей.
115 – Давно ли у вас этот песик? – спрашивал Свистонов.
– Да лет шесть,- отвечала старушка.
– Он совсем еще не стар.
– Конечно, совсем еще молоденький,- подтверждала старушка, скрывая настоящие годы своей любимицы.
– Не останетесь ли вы у нас пообедать? Свистонов остался.
Посадила Татьяна Никандровна Травиату за стол, повязала ей салфетку.
– Вы уж извините,- сказала старушка.- Травиаточка нам вместо дочери.
Сели все за стол и стали суп кушать.
Травиаточка кончила первая, посмотрела на всех и поскулила. Она любила покушать.
– Ты проголодалась, Травиаточка? – спросила Татьяна Никандровна.
Травиата прислушалась и опять заскулила.
