-- Никто еще не пережил обвинения Эргина в трусости. Мы выступаем на рассвете. Но вы, ублюдки, все пожалеете, что вынудили меня пойти на это!
Спускаясь по ступеням Царского дома, Аристид сказал Эвдору:
-- Далековато отсюда до Питаны. Может статься, что мы не успеем.
-- Может, и не успеем.
-- Завтра на рассвете?
-- Завтра.
-- Нам надо бы еще людей себе сосватать.
-- Я помню. Придется поторопиться. Отдых отменяется.
-- Не думаю, что это сильно понравится нашим, -- осторожно заявил Аристид.
-- Да уж точно, -- согласился Эвдор, -- но дело того стоит. Судьбу, Аристид, надо хватать за хвост, а то улизнет.
-- Похоже, все получилось, как хотел Койон. Мы отдались под крылышко Зеникета. Тот-то он будет рад. Я Койона имею в виду.
-- Все идет, по-моему, -- возразил Эвдор, -- кстати, а почему тебя зовут Эномаем? Я не заметил, чтобы ты хоть сколько-нибудь захмелел, хотя выпил много больше меня.
-- Потому и зовут Дурным Вином, пьяницей. Пью много и почти не пьянею. Похмелья уж точно никогда не бывает.
-- Полезное качество, хотя... Иной раз так хочется нажраться.
-- Да уж. Страдаю страшно. А почему тебя зовут Крысоловом?
Глава 9. Питана
-- Солнышко светит, птички поют, -- тессерарий[128]
Луций Барбат блаженствовал, -- вроде все, как у нас, в Этрурии, а приглядишься - и небо другое, и море, и трава другая.
-- Чем тебе небо-то не угодило? -- Север откинул полог палатки и вышел наружу, зябко поеживаясь, -- чего-то не жарко сегодня.
-- Хорошо-о, -- протянул тессерарий, сидевший на деревянном топчане возле трибунской палатки, -- самое оно. К полудню так парить начнет, что держись.
Север покинул тень палатки, прищурился, взглянув на поднимающееся солнце.
-- На солнце уже припекает, а в тени холодно.
-- Как в пустыне. Там ночью зуб на зуб не попадает, а днем железо плавится.
-- А ты был в пустыне-то? -- недоверчиво спросил Север.
-- Не был, только слышал. От ветеранов, что с Югуртой воевали. В горах тоже так бывает, высоко, где снег. В горах я был, как сейчас помню, небо голубое, солнце яркое-яркое и снег сверкает. Смотреть нельзя, так и ходишь зажмурившись.
-- Это где ж ты в Этрурии горы-то нашел, со снегом?
-- Зачем в Этрурии. В Альпах. Я в легионе Тита Дидия служил, так мы как горные козлы по скалам ползали.
-- Ни разу не видел, чтобы козлы ползали, -- усмехнулся Квинт, -- я тоже служил у Дидия, но не помню, чтобы он переходил через Альпы.
-- Я служил в восьмой когорте Второго легиона. Посылали нас как-то на самую верхотуру за одним делом, -- Барбат расшнуровал калигу и вытряхнул из нее маленький острый камешек, раздражавший ступню.
-- Второй Испанский?
-- Он самый, который в Союзническую войну переименовали в Четвертый, а потом расформировали.
Север потянулся до хруста в суставах.
-- Сейчас в баню бы. В настоящую, с парной, с бассейном. Пропотеть, как следует, грязь соскрести. Чтобы раб толковый мышцы размял... Мотаемся по лагерям, день тут, день там, сарай с печкой некогда построить. Так скоро вши заведутся.
-- В конце Союзнической, вошли мы в Помпеи, там я побывал в Стабиевых Банях. Эх, скажу тебе, командир, -- мечтательно пропел тессерарий, - вот это заведение! Целый квартал занимает. Все выложено мрамором, мозаика, статуи кругом. Даже палестра греческая есть!
Квинт заметил рядом с тессерарием деревянное ведро.
-- Это что у тебя тут? Вода? Полей-ка на руки.
Трибун стянул тунику через голову. Вода была холодной.
-- Давай теперь, на шею лей. Ага, хорррошо.
Квинт довольно фыркал и отплевывался. Закончив, потряс головой, как пес, прогоняя воду из волос. Оделся.
Барбат протянул трибуну покрытую воском дощечку-тессеру, от которой и произошло название его
