он поаплодировал бы ей за настороженное лицемерие, которое наверняка было полезным. Но он приучил ее быть бдительной к тому людскому мнению и не забывать о его высоком положении и о том, что любой ее неблаговидный поступок запятнает его.
Говоря по правде, он мог бы подумать, что ее собственная репутация важнее репутации такого человека, как Рочдейл. Но в эти последние несколько недель Грейс стала понимать, что они оба – и она сама, и Рочдейл – были созданы, чтобы достичь желаемого результата. Они были как актеры на сцене. Она играла роль вдовы епископа, а он играл роль пресловутого развратника. Однако под этими масками они были гораздо более сложными персонажами.
– Это всего лишь ярлыки, – сказал ей как-то Рочдейл, – которые позволяют обществу расставить нас в каталоге по определенным категориям. Но все мы не так просты, мы не только черные или белые. Не позволяйте ожиданиям общества определять вас, Грейс.
Казалось, где бы они ни встречались, он заканчивал тем, что говорил ей что-нибудь философское. Она начала думать, что он пытается уничтожить данные епископом установки, вкладывая новые, более либеральные литании в ее голову.
И это получалось.
Он сел рядом с ней на диван в элегантной гостиной Вильгельмины. Герцогиня пригласила друзей на обед и неформальный музыкальный вечер. Поскольку все гости были теми, кто принимает Вильгельмину без осуждения и многие были друзьями покойного герцога, Грейс не заботилась, что в такой непредвзятой компании будут язвить или критиковать ее дружбу с Рочдейлом. Она чувствовала себя совершенно свободно рядом с ним, они ждали следующего выступления, дуэта арфистки и пианиста. Как это часто случалось в последнее время, завязалась непринужденная беседа. Грейс и Рочдейл говорили о новой выставке в Британском институте, о ретроспективе покойного сэра Джошуа Рейнолдса, которая была большей частью организована Адамом Кэйзеновом, одним из управляющих институтом. Адам и Марианна тоже принимали участие в разговоре, пока их не позвала Вильгельмина, чтобы поговорить с одним из гостей, который считал себя знатоком искусства.
– Эта выставка побудила меня, – говорил Рочдейл, – купить экземпляр новых «Мемуаров сэра Джошуа Рейнолдса». Интересный человек, хотя и с большим самомнением. Думаю, вы можете найти это занимательным.
Грейс больше не удивлялась, когда он позволял себе вот так приоткрывать свой характер. Она обнаружила, что прилежный студент из Суффолка все еще живет где-то в глубине его души. Рочдейл много читал, хотя, как она подозревала, немногим позволял знать об этом.
– Так случилось, – сказала она, – что я получила эту книгу от мистера Норткота, издателя, но еще не прочитала ее.
Он поднял черную бровь.
– Вы знакомы с Джеймсом Норткотом?
– Да. Он будет издавать книгу проповедей епископа.
– И как продвигается редактирование? Все еще по уши в ханжеской помпезности?
Грейс нахмурилась.
– Джон.
– Простите. Расскажите мне, над чем вы работаете.
– Над очень яркой проповедью, основанной на восемнадцатом стихе из Книги Бытия. «Господь Бог сказал: "Нехорошо человеку быть одному. Я сделаю ему подходящую помощницу"». Епископ использует этот эпизод, чтобы проиллюстрировать, что мужчина призван руководить, а женщина призвана помогать. То есть мужчина должен брать на себя ответственность за семью, а жене следует быть помощницей своего мужа.
– Подчиняться ему, вы хотите сказать.
– Нуда. Кто-то должен руководить, и Господь дал мужчине эту роль и эту ответственность.
Он тихо, но весьма презрительно хмыкнул:
– Так, значит, женщина не может руководить? Ну тогда, Грейс, это должно означать, что вам не следовало позволять управлять большим благотворительным фондом или быть ответственной за деятельность Марлоу-Хауса. А ведь я говорил, что старик мог бы гордиться вами. Возможно, я ошибался. Возможно, он вовсе не был бы доволен, что его «помощница» стала руководителем.
Грейс сердито воззрилась на него. Он всегда выискивает недостатки у ее покойного мужа.
– Не говорите глупости. Он говорил вообще. В семье, например, муж должен быть главным, потому что он в ответе за благополучие и процветание жены и детей. Так же как глава страны или правительства, король или премьер-министр обязаны защищать своих граждан.
– А что, если этот король – королева? Или ваш епископ не позволил бы править королеве Елизавете?
Она раздраженно вздохнула. Рочдейлу доставляет какое-то извращенное удовольствие развенчивать все поучения епископа, стараясь выставить их глупыми или лживыми, даже если это означает принять в споре сторону женщины.
– Вы все воспринимаете слишком буквально.
– Следует помнить, – сказал Рочдейл, – что этот конкретный эпизод Книги Бытия был написан с точки зрения патриархального общества иудеев. Смею утверждать, что они не позволили бы королеве Елизавете править собой. Но подождите. Была же пророчица Мариам. И Сепфора, жена Моисея, которая в критический момент приняла на себя роль священника. И Дебора – судья, военачальница и поэтесса, – избранная Господом освободить страну.
Грейс улыбнулась:
– Мне следовало догадаться, что не нужно вступать с вами в дискуссию о теологии или истории религии. – Но она часто делала это, поскольку проповеди епископа были не редкой темой для их бесед. Ей скорее нравились их споры, потому что они выводили на свет прежнего школяра, который давным-давно погрузился в изучение философии и религии.
– Даже если и так, – продолжила она, – наше общество такое же практичное, как древнееврейское. Мысли, высказанные в Книге Бытия, все еще верны, пусть и с редкими исключениями вроде королевы Елизаветы или Деборы. Главное в том, что в большинстве случаев мужчина должен принять на себя роль лидера, а женщина – его помощницы.
– И все же, – возразил он, – более ранняя история сотворения, Бытие, стихи двадцать шестой и двадцать седьмой, не говорит ни о какой покорности одного другому. «И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Бог не говорит им ничего, кроме того, что нужно плодиться и размножаться и населить землю. Мне этот эпизод кажется более подходящим.
– Но епископ использовал более поздний эпизод, так что это спорный вопрос. В любом случае подразумевалось, что проповедь будет поучительной, подскажет, что такое правильная христианская жизнь.
– Научит быть рабом. – Он нахмурился. – Да, я понимаю, что такой жизнью живут большинство женщин, что так их учат жить, даже если в кофейнях и дискуссионных клубах рождаются более рациональные идеи и демократические принципы. Но мне интересно, как вы будете себя чувствовать, публикуя такие антиженские мнения под своим именем. Ведь это делает вас соучастницей порабощения вашего же собственного пола. Или это отражает то, как великий человек обращался со своей женой?
– Пожалуйста, Джон, вы знаете, что мне не нравится, когда вы пренебрежительно говорите о епископе. Он был хорошим человеком. Он провел всю свою жизнь, делая людям добро. Одно только то, что его политические и общественные взгляды были более консервативны, чем ваши либеральные мнения, не делает его плохим человеком.
– А был ли он добр к вам? – Рочдейл окинул ее своим проницательным синим взглядом, как будто мог заглянуть прямо в душу. – Он сделал вас счастливой?
– Конечно, – ответила она, пожалуй, слишком быстро, – Знакомство с ним было для меня благословением, а замужество – большой честью. Он сделал меня очень счастливой.
Его брови резко взлетели вверх.
– Как его маленькую помощницу? Можете ли вы честно сказать, что вам нравилась рабская покорность ему и его работе больше, чем самостоятельное управление Марлоу-Хаусом и фондом вдов? Готов поспорить, этот старик никогда не позволил бы вам быть самостоятельной женщиной.
Вот опять это. Знакомая литания. Он, кажется, верит, что если Грейс действительно станет «самостоятельной женщиной», то эта новая, освобожденная женщина с радостью прыгнет в его постель.
– Он хотя бы позволял вам иметь свое собственное мнение? – настаивал Рочдейл. – Хоть о чем-нибудь?
Честно говоря, нечасто. Но это личное дело и вообще никак не касается Рочдейла.
Он презрительно усмехнулся ее молчанию.
– Я так и думал, что нет. Правда в том, что он взял еще не сложившуюся, податливую юную девушку и слепил из нее идеальную епископскую жену, публичный образец своих поучений. Но еще не слишком поздно разбить эту форму и начать лепить заново. К счастью, вы все еще молоды и можете…
– В прошлом году мне исполнился тридцать один год. Не такая уже и молодая.
– Боже мой! Такая старая карга? – Он театрально поежился. – Не могу понять, что привлекает меня в такой иссушенной временем старой вешалке. Вы чрезвычайно хорошо сохранились, моя дорогая.
Она улыбнулась:
– Возможно, потому, что не вела распутную жизнь.
Он поморщился:
– Прямое попадание. Вам обязательно напоминать, что моя морщинистая старая физиономия демонстрирует каждую минуту из моих тридцати четырех лет? Тогда как вы сидите тут в своей безупречной, аристократической, нестареющей красоте.
Она тихонько усмехнулась и сказала:
– Я не безупречна, не аристократична. Вы не знали этого? В отличие от вас я происхожу из очень простой семьи.
– Правда?
– Да. Моя мать была дочерью фермера, а отец – деревенским викарием в Девоне, дед по отцу был десятником на руднике и заработал на богатой жиле достаточно денег, чтобы послать своего сына в школу. Папа читал в церкви и начал свою карьеру с
