знакома эта картина?
– Боюсь, что нет.
– Как-нибудь я возьму вас с собой в музей, чтобы вы на нее посмотрели. Хотя вы можете найти ее несколько слишком смелой. Она даже может вас шокировать.
– Полагаю, что Венера на этой картине изображена обнаженной. – Уин старалась говорить так, как должна говорить женщина искушенная, но почувствовала, что краснеет. – Я никогда не понимала, зачем, стремясь передать красоту женского тела, художники отдают предпочтение обнаженной натуре, тогда как немного тактичной драпировки не умалило бы производимого впечатления.
– Потому что нет ничего более красивого, чем обнаженные женские формы. – Джулиан непринужденно рассмеялся, увидев, как густо покраснела Уин. – Я смутил вас своей откровенностью? Сожалею.
– Не думаю, что вы сожалеете. Вы нарочно меня смущаете. – Флиртуя с Джулианом, Уин испытывала возбуждающее ощущение новизны.
– Вы правы. Я хочу несколько выбить вас из колеи.
– Зачем вам это?
– Потому что я не хочу оставаться для вас абсолютно предсказуемым, скучным доктором Харроу. Хочу, чтобы вы взглянули на меня с новой, неожиданной стороны.
– Вы не скучный и не предсказуемый, – сказала она смеясь.
– Хорошо, если вы так думаете, – пробормотал он, улыбаясь ей.
Вальс закончился, и джентльмены уводили своих партнерш с танцевальной площадки, тогда как новые пары занимали их место.
– Здесь жарко и народу слишком много, – сказал Джулиан. – Не хотели бы вы совершить нечто скандальное и улизнуть со мной на минутку куда- нибудь, где потише и попрохладней?
– С удовольствием.
Он отвел ее в уголок, отгороженный от прочего зала массивными растениями в горшках. Как только представился подходящий момент, Джулиан увел Уин из гостиной в зимний сад, где между тропическими деревьями и цветами были проложены дорожки, а в укромных уголках стояли скамейки. Из оранжереи имелся выход на террасу, с которой открывался вид на сад вокруг особняка и прочие впечатляющие особняки Мейфэр. Вдали раскинулся город с устремленными в небо тысячами печных труб. Дым, поднимающийся из них, окутал полуночное небо белесой пеленой.
Джулиан и Уин присели на скамью. Пышные юбки Уин шелковистыми волнами ниспадали до земли. Джулиан сел на скамью немного боком, так чтобы быть к ней лицом. В лунном свете его гладкая, цвета слоновой кости кожа, казалось, фосфоресцировала.
– Уинифред, – пробормотал он, и тембр его голоса был низким и особенно задушевным.
Глядя в его серые глаза, Уин поняла, что он собирается ее поцеловать.
Но он удивил ее тем, что снял с ее руки перчатку. Сделал он это с исключительной бережностью. Она смотрела на его макушку. Черные волосы отсвечивали в лунном сиянии. Поднеся ее тонкую руку к губам, он поцеловал подушечки ее пальцев, а затем нежное запястье. Он держал ее руку у лица так, словно она была полуоткрытым бутоном. Его нежность обезоружила ее.
– Вы знаете, почему я приехал в Англию, – тихо сказал он. – Я хочу узнать вас гораздо лучше, моя дорогая, узнать так, как это невозможно сделать в клинике. Я хочу…
Звук, донесшийся откуда-то совсем рядом, заставил Джулиана замолчать и вскинуть голову.
Джулиан и Уин посмотрели на того, кто им помешал.
Разумеется, то был Меррипен, громадный, мрачный и чрезвычайно агрессивно настроенный. Он шел прямо на них.
От удивления Уин открыла рот. Он следил за ней? Он ее выследил? Она чувствовала себя как зверек, на которого идет охота. Господи, неужели нет на свете места, где она могла бы укрыться от этого возмутительного человека?
– Уходи! – чеканя слоги, проговорила она. – Ты мне не дуэнья!
– И он тоже! – огрызнулся Меррипен.
Никогда еще Уин не стоило такого труда справиться со своими эмоциями. Но она смогла наступить им на горло, затолкнуть их внутрь. Голос ее немного дрожал, когда она обратилась к Джулиану, но лицо оставалось бесстрастным:
– Вы не могли бы оказать мне любезность и оставить нас, доктор Харроу? Нам с Меррипеном необходимо кое-что прояснить.
Джулиан в нерешительности переводил взгляд с Меррипена на Уин и обратно.
– Я не уверен, что мне следует вас оставлять с ним наедине, – медленно проговорил он.
– Он весь вечер отравляет мне жизнь, – сказала Уин. – И положить конец этому безобразию могу только я. Пожалуйста, позвольте мне остаться с ним на минуту.
– Хорошо, – сказал Джулиан и встал со скамьи. – Где мне следует вас подождать?
– В гостиной, – ответила Уин, благодарная Джулиану за то, что он не стал с ней спорить. Ясное дело, он уважал ее и верил в то, что она способна справиться с ситуацией без его помощи. – Благодарю вас, доктор Харроу.
Уин едва ли заметила, что Джулиан ушел, все ее внимание было сосредоточено на Меррипене. Она встала и с перекошенным от гнева лицом подошла к нему.
– Ты меня до ручки доведешь! – воскликнула она. – Я хочу, чтобы ты немедленно это прекратил, Кев! Ты хотя бы представляешь себе, на какое посмешище себя выставляешь? Как отвратительно ты ведешь себя сегодня?
– Это я отвратительно себя веду? – Он был подобен грозовой туче. – Ты едва себя не скомпрометировала.
– Может, я хочу себя скомпрометировать?!
– Это плохо, – фыркнул он и схватил ее за предплечье, собираясь вывести из оранжереи. – Потому что я намерен проследить за тем, чтобы с тобой не случилось ничего плохого.
– Не прикасайся ко мне! – Уин вырвала руку. – Сколько лет жизнь со всеми ее опасностями проходила мимо меня, пока я лежала больная в постели, надежно упрятанная от всяких там превратностей судьбы. Довольно с меня такой жизни! И если ты этого для меня хочешь, Кев, если ты хочешь, чтобы я продолжала жить, словно растение под стеклянным колпаком, одна, никем нелюбимая, тогда пошел ты к черту!
– Ты никогда не была одна, – хрипло проговорил он. – И ты всегда была любима.
– Я хочу, чтобы меня любили как женщину. Не как ребенка, не как сестру, не как инвалида…
– Я не так тебя…
– Может, ты просто не способен на такую любовь? – Распаленная, отчаявшаяся, Уин испытала желание, которого никогда не знала прежде. Желание сделать ему больно. – Ты не умеешь любить.
В этот момент Меррипен вздрогнул как от пощечины. Лунный луч скользнул по его лицу, и Уин испугалась, увидев, что с ним сделалось. Всего несколько слов пронзили его до самых глубин, и вскрылся нарыв, полный мрачной ярости. Уин отступила в испуге. Меррипен грубо схватил ее за руку.
– Тысяча лет в адском пламени ничто в сравнении с тем, что я чувствую к тебе каждую минуту каждого дня. Я люблю тебя так сильно, что в этой любви нет радости, нет счастья, нет покоя. Ничего нет, кроме муки. Потому что, даже если бы я растворил одну каплю того, что чувствую к тебе в целом море, этого было бы все равно достаточно, чтобы убить тебя. И даже если я сойду от этого с ума, я все равно предпочел бы видеть тебя в объятиях этого холодного бесчувственного ублюдка, нежели допустил бы, чтобы ты умерла в моих.
Еще до того как до Меррипена стало доходить, в чем он только что признался и что повлечет за собой это признание, он накрыл ее губы своими губами в яростном жадном поцелуе. Целую минуту, а может, и две, Уин не могла даже шевельнуться. Она чувствовала себя совершенно беспомощной, рассыпалась на тысячи мелких осколков. Она не могла мыслить рационально. Она вообще не могла думать, чувствовала себя на грани обморока, почти как тогда, до клиники, и все же совсем не так. Рука ее вспорхнула к нему на затылок, ощутила вздувшиеся мышцы над краем воротника и коротко стриженные черные волосы.
Пальцы ее, зажив собственной жизнью, ласкали его затылок, пытаясь унять лихорадку в его крови. Он задыхался. Он жадно пил сладость ее рта, с необузданной яростью впиваясь в ее губы. И вдруг он присмирел и стал нежным. Руки его дрожали, когда он прикасался к ее лицу, пальцы нежно гладили щеку. Он отпустил ее губы и поцеловал веки, нос, лоб. В стремлении быть к ней ближе, еще ближе, он напирал на Уин, пока спина ее не оказалась целиком прижата к стене оранжереи. Уин вскрикнула, когда обнаженные лопатки прижались к холодной стеклянной панели. По телу побежали мурашки. Прохладное стекло… но тело его было таким жарким, его обжигающе нежные губы медленно скользили вниз по ее горлу, по ключицам, в вырез декольте.
Меррипен опустил два пальца в вырез платья, поглаживая прохладную грудь. Этого было ему мало. Нетерпеливо он потянул за край платья и мелкие чашечки корсета под ним. Уин закрыла глаза, не остановив его ни словом. Грудь ее часто вздымалась.
Меррипен застонал, любуясь ее выпущенной на свободу грудью. Он приподнял ее повыше, продолжая прижимать к стеклу. Она едва касалась пола, стоя на цыпочках. Наклонившись, он сомкнул губы вокруг соска.
Уин прикусила губу, чтобы не закричать. Каждое горячее прикосновение его языка словно кинжалом пронзало ее до самого низа, до пальцев на ногах. Она погрузила руки в черную массу его волос – одна рука в перчатке, другая без, – выгибаясь ему навстречу.
Когда ей показалось, что отвердевший сосок звенит, Меррипен отпустил его и стал подниматься губами к ее шее.
– Уин, – хрипло проговорил он. – Я хочу… – Но он не стал договаривать, чего хочет, и снова ее поцеловал, глубоко и страстно. Одновременно он взял тугой сосок двумя пальцами и стал нежно сжимать его и перекатывать, пока от сладкой муки наслаждения она не начала извиваться и всхлипывать.
Затем с безжалостной внезапностью все это кончилось. Он замер, тихо выругался и по непонятной причине резко оттащил ее от стекла, прижав к себе, словно пытался спрятать от чего- то.
– Что… – Уин обнаружила, что с трудом может говорить. Голова ее была в тумане, словно ее
