сновали туда-сюда, как поезда на станции, переговариваясь и споря. Если стать в каком-нибудь одном месте и постоять достаточно долго, то рано или поздно каждый из домочадцев хотя бы раз пройдет мимо тебя, и бледные его или ее руки будут чем-нибудь заняты. Леонард со своим черным медицинским чемоданчиком, Сэмюэль с громадной, пыльной книгой под мышкой. Бион, перетаскивающий из автомобиля бесчисленные емкости с напитками…
Отец отвлекся на секунду, чтобы дать Тимоти скребки и тряпку. Он постучал по крышке огромного гроба из красного дерева. “Давай, парень, надрай его, а я займусь следующим. Пошевеливайся, а то проспишь всю свою жизнь”.
Натирая поверхность гроба, Тимоти заглянул внутрь.
“А дядя Эйнар — большого роста, да, папа?”
“Угу”.
“Очень большого?”
“Ты что — по размерам гроба не видишь?”
“Я только спросил. Он семи футов высотой?”
“Слишком много болтаешь, парень”.
Около девяти часов Тимоти вышел во двор в октябрьскую ночь. Почти два часа под порывами ветра, то теплыми, то холодными, бродил он по лужайкам, собирая поганки и пауков. Сердце, в предвкушении событий, снова стучало чаще. Сколько родственников прибудет? Семьдесят? Сто? Он миновал ферму. “Если бы вы только знали, что произойдет в нашем доме”, — сказал он ярко освещенным окнам. Он взобрался на холм и глядел вдаль, на городок, отходящий ко сну. На башне ратуши можно было различить белеющий циферблат огромных часов. Городок тоже ничего не знал. Тимоти принес домой много банок с пауками и поганками.
В маленькой домашней часовне совершался краткий ритуал, схожий с подобными ритуалами, происходящими в течение года. Отец нараспев декламировал темные строки, прекрасные, белые руки матери двигались, совершая оборотное благословение. На церемонию собрались все дети, кроме Сеси, которая оставалась в постели наверху, но она тоже присутствовала. Можно было заметить, как, вот сейчас, она выглядывает из глаз Биона, через миг смотрит вокруг глазами Сэмюэля, потом матери, а потом ты чувствуешь мимолетное движение, и она уже в тебе, а вот ее уже нет.
Тимоти молился темному, а желудок его был как холодный, тугой узел. “Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне вырасти, помоги мне стать как мои братья и сестры. Сделай так, чтобы я не отличался от них. Если бы я только мог колдовать с чужими волосами, как Эллина, или заставлять людей влюбляться в себя, как это умеет Лаура, или читать странные книги, как Сэм, или работать в таком месте, как Леонард и Бион, чтобы все меня уважали. Или хотя бы обзавестись когда-нибудь семьей, как это сделали когда-то мама и папа…”
В полночь над домом разразилась гроза. Дом сотрясался от ударов грома, снаружи плясали поразительные белоснежные молнии. Послышался звук приближающегося, все засасывающего торнадо, обнюхивающего, как гончая, влажную ночную землю. Затем распахнулась с треском дверь главного входа и застыла неподвижно, наполовину сорванная с петель, и вот явились бабушка и дедушка — прямиком из древней страны!
После этого гости пошли один за другим. То вдруг начинало трепетать боковое окно, то скрипело крыльцо главного входа, то раздавался стук с черного хода. Из подвала доносились загробные вздохи, осенний ветер пел в каминных трубах. Мать наполнила большую хрустальную чашу для пунша алой жидкостью из кувшинов, привезенных Бионом. Отец метался по комнатам, зажигая новые и новые черные, тонкие свечи. Лаура и Эллина разбрасывали по полу магические травы. А Тимоти стоял в центре всей суматохи, он был бледен, руки его дрожали и он только украдкой осмеливался бросать по сторонам робкие взгляды. Хлопанье дверей, смех, бульканье льющейся жидкости, тьма, завывание ветра, шелест крыльев, звуки шагов, взрывы голосов, приглашения у входов, призрачный треск оконных переплетов, тени скользящие, приходящие, уходящие, колышущиеся.
“Ну-ну, а это, должно быть, Тимоти!”
“Что?!”
Чья-то холодная рука коснулась его руки. Над ним нависало длинное, заросшее лицо. “Хороший парень, ладный парень”, — сказал незнакомец.
“Тимоти, — сказала мать. — Это дядя Джексон”.
“Здравствуйте, дядя Джексон”.
“А вон там…” — мать повлекла дядю Джексона дальше. Дядя Джексон обернулся на Тимоти через плечо и подмигнул ему.
Тимоти снова остался один.
Откуда-то из тысячемильной дали, из тьмы, усеянной огоньками свечей, он услышал высокий переливчатый голос. То была Эллина. “А мои братцы, вот они-то уж точно не промах. Как вы думаете, тетя Моргиана, где они работают?”
“Понятья не имею”.
“Они владеют похоронным бюро в городе”.
“Что?!” — голос выражает восторг и изумленье.
“Вот именно! — пронзительный смех. — Как вам это нравится?!”
Тимоти стоял очень тихо.
Смех утих. “Они приносят домой пищу для мамы, папы, для всех нас, — говорила Лаура, — за исключением, конечно, Тимоти…”
Неловкая пауза. Дядя Джексон требовательно спрашивает: “Ну? В чем дело? Что там неладно с Тимоти?”
“О, Лаура, твой язык…”, — сказала мама.
Лаура снова начала говорить. Тимоти зажмурился. “Тимоти не может… э-э… ну, он просто не очень любит кровь. Он так хрупок”.
“Он научится, — заявила мать. — Он научится, — повторила она очень твердо. — Он мой сын и он научится. Ему всего лишь четырнадцать”.
“Но я был вскормлен на крови”, — громыхнул дядя Джексон, и его голос разнесся по всем комнатам. Ветер играет ветвями деревьев, как струнами арф. Легкий дождик барабанит в окна, “…вскормлен на крови”, — замирает вдали слабое эхо.
Тимоти прикусил губу и открыл глаза.
“Частично я в этом виновата, — мать увлекала гостей в кухню, — я пыталась заставить его. Детей нельзя заставлять, они только болеют от этого и проникаются отвращением к тому, чего ты от них добиваешься. Вот Бион, например, ему было уже тринадцать, перед тем как…”
“Я понимаю, — пробормотал дядя Джексон. — Тимоти поправится”.
“Я уверена, что так оно и будет”, — в голосе матери звучал вызов.
Трепетало пламя свечей, и тени расхаживали по дюжине комнат с затхлым воздухом и заплесневевшими стенами. Тимоти замерзал. Он уловил запах горячего воска, схватил свечу и, держа ее в руке, побрел по дому, делая вид, что поправляет креп.
“Тимоти, — прошипел кто-то за обоями, шепча и выдыхая слова. — Тимоти боится темноты”.
Голос Леонарда. Ненавистного Леонарда!
“Мне нравятся свечи, только и всего”. — ответил Тимоти укоризненным шепотом.
Снова разряды молний, раскаты грома. Взрывы хохота. Лязг, позвякивание, крики, шуршание одежды. Сквозь главный вход вползло облако холодного тумана. Из тумана, складывая крылья, выпал высокий мужчина.
“Дядюшка Эйнар!”
Тимоти рванулся вперед изо всех сил, перебирая тонкими ногами, прямо сквозь туман, под защиту зеленых, шелковистых крыльев. Он бросился в объятья дядюшки Эйнара. Эйнар поднял его в воздух.
“У тебя есть крылья, Тимоти!” — он легко, как пушинку, подбрасывал мальчика. “Крылья, Тимоти, а ну-ка, лети!” Внизу мелькали лица, темнота вращалась вокруг него. У Тимоти перехватило дыхание. Он махал руками, как крыльями. Руки Эйнара подхватывали его и раз за разом подбрасывали к потолку. Потолок, черный как уголь, стремительно надвигался на него. “Лети, Тимоти! — кричал Эйнар громко и
