— Можешь клясться на этом, — ответил он, — а я поклянусь на Книгах Трех Пророков. Таким образом, каждый из нас окажется связан клятвой на самом святом, что для нас есть.
— Великолепная мысль! — ответил Рафик.
За этим последовали клятвы, весьма длинные и витиеватые, причем большей частью произносимые не на интерлингве, а на языке той культуры, которая была родной для Рафика и Хафиза. Калуму их речь казалась щебечущей перебранкой двух птиц, и он изрядно заскучал. Затем Рафик и Хафиз призвали в кабинет Акорну; она стояла совершенно прямо и неподвижно, скрытая облаком вуалей, пока двое мужчин обменивались все новыми и новыми трелями на своем птичьем языке. В конце церемонии Хафиз поцеловал верхнюю из Трех Книг, а Рафик снова коснулся губами своей непонятной книжечки (Калум начинал подозревать, что это просто записная книжка), после чего оба улыбнулись, словно были крайне довольны удачной сделкой.
— С твоего позволения, дядюшка, я сейчас отведу мою бывшую жену в отведенную для нее отдельную комнату, где она сможет начать свое молитвенное бодрствование. Я знаю, тебе не захочется откладывать финальную церемонию, — сказал Рафик.
— Поскольку я сам не являюсь нео-хаддитом, — возразил Хафиз, — я вовсе не вижу причин для подобной задержки.
— Я должен сообщить ее семье, что все было сделано достойно и в соответствии с положенным церемониалом, — возразил Рафик. — Это дело, затрагивающее мою честь, дядюшка.
Хафиз поворчал некоторое время, однако в конце концов отпустил их, получив заверения Рафика в том, что молитвы Акорны вовсе не помешают ее присутствию на свадебной церемонии, которая должна была состояться вечером.
— Только семья, — уверил он племянника. — Будут присутствовать только члены семьи и твой партнер.
Рафик выглядел удивленным:
— И ты преломишь хлеб с неверующим, дядюшка?
— Ты считаешь его членом своей семьи и доверяешь ему свою честь в лице своих жен, — ответил Хафиз. — В знак любви и уважения к тебе, мой дорогой племянник, я просто не могу не сделать этого.
Выглядел он при этих словах, однако же, так, словно только что проглотил что-то весьма неприятное.
— Что это все значит? — требовательно спросил Калум, как только они остались одни в уединенных комнатах второго этажа.
— Ну, ведь не хотел же ты, чтобы я передал ему Акорну здесь и сейчас? Я нашел причину отсрочить этот момент. Теперь, когда наши финансовые дела в порядке, корабль готов к отлету, а я получил все необходимые пароли, мы можем бежать. Сегодня же ночью. Впрочем, нам придется дождаться окончания этой чертовой церемонии, — Рафик нахмурился. — Хотел бы я знать, почему он настаивает на том, чтобы при этом присутствовал Гилл. Несмотря на то, что его присутствие дяде явно неприятно.
— Нам же удобнее, — заметил Калум.
— Именно это, — ответил Рафик, — меня и беспокоит.
Из уважения к предполагаемым суровым религиозным убеждениям Рафика, в соответствии с которыми женщины не должны были показываться на людях, Хафиз устроил все так, чтобы на праздничном ужине не было слуг.
— Как видишь, дорогой мой мальчик, — проговорил он, обведя широким жестом просторный обеденный зал с резными ширмами и покрытыми цветным шелком диванами, — все готово. На столе есть даже устройства для подогрева и охлаждения блюд, чтобы каждое было подано при нужной температуре. Что может быть приятнее, чем простой ужин
Гилл был рад тому, что он, как неверующий, и Калум, как старшая жена Рафика, были избавлены от необходимости отвечать на это замечание. Гиллу нужно было только сохранять нейтральное выражение лица, пока Рафик превозносил скромность и простоту приготовлений Хафиза… пытаясь, впрочем, при этом не смотреть на стол, накрытый с изысканной роскошью.
По сторонам этого длинного низкого стола, стояли два дивана, покрытых изумрудно-зеленым и алым шелком. Сам стол был уставлен яствами: миски с пловом, серебряные подносы с горячими пирожками, нарезанные ломтиками фрукты, уложенные на специальных охлаждающих подносах изящными натюрмортами, шашлык из ягненка на длинных шампурах, пиалы йогурта с нарезанной мятой, моллюски с Килумбембы, зажаренные в тесте, засахаренные розовые лепестки… Между блюдами разместились высокие бокалы, охлаждаемые во льду на подносе, а на втором подносе, неподалеку от стоявшего во главе стола дивана, предназначенного для хозяина дома, стоял кувшин с каким-то фруктовым напитком. Дальняя стена обеденного зала представляла собой поросшую мхом скалу, по которой тонкими ручейками сбегала вода, собиравшаяся в поток, омывавший подножие миниатюрного утеса. Из-за ширм доносились звуки китеранских арф, сливавшиеся со звоном водяных струй.
— Мы даже будем сами наливать себе напитки, — сказал Хафиз, указывая на кувшин. — Я видел, что, будучи добрым нео-хаддитом, ты следуешь слову Первого Пророка и отказываешься от вина, не принимая смягчения обычаев, которое позволяют Второй и Третий Пророки. Я сам как правило за обедом пью килумбембское пиво, но сегодня разделю с тобой охлажденный сок мадигади, приготовленный для моих дорогих гостей.
Рафик кивнул, правда, не без сожаления. Как прекрасно знали и Гилл, и Калум, он с удовольствием выпил бы кружку холодного килумбембского пива, которым эта планета славилась — так же, как и жареными моллюсками.
— Даже и не думай, — прошептал ему на ухо Калум. — Если я могу носить все эти тряпки и быть похожим на белый воздушный шар, чтобы поддержать твою игру, то и ты как-нибудь обойдешься сегодня фруктовым соком. Да не забывай делать вид, что он очень тебе нравится.
— Твоя старшая жена чем-то недовольна? — спросил Хафиз. — Надеюсь, это не очередной припадок?
Рафик попытался наступить на ногу Калуму, но наступил только на подол его платья.
— Она в добром здравии, благодарю, дядюшка, — ответил он, — ей просто захотелось поболтать о каких-то мелочах, как это любят делать женщины.
— Женщины, которые не носят вуалей и не прячутся от мужских взглядов, — довольно язвительно заметил Хафиз, — имеют больше возможностей найти интересные темы для беседы… о, ладно, ладно! Я больше ни слова не скажу об откровениях Мулей Сухейла.
— Мы всего лишь возвращаемся к чистым традициям нашей истинной веры, — довольно-таки напряженно ответил Рафик.
— Тогда давайте же сегодня последуем еще одной традиции, — предложил Хафиз, — и выпьем из одного кувшина в знак полного доверия, царящего в нашей семье.
Он устроил целый спектакль из разливания по их кружкам холодного сока мадигади, налил себе последним и сразу отпил большой глоток, словно желая показать, что напиток безвреден. Рафик поднял свою кружку, однако внезапно раздавшийся снаружи шум отвлек его и заставил вернуть кружку на место. До тех, кто собрался за столом, доносились возбужденные голоса и тонкие пронзительные причитания какой-то старухи.
— Амина! — вздохнул Хафиз, поднимаясь с места. — Старая нянька Тафы. Она использует любую новость с юга, чтобы разыграть очередную сцену из мыльной оперы. Лучше мне ее успокоить. Простите за то, что ваш покой был нарушен, и продолжайте трапезу — я могу задержаться на какое-то время.
С этими словами он, нахмурившись, быстро покинул комнату.
Гилл взял горсть моллюсков, жареных в масле, и принялся с наслаждением уплетать их за обе щеки.
— :Ну, он же сказал, что мы можем продолжать, — ответил рыжебородый на молчаливый укор Рафика. — К тому же, хотя этот стол и подогревает блюда, но навряд ли моллюски смогут бесконечно оставаться хрустящими, — он глубоко вздохнул и потянулся за своей кружкой. — Надо признаться, раньше я не пробовал их такими горячими и острыми.
