– Все нормально с ним, – сказал капитан. – Оглушили только.
– Дядя Аттила…
– Ты не смотри, – сказал капитан. – Ну, ошиблись малехо.
– Эх, вы, – сказал я. – Он же за нас. Он же…
– Война, брат, – капитан был суров. – Так что ты тут делаешь?
– За американцами слежу. Они что-то раскапывают здесь, а что – понять невозможно.
– Что-то раскопали? – спросил второй, лет сорока, тоже с капитанскими звездочками, только ничего военного в нем не было. Кое-что другое было…
– Да. Но я издалека смотрел, не видно ни черта. Что-то длинное тащили. Потом везли в таких ящиках – метра три длиной, зеленые…
– Постой, – сказал настоящий капитан слегка оторопело. – Я имел в виду – что ты здесь, в этом бардаке, забыл?
– Ничего не забыл. Жили мы здесь. Пока не началось. Отец в университете преподавал…
– Почему же не уехали со всеми?
– Так я же объясняю: американцы…
Я встал, подтянул спадающие штаны. Теперь в моих руках было по ножу.
– Отец раскопками занимался. Американцы его похитить хотели. Ну, мы и…
Я как бы развел руками. Капитан в изумлении попятился, держась за грудь, и опрокинулся в колодец. Некапитан сунулся на колени, потом упал ничком. Ноги его задергались…
Я оттащил его к колодцу и тоже бросил вниз.
Коминт уже пришел в себя и теперь стряхивал с рук путы. Коминта связать – это надо стараться неделю.
Аттила был убит ножом в сердце.
– Неплохо разведка работает, – сказал Коминт. – Нюхали пороху парни…
– Что ж ты не убежал, как я велел?
– Да вот… – он засмущался. – Думал, справлюсь. Да и справился бы, в конце концов… Сделал, что хотел?
– В общем, да. Теперь бы колодец обрушить…
И тут, словно в ответ, земля вздохнула, пришла в движение и сразу же успокоилась. Я оглянулся. Каменного кольца не было. На его месте осталась воронка, как от небольшой фугасной бомбы. И кто-то невидимый прошел, ломясь, по кустам – и сгинул вдали…
– Неужели все? – сказал Коминт.
Я помолился над Аттилой и встал.
– Да. Вроде бы все.
– Как-то не верится.
– Мне тоже. Но салюта все равно не будет.
До ближайшего рума было две недели пути – пешком и по ночам.
ГЛАВА 7
Нужно вредить плохим певцам, разрезая им глотку, чтобы они не организовывали сборищ.
В удлиненные горизонтальные окна, устроенные чуть ли не под потолком, уже вовсю лился утренний свет, а Каин говорил, говорил и говорил. Как будто хотел выговориться за многие годы, если не столетия. Речь его была сумбурна, он заплутал в собственных мыслях и потому вынужден был то и дело возвращаться на особо приметные места, чтобы оттуда двинуться по новой дорожке.
…Сначала вы надеялись открыть Истину попутно, между делом, рассчитывали, что она сама, по доброй воле, нечувствительно познается вами, а потом увлеклись ею, воспылали страстию, как Стенька к персидской княжне, и забыли о своем предназначении… Враг уже не у ворот, враг давно в городе и помечает дома крестами, вырезает караулы на башнях, лезет со свечой в пороховой погреб… Продажные писаки, художники, лицедеи уже в открытую навязывают обществу – хуже того, детям – сказку про доброго дракона, про хорошего ящера, про храбрых черепашек и мудрых удавов. Упорно внушается мысль, что чужое, уродливое, нечеловеческое обязательно должно быть милым, дружелюбным и совершенно безопасным. Чтобы детишки, выросши, не пугались до тех пор, пока их не начнут жрать… И когда рухнут стены и маленькие зеленые твари хлынут в дома искать свежей горячей крови – вот тогда мы сами, со своей свечой, спустимся в свой пороховой погреб…
Семеновского лейб-гвардии полка отставной поручик Сергей Илларионович Бахметьев нынешнее свое прозвище получил еще от собственных крепостных и дворовых людей не столько за бурую печать посреди высокого лба, сколько за физиологические над этими самыми крепостными и дворовыми людьми опыты. Штудии сии предполагали благую цель – бесконечно повысить их трудолюбие и плодовитость. Временные неудачи не смущали пытливый ум. Когда вопли подопытных достигли высочайшего слуха, матушка- императрица живо распорядилась богомерзкие штудии прекратить, имение забрать в опеку, а любознательного поручика посадить на цепь в доме скорби. Там его, в свою очередь, тоже присмотрели для опытов. Екатерина Романовна Дашкова, посетившая заведение на Пряжке, прониклась интересом к возвышенному образу мыслей достойного сына века Просвещения. Пресловутого маркиза в ту пору никто не читал – оттого, должно быть, что он еще ничего и не написал.
Многоученая княгиня забрала несчастного к себе в дом, где и поселила вместе со своими
