втройне.
— Это как раз то, что поддерживает тебя, когда тебе перевалит за седьмой десяток.
В тихом отчаянии мы отметали один замысел за другим, пока я не предложила:
— Пойдем прогуляемся по лужайке.
Прохладный октябрьский воздух словно подстегнул ее:
— Черт, это же настоящая футбольная погода! — воскликнула она и, прищелкнув пальцами, добавила: — Ладно, не такие уж мы недотепы, чтобы не справиться с этим делом.
Но мои мысли были заняты в тот момент другим. Медленно подбирая слова, я проговорила:
— Больше всего меня раздражает в университетском спорте, каким я его видела, когда был жив мой муж, и вижу сейчас по новостям, отнюдь не то, что ловкие тренеры имеют миллионы долларов в год побочных доходов от телевидения, выездов в лагеря, протаскивания спортсменов в учебные заведения, в то время как их игроки не получают ничего. Меня убивает, что спортсмены повсеместно считают, будто можно безнаказанно насиловать студенток, с которыми они учатся. Причем это право представляется им чуть ли не как данное Богом. Посмотрите, что происходит в последнее время во всех концах станы. Трое футболистов насилуют первокурсницу. Четверо хоккеистов, двое баскетболистов… а сколько дел не попадает на страницы прессы! Тренеры, похоже, думают, что их звезды для подтверждения своей зрелости могут насиловать кого им захочется — Испугавшись резкости собственных слов, я осеклась: — Может быть, это слишком. Вообще-то сомнительно, что тренеры знают и поощряют это.
Повисла долгая тишина, и, когда я посмотрела на спускавшуюся по склону Дженни, мне стало ясно, что в этот момент она выбирает, как ей пройти по минному полю своих мыслей. Наконец она остановилась, показала на скамейку и, пригласив меня сесть рядам, не спеша изрекла:
— Итак, номер пятый — а это наиболее яркая, выдающаяся натура — насилует нашу героиню. Она вне себя от ярости и немедленно заявляет об этом, но — тут я заимствую вашу мысль — его выдвигают на премию Хейсмана. Если он получает ее, то университет выигрывает тоже. Он приобретает огромную популярность по всей стране, и в следующем году не будет отбоя от желающих поступить.
— Интересное начало!
Дженни пропустила мои слова мимо ушей. Голова ее была занята неожиданной развязкой, к которой она хотела подвести меня:
— Университетские адвокаты, кое-кто из профессуры, тренеры, и особенно главный, — все давят на нее, чтобы она сняла свое обвинение. И заставляют замолчать. Они, может быть, и не угрожают ей физической расправой, но она напугана до смерти. Во всем университете у нее не находится друзей, кроме одной-единствеиной чернокожей девушки, которая уже прошла через все передряги, связанные с посягательствами мужчин. Она советует нашей героине: «Не отступай!» Проходит неделя, и негритянка оказывается отчисленной из университета. Доводами администрации являются плохая успеваемость и нарушение правил поведения.
— Интересное добавление!
— Но это еще не все. Наш герой получает премию Хейсмана. Наш университет получает поздравления. Анаша героиня получает беременность. — Последовала еще одна долгая пауза, после чего она осторожно произнесла: — Когда беременность подтверждается, она идет к тем, кто затыкал ей рот, и спрашивает, что ей делать. Самым сообразительным оказывается главный тренер. Он дает ей деньги и находит врача, чтобы сделать аборт. Но наша героиня соглашается на это только при условии восстановления в университете своей чернокожей подружки. Ее восстанавливают, и они вместе идут в клинику.
После некоторых размышлений я призналась:
— Мне не приходило в голову ничего подобного! Но вам придется повесить эти события на Небраску. Использовать реальное место не совсем удобно.
— Нет! — неожиданно и твердо заявила Дженни. — Это было бы слишком явно. Небраску трогать нельзя. Мы придумаем другое заведение.
— Какое?
— Откуда я знаю? — И мне стало ясно, что в этом деле у Дженни гораздо больше личных мотивов, чем она хочет показать. Но было ясно и то, что сейчас не время исследовать эти темные закоулки ее прошлого.
Мы еще долго сидели в тишине под октябрьским солнцем. Посматривая искоса на ушедшую в себя Дженни, я была преисполнена чувством сопричастности к самой сути процесса создания книги. «Интересно, что пришлось пережить ей в тех студенческих городках Запада? — задала я себе вопрос и тут же остановила себя: — Не пытайся добиться от нее правды. Все писатели выдумщики, даже когда описывают пейзаж. Им приходится быть такими. Они дают нам свои интерпретации событий, и мы принимаем их».
Наконец Дженни заговорила:
— Уверена, что знаю, о чем вы думаете. Нет, я не была той девушкой, что забеременела и с которой так дурно обошлись. Я извратила факты. Та девушка была черной. Ее же подружка, наоборот, была белой. Ну-ка, догадайтесь, кто она.
ВТОРНИК, 29 ОКТЯБРЯ. Когда умер мой муж, я решила, что не стану той, кого называют «безутешной вдовой», имея в виду достойную женщину с приемлемой наружностью, которая посчитала свою жизнь законченной и заточила себя в доме, озабоченная лишь тем, что она оставит после себя своим детям и внукам. Ко мне это никак не относится.
Вскоре после похорон (может быть, даже раньше, чем это могло понравиться некоторым из моих друзей) я возобновила свою разнообразную общественную деятельность, которая всегда приносила мне удовлетворение. И, поскольку в моем распоряжении осталось очень много денег — целых тридцать миллионов, я могла заниматься тем, чем хотела.
Как и мой муж, я инвестировала городскую библиотеку и ежегодно выплачивала мисс Бенелли премию, о которой ее Правление не знало. Приплачивала колледжу. Потихоньку перечисляла деньги на счет Лиги юных бейсболистов Ньюмюнстера и, конечно же, щедро помогала нашему небольшому местному госпиталю, церквам Ларримора и так далее.
Но самое большое внимание я уделяла дружескому сотрудничеству с местными фермерами и торговцами, которые стояли на страже моего благосостояния. Поэтому, когда нашей новой жительнице Ивон Мармелл потребовалось познакомиться со своим теперешним окружением, в моем лице она нашла самого лучшего гида. Отправившись в путь в девять утра, я провезла ее по всей нашей округе, снабдив предварительно картами местности, как типографскими, так и изготовленными собственноручно.
— Вот здесь наша дорога Кат-офф пересекается с Рениш-роуд, а там, где буквально на днях был снесен старый амбар, — печально известная ферма Фенштермахера. Когда-то семья владела сотнями акров земли, но постепенно растеряла ее. Я пыталась помочь Отто и его жене, которую тоже обожаю, но их сыночек оказался невыносимым человеком. Мы с Ларримором предоставили ему своего рода стипендию, когда он учился в Ньюмюнстере, но он все равно ничего не добился. Думаю, вы тут будете часто бывать, потому что Фенштермахер готовит лучшее в округе мясо с кукурузой.
Когда она поинтересовалась, что это такое, я заметила:
— Вы еще не готовы к жизни в Дрездене. Это то, что Бог придумал сразу после яблочного пудинга. Неописуемая немецкая мясная вкуснятина, которую нарезают небольшими ломтиками и поджаривают до хрустящей корочки. Приходите сюда почаще, если любите блюда из свинины… Простите, а вы едите свинину?
— Дядя Юдах поднялся бы из своей могилы, если бы застал меня за этим занятием, но то же самое произошло бы, узнай он, что я работаю на немецкую фирму.
— Как обстоят дела в «Кинетик»?
— Все стабилизировалось довольно быстро. А дяде Юдаху я буквально обязана своей судьбой. Никогда не забуду тот день в публичной библиотеке Бронкса, когда он увел меня от полки с яркими детскими книгами и показал мне менее красочные, но предназначенные уже для подростков. Эта картина и сейчас у меня перед глазами: мне одиннадцать или двенадцать лет, правая рука в гипсе.
— А что случилось?
