ночи, так как его сон нарушал непрестанный крик совы. [Один] воин, опытный в птицеловстве, поймал сову и принес [ее Августу] в надежде на огромную награду. Похвалив [воина], император приказал дать [ему] тысячу [мелких] монет. [Недовольный], тот дерзко сказал: 'Я очень хочу, чтобы [она] жила', - и отпустил птицу. Как не удивиться [тому], что строптивый воин ушел, [так и] не рассердив Цезаря? (27) Ветеран, так как в указанный ему день он отвечал по иску, пришел в приемную к Цезарю [Августу] и просил ему помочь. Тот без задержки дал защитника, которого выбрал из своего сопровождения, и поручил ему тяжущегося. [И тут] ветеран гаркнул: 'Но я-[то], Цезарь, когда ты подвергался опасности в Актийской битве, не искал [себе] заместился, а сам [лично] сражался за тебя', - и открыл глубокие рубцы. Цезарь [Август] покраснел и [сам] пошел [в суд] в качестве защитника, чтобы не показаться не только высокомерным, но еще и неблагодарным. (28) Среди обеда он был восхищен оркестрантами работорговца Торония Флакка и одарил их зерном, хотя в отношении других музыкантов был щедр на деньги. И их же Тороний потом так соответственно оправдал перед Цезарем Августом, не обнаружившим [их] на обеде: 'Они у мельницы находятся'.
(29) Величественным возвращался [Август] после Актийской победы. Среди приветствующихся подбежал к нему [человек], держащий ворона, которого он научил говорить: 'Да здравствует Цезарь, победитель император!' Изумленный Цезарь [Август] купил любезную птицу за двадцать тысяч сестерциев. Товарищ [этого] затейника, которому ничего не досталось от тех щедрот, твердил Цезарю, что у того есть [еще] и другой ворон. Он упросил его, чтобы [затейника] заставили принести [птицу]. Принесенный [второй ворон] произнес слова, которым он научился: 'Да здравствует победитель император Антоний!' Ничуть особенно не раздраженный, [Август] повелел, чтобы тот поделился дарованным с приятелем. (30) Поприветствованный подобным [же] образом попугаем, Август приказал купить [и] его. Подивившись также на [приветствие] сороки, он ее тоже выкупил [у хозяина]. [Этот] пример побудил бедного сапожника обучать ворона точно такому же поздравлению. Сильно утомленный, он имел обыкновение часто говорить молчащей птице: 'Пропали [даром] труд и затраты'. Как-то ворон все же начал выговаривать подсказанное приветствие. Проходя мимо и услышав его, Август ответил: 'Дома у меня достаточно таких поздравителей'. [Но] у ворона осталось в памяти и то, что он обычно слышал от жалующегося господина, так что он присовокупил: 'Пропали [даром] труд и затраты'. При этом Цезарь [Август] засмеялся и приказал купить птицу [за столько], за сколько до этого он не покупал ни одну [другую птицу]. (31) Спускающемуся с Палатия Цезарю [Августу] [какой-то] гречишка обычно протягивал какую-нибудь воздающую почести эпиграмму, но часто безуспешно. И [когда] Август увидел, что он опять намеревается сделать то же самое, то нацарапал на листе своей рукой короткую греческую эпиграмму [и] затем послал [ее гречишке], идущему ему навстречу. Тот по прочтении стал хвалить, выражая восхищение и голосом, и мимикой. После чего подошел к креслу [Августа], достал, опустив руку в тощий кошелек, несколько денариев, чтобы дать их принцепсу. [Все это] сопровождали такие слова: 'Клянусь твоим счастьем, Севаст! Если бы я имел больше, больше бы дал'. Когда последовал общий смех, Цезаря [Август] позвал казначея и приказал насчитать гречишке сто тысяч сестерциев.
(5 , 1) [А] вы хотите, чтобы мы поведали о каких - нибудь остротах еще и его дочери Юлии? Впрочем, если меня не сочтут болтливым, я хочу прежде немного сказать о свойствах [этой] женщины, чтобы кто- нибудь из вас не посчитал серьезным и поучительным [то], что она говорила'. И при общем одобрении, чтобы приступить к затеянному, он так начал [рассказ] о Юлии: (2) 'Она достигла [уже] тридцати восьми лет - время зрелости, клонящейся к старости, в случае если бы сохранился здравый ум. Но она злоупотребляла снисходительностью и судьбы, и отца, хотя любовь к наукам и значительное образование, что в том доме было доступно, [и], кроме того, кроткое человеколюбие и совсем не жестокая душа все же снискали [этой] женщине огромное расположение к изумлению [тех], кто равно знал [ее] пороки и [их] столь большое разнообразие.
(3) Не раз отец предупреждал [ее], однако придерживаясь в разговоре [середины] между снисходительностью и суровостью, [чтобы] она соблюдала меру в роскошных нарядах и [в числе] глазеющих [по сторонам] провожатых. Когда же он пригляделся к куче внуков и [их] сходству [с Агриппой], как [только] представил [себе] Агриппу, покраснел [от стыда], что сомневался в пристойности [своей] дочери. (4) Поэтому Август тешил себя [тем], что у [его] дочери веселый, с виду дерзкий нрав, но не отягощенный пороком, и хотел верить, что такой [же] в старшем [поколении] была Клавдия. Поэтому он сказал друзьям, что у него две избалованные дочери, которых он вынужден переносить, - республика и Юлия.
(5) Она пришла к нему в очень неподобающем одеянии и натолкнулась на хмурый взгляд отца. На следующий день она изменила покрой своего наряда и обняла повеселевшего отца, так как [ее одежда] обрела строгость. И он, который накануне сдерживал свою печаль, [теперь уже] не смог сдержать радость и сказал: 'Насколько более достоин одобрения этот наряд на дочери Августа!' [И все же] Юлия не упустила [случая] сказать в свою защиту: 'Сегодня-то я оделась для отца, а вчера одевалась для мужа'. (6) Известно [о ней] и другое. На представлениях гладиаторов Ливия и Юлия обратили на себя [внимание] народа [из-за] несходства [их] свиты: тогда как Ливию окружали основательные мужчины, ту обступила толпа юношей, и притом развязных. Отец указал [ей на это] в записке, чтобы она поняла, насколько [велика] разница [в свите] у двух первых женщин [государства]. [В ответ] она изящно написала: 'Вместе со мной и они состарятся'.
(7) Соответственно, по достижении зрелого возраста у Юлии начали появляться седые [волосы], которые она убирала по обыкновению тайно. Как-то внезапный приход отца застал врасплох парикмахерш [Юлии]. Август не подал вида, что заметил на их одежде седые [волосы], и, потянув время в разных разговорах, перевел беседу на возраст и спросил дочь, какой бы она предпочла быть по прошествии нескольких лет: седой или лысой. И так как она ответила: 'Я предпочитаю, отец, быть седой', - он так упрекнул ее за обман: 'Почему же [тогда] эти [твои парикмахерши] столь поспешно делают тебя лысой?'
(8) Также когда Юлия выслушала [одного] откровенного друга, убеждающего [ее], что она сделает очень хорошо, если возьмет себе за образец отцовскую бережливость, она сказала: 'Он забывает, что он - Цезарь, [а] я помню, что я - дочь Цезаря'. (9) И так как наперсники [ее] безобразий удивлялись, каким [это] образом она, сплошь и рядом допускавшая обладание собой, рожала детей, похожих на Агриппу, сказала: 'Ведь я никогда не беру пассажира, если корабль не загружен'. (10) Близкое [по теме] высказывание [принадлежит] Популии, дочери Марка. кому-то удивляющемуся, почему иные звери - [самки] никогда не желают самца, кроме [как тогда], когда они хотели бы стать оплодотворенными, она ответила: 'Потому что они звери'.
(6 , 1) Но я хотел бы возвратиться от женщин к мужчинам и от игривых шуток - к пристойным. [Так вот], знаток права Касцелий пользовался уважением за необыкновенно изысканное остроумие и благородство. Но особенно стала известной такая его шутка. Ватиний, забросанный народом камнями, когда он устраивал гладиаторские состязания, добился [того], чтобы эдилы объявили: пусть никто не позволяет себе бросать на арену [ничего], кроме фруктов. Случайно спрошенный в эти дни кем-то [о том], считается ли сосновая шишка фруктом, Касцелий ответил: 'Если ты намерен бросить [ее] в Ватиния, [то] она, [без сомнения], фрукт'. (2) Затем, передают, он [так] ответил купцу, спрашивающему [его], каким образом ему разделить корабль с компаньоном: 'Если ты разделишь корабль, [то его] не будет ни у тебя, ни у [твоего] компаньона'.
(3) О славном красноречием Гальбе, которого портило телосложение, как я раньше сказал, распространяли [такое] высказывание Марка Лоллия: 'У дарования Гальбы неподходящее обиталище'. (4) Над тем же Гальбой очень едко посмеялся грамматик Орбилий. Орбилий выступил свидетелем против [какого-то] обвиняемого. Гальба, умолчав о его занятии, спросил его, чтобы сбить с толку: 'Чем из искусств ты занимаешься?' [На что] он ответил: 'Я обыкновенно растираю горбы на солнце'.
(5) Так как Гай Цезарь приказал выдать [всем] другим, кто забавлялся вместе с ним мячом, по сто сестерциев [и лишь] одному Луцию Цецилию - пятьдесят, тот сказал: 'За что? [Разве] я играю одной рукой?'
(6) Рассказывали, что Публий Клодий был разгневан на Децима Лаберия, потому что он не подарил ему, просящему, мим. [В ответ] [Лаберий] сказал, обыгрывая [кратковременное] изгнание Цицерона: 'Что более обременительное ты можешь мне сделать, кроме [того], чтобы я сходил в Диррахий и вернулся?' (7 , 1) Но так как немного раньше и Аврелий Симмах, и теперь я, мы [оба], упомянули о Лаберий, [и] если мы
