самой грустной, но в то же время одной из самых знаменитых площадей Парижа, где вздымается в небо Вандомская колонна, с одной стороны, и садом Тюильри, уютным тихим и мирным…, когда не бушует ветер революции, с другой стороны, это придает человеку определенный вес. Никогда не знаешь, как себя вести с таким холуем, важным и непроницаемым.
Он оглядел меня и не нашел предлога придраться к моему шелковому шарфу, молча оценил добротный костюм (от модного портного, в котором я держался достаточно небрежно, чтобы создать впечатление, как будто одеваюсь так каждый день), так же как твидовый плащ и вызывающий итальянский головной убор. Из осторожности я спрятал свою трубку, был свежевыбрит, без единого пореза. Экипированный таким образом, стал похож на процветающего киношника или на представителя какой- нибудь другой свободной профессии, но уж никак не на легавого. Иначе говоря, я внушал доверие.
После визита Флоримона Фару я выудил из тайников моего серого вещества предлог вступить в контакт с мадемуазель Левассёр. И собирался его использовать. Мадемуазель Левассёр и консьерж Трансосеана вместе избавили меня от этой работы.
Мадемуазель Левассёр не было дома. Страж за конторкой в синей униформе затруднялся сказать мне, когда она появится. Но я мог, если желаю, оставить записку. Я не стал оставлять записки, сказал, что вернусь еще раз, и ушел.
Подходило время, когда мадам Лёрё должна была отозваться на мой телефонный вызов. Я пешком напоавился в свою контору. На углу улицы Мира и улицы Даниель Казанова мне показалось, что за мной тащится хвост. Я незаметно обернулся и увидел среди прохожих мужчину, слишком небрежные манеры которого как раз и выдавали его целенаправленность. Сунув руки в карманы плаща хорошего покроя, в стильной шляпе, он с достоинством курил сигарету. У него были тонкие усики и матовый цвет лица; с того места, где я находился, нельзя увидеть большего. Мы пересекли авеню Опера, шагая почти рядом. Тут мне представилась возможность разглядеть его в свое удовольствие. Я не ошибся в отношении усов и цвета лица. Кроме того, у него было удлиненное лицо с довольно тяжелым подбородком, а серые глаза в этот момент делали вид, что не обращают на меня никакого внимания. Перейдя улицу, он замедлил шаг, но не изменил направления. В самый раз бы мне наняться гидом. По-видимому, мои маршруты нравятся иностранцам. Когда я дошел до пассажа Шуазёль, он находился на углу улицы Вантадур. Я ввалился в коридор здания, где располагается Агентство Фиат Люкс, бегом взбежал на третий этаж и, как только очутился в своей конторе, открыл окно, чтобы осмотреть улицу. Никого. То есть народу полно, но моего попутчика нигде не видно.
– Что происходит? – спросила Элен.– Вам что, плохо?
– На меня положил глаз один молодой прохожий,– сказал я,– совсем в обычаях этого квартала. Принял меня за одного из парижских шалунишек… Он шел за мной до самого дома, и меня не удивит, если поднимется по лестнице. Не исключено, что вот-вот появится.
Он не пришел. Но, бросив последний взгляд в окно, я увидел, как он перешел дорогу и застыл в раздумье на тротуаре улицы Святой Анны. Я закрыл окно.
– Теперь моя очередь выслеживать его,– сказал я.
В этот момент зазвонил телефон. Элен сняла трубку.
– Это Лимож,– сказал она и передала трубку мне.
– Здравствуйте, месье,– сказал кто-то голосом коровницы.
– Здравствуйте, мадам Лёрё.
– О нет, месье, я не мадам Лёрё. Я Мариетта, служанка. Мадам Лёрё не может подойти. Мадам Лёрё почти не двигается. Мадам Лёрё почти инвалидка.
– Очень хорошо, очень хорошо,– сказал я.
– Бессердечный,– сказала Элен, держа отводную трубку.
– Гм…– опомнился я.– Я хотел сказать… в конце концов, я не знал…
– Здесь все это знают, месье.
– Конечно, конечно. Тогда послушайте, мадемуазель Мариетта. С месье Лёрё произошел несчастный случай…
Я заставил ее выучить почти наизусть то, что ей следовало повторить мадам Лёрё, чтобы та не волновалась, добавил нижайший поклон и положил трубку. Потом вернулся к окну. Моего преследователя больше не было видно.
– Пусть это не портит нам аппетит,– сказал я Элен.– Хотите, пойдем поедим? Уже давно пора, а я более или менее знаю, где найти этого типа. Если не ошибаюсь, я его, кажется, видел развалившимся в кресле отеля Трансосеан…
За едой мы познакомились с первыми выпусками вечерних газет: статья об убийстве Ларпана и обнаруженной на нем копии украденного в Лувре Рафаэля стояла на видном месте. Репродукция полотна (подлинного или копии?) иллюстрировала ее. Ни одного портрета мертвеца. Правда, следует признать, что трудно воспроизвести черты лица человека в том виде, в каком я его видел в подвале. И, по-видимому, в его багаже не нашлось ни одной приличной фотографии. Собственно, по размышлении, я понимал, что публикация его фотографии была ни к чему. Вопреки размерам заголовков и статьи, расследование было окружено тайной. Никакого намека на прошлое Ларпана, о котором говорили лишь, что, прибыв из Швейцарии, он в течение нескольких дней проживал в большом столичном отеле. Название отеля не упоминалось. Также не упоминалось и имя мадемуазель Левассёр. Тело, как сказал Фару, было опознано «несколькими лицами из окружения покойного».
Вернувшись из ресторана, вместо десерта я позвонил в отель. Десерт получился неудачный: мадемуазель Левассёр по-прежнему отсутствовала.
Немного позже зазвонил телефон. На другом конце провода – пресноводный матрос, Роже Заваттер:
– Привет, шеф. Мы на стоянке.
– Откуда вы звоните?
– Из бистро на набережной.
– Я полагал, что вам платят за то, чтобы ни на шаг не отходить от Корбини.
– Этот Корбини – псих,– взорвался он.– Подумать только, именно такие всегда лопаются от бабок. А! Проклятье! Послушать его, все ему осточертели. Он все время на взводе. Скажите, пожалуйста, нервы! У меня такое впечатление, что он хочет обойтись без наших услуг. Шикарная жизнь продолжалась недолго. Вам бы следовало прийти попугать его, придумать какие-нибудь опасности, впрочем, я уж и не знаю что…
– Вам хотелось бы подольше ходить в его телохранителях, а?
– А что,– усмехнулся он,– никаких неприятностей, хорошая оплата… Хотелось бы продлить удовольствие.
– Корбини – клиент. Надо мне его хоть разок повидать. Я скоро приду. Где вы находитесь?
– В порту Лувра.
– «Красный цветок Таити», не так ли?
– Нет. Тот цветок завял. Авария с мотором. Но Корбини купается в золоте. У него есть другая яхта. «Подсолнух». Мы сейчас на ее борту.
– «Красный цветок»… «Подсолнух»… Вся жизнь в цветах, как кажется, не правда ли?
– Он сам, во всяком случае, не цветочек,– сказал в заключение Заваттер.– А потерять его было бы жаль.
Кокетливая прогулочная яхта тихонько покачивалась в желтоватых водах Саны между мостом Карузель и мостиком Искусств. Со сложенными парусами и убранной мачтой она была похожа на большую лодку, почище, чем другие. Парень из экипажа, эдакий морской волк с открытки, в брюках из грубого полотна, свитере из толстой синей шерсти и в нантской фуражке, стоял на палубе и смотрел, как посреди реки мимо него скользила вереница барж. При звуке моих шагов на гнущихся сходнях, соединяющих «Подсолнух» с берегом, он обернулся и пошел мне навстречу. Околыш его фуражки в лучших традициях был украшен красным якорем. Не хватало лишь нескольких обрывков тумана, чтобы довершить декорацию. Но
