– Тоже мне, трагедия! Делов-то… Моральное падение – побочный результат рерайта, сейчас исправлю.
– Маша, такие ошибки дорого стоят, – глубокомысленно заметила Марина. – И добавила шепотом: – А если б это прошло в печать?
Действительно, какой ужас! Читательницу мог бы хватить удар от такого открытия. Интересно, наша потенциальная Галя девственница или строгая молодая мать? И если она замужем, то занимается ли сексом с мужем? И как? В смысле, снимает ситцевую ночную рубаху с длинными рукавами или для пущей сохранности нравственности укрывается с головой плотной простыней, выставив тощие бледные ноги и костлявые бедра для исполнения супружеского долга?
Глава 12
Вещественное доказательство
В первый раз я приехала из родного Павловского Посада в Москву после окончания средней школы. Рыжая болоньевая сумка-бочонок с интригующей надписью «Спорт», русая коса до пояса, жуткие синие тени у глаз – макияж как мертвенные пятна, испуганный взгляд. У таких хочется спросить: «Деточка, куда ж ты прешься?» Деточка хотела быть актрисой, но постеснялась. Поэтому решила, раз не удалась красивой, то надо писать романы, потом делать из них сценарии и снимать кино. Однако в Литературный институт тоже постеснялась – испугало пафосное слово «литературный». А вот журналистика, решила я, самое то.
Направления в общежитие для абитуриентов выписывал рабфаковский юноша, не так давно отдавший свой гражданский долг Родине. Его разбушевавшиеся гормоны были видны невооруженным глазом. А тут такой подарок судьбы – расселять абитуриенточек. Новое мясо! Свежак! Только что из деревни, это ж как теплое молоко с утренней дойки. Несут полное ведро, а оно покачивается чуть-чуть, в такт шагам, только ручка – железная дужка – вжик-вжик по стальным ведерным ушкам… Так моя украинская бабушка носила парное молоко.
Тот юноша был очень даже привлекателен, звался Илюшей. Раскосые глаза, вьющиеся кудри, широкие плечи. Подозреваю, что бедный Илюша имел стойкую эрекцию в течение всего дня, иначе чем объяснить его неудержимое кокетство и сальные шуточки. Нежные провинциальные барышни краснели, потупив глазки, и страстно фантазировали себе этого Илюшу.
Я тоже задышала на смазливого расселяющего, но была еще столь невинна, что тут же запретила себе даже мечтать. Дрожащей ручечкой взяла у красавца бумажку с адресом общежития и номером комнаты, в которую он меня определил. Нет, нет… И не думай… С таким длинным носом, с такими тощими коленками, с такими… с никакими… Я была убеждена, что с подобной внешностью я никогда не выйду замуж и никогда ни один мужчина не обратит на меня внимания.
В одной комнате со мной жили девушки постарше, одна из них даже была замужем. Звали ее красиво – Варей, и она готовилась поступать на биологический факультет.
Однажды я вернулась в общежитие раньше, чем предполагала, и попыталась открыть дверь. Тщетно. Ключ не желал входить в скважину: похоже, его двойник торчал с другой стороны. Провозившись довольно долго, я устало опустилась на пол. Закурила какую-то дешевую дрянь – как раз начала пробовать это взрослое развлечение.
Дверь тихонько открылась. Из комнаты выглянул Илюша. Голый торс, голые же крепкие мускулистые ноги, бедра стыдливо прикрыты куцым общежитским полотенцем, которое для лица. Вероятно, они с Варей решили, что я удалилась, и Илья выглянул проверить обстановку.
– Здрассьте… – только и промямлил он и скрылся обратно.
Это был полный крах тайных фантазий о стройном принце. Это было откровение – ведь соседка замужняя женщина! Это было удивление – на дворе белый день, а они… Это было практически тоже самое, как если бы читательнице журнала «Галя» попался рассказ о том, что у героини два любовника.
Варя тогда поступила на свой биофак, хотя, как я потом узнала, вовсе и не любила биологию. Зато она была честолюбивым художником. По мнению Вари, честолюбие начинается там, где рождается настоящий интерес к делу, и только тогда приходит успех. Ее, Варина судьба, тому подтверждение. Изучала Варя в течение четырех лет физиологию растений. Сажала себе пшеницу в поддоны, поливала и рассматривала в микроскоп. И было ей это все до истерики скучно. Несколько раз ее пытались исключить, два раза – успешно. Когда это случилось впервые, Варя выпила водки, пострадала и уехала домой в Барнаул. Через год вернулась, со свидетельством о разводе и строгим наказом мамы учиться хорошо. Опять поливала подросшую пшеницу, совала ее под увеличительное стекло микроскопа, разглядывала с ненавистью те же осточертевшие пшеницыны клетки и… не вынесла душа поэта, вернее, художника. Варю опять отчислили. За столь нелицеприятную вещь, как академическая неуспеваемость. А как ей было успевать, если она вечера проводила вольнослушателем в Суриковском институте.
История повторилась. Варя отправилась обратно в Барнаул, ее отругала мама, и Варя восстановилась через год, ибо надо приличной девушке из приличной семьи получить приличное образование. Опять пшеница, опять ненавистный микроскоп, опять, разумеется, отчисление. Потом Варька рассказывала, что не могла понять жалости одногруппников. Учащийся на биологическом факультете народ, в отличие от Вари, любил науку и искренне жалел тех, кто не успевал в учебе.
А Варя хотела рисовать.
Сейчас пять ее работ на выставке в Берлине. Сама она не поехала: готовится к своей первой персональной выставке в Москве. У Вари большая квартира в Митино, маленькая дочь и целый арсенал советов, как надо жить.
Варя – моя подруга.
Мы сидим с ней в маленькой кафешке, недалеко от метро «Полянка» и едим греческий салат.
– Маша, ты слишком добрая, – поучала меня Варя. – Ты всегда была доброй и не умела отказывать. От этого все твои беды.
– Варь, при чем тут доброта, – чуть не рассердилась я. – Он гуляет. Ты можешь себе это представить?
– А это потому, – настаивала Варя, – что ты его по доброте своей разбаловала напрочь. Он сел тебе на шею и ноги свесил. И сейчас хочет ими поболтать.
– Не ногами он хочет поболтать…
– Мань, – Варька проникновенно посмотрела мне в глаза, – ну согласись, что он с жиру бесится.
– С жиру, – охотно согласилась я.
– Поругайся с ним.
– Не могу, я пыталась. Понимаешь, я знаю, что он будет все отрицать, а у меня нет прямых и неопровержимых доказательств. Таких, чтобы в лоб – и ни слова не мог возразить!
– Тебе нужны доказательства? Добудь их!
– Как? Мне что, за ним следить?
– Гм… Интересная мысль, – задумалась Варвара. – А что тебе мешает? Морально-этические принципы?
– Нет, – пожала я плечами. – Опыта нет, да и неудобно как-то.
– Неудобно спать на потолке, потому что одеяло падает, – сказала Варька, доставая мобильник. – Надо няне позвонить, спросить забрала она Каринку из сада или нет.
Варя воспитывала дочь одна, это был сознательный выбор. Кроме самой Вари, никто не знал – если, конечно, она знала, – кто Каринкин отец. Даже для нас, лучших подружек, меня и Катьки, эта тема в присутствии Варвары была запретной и не подлежала обсуждению.
– Как у тебя на работе дела? – поинтересовалась Варька, прижав телефон к уху.
– Нормально. Кошка вот недавно родила возле редакции.
– Да? Кстати, а как там Катерина? Ты ей давно звонила?
– Давно. Она тоже родить уж должна…
– Але? – закричала Варя в трубку. – Наталья Ивановна, что к трубке так долго не подходите? Как Карина?
Дома – покой и вечерняя нега. Свекровь накормила Антона и Гришку жареной картошкой с котлетами. Теперь мальчики лежат на диване и смотрят художественный фильм «Три толстяка». Надо сказать, что я как правнучка кулаков все эти сказочки про революцион
