– С козлом?
– Да, с козлом! Это все равно лучше, чем тащить все на себе. А ведь он хотел, козел-то, стремился. Цветы в больницу таскал, когда я беременная на сохранении лежала. А я ему цветами по морде – ляпс-ляпс! Приятно ужасно, но недолго.
– Триумф – это всегда мгновенье.
– Знаешь, Мань, – Варька задумчиво посмотрела на свою картину, – я тут дорисую еще одного пеликана. Композиция практически не изменится, однако возникнет позитивный настрой. Значит так, эти двое жмутся на острове. У них – запретная любовь. Но по новой концепции это название приобретет совершенно иное звучание! – Варька деловито почесала за ухом и продолжила: – Итак, в воздухе покинутая возлюбленная, она их застукала. Но сзади за ней пристроился самец. Совсем новый персонаж, он – тайный воздыхатель, следует за нашей героиней по пятам.
– А она что?
– А она примет его ухаживания. И знаешь, чем закончится?
– Чем?
– Все будут жить долго и счастливо.
– И подохнут вместе, в один день. Только неясно, кто с кем будет жить.
– Эта, которая летит, будет жить со своим козлом – тьфу! – с пеликаном.
– А его новая пассия?
– Сама отвалится.
– А тайный воздыхатель?
– Тоже отвалится, но потом.
– А зачем тогда все?
– Как зачем? Я рассчитываю неплохо выручить за эту картину.
– Пеликанам-то какой резон? Несчастной покинутой зачем твоя мазня?
– Я бы попросила! – строго сказала Варька. – У меня не мазня, а искусство. А покинутой есть резон. Она удовлетворит свое раненое самолюбие и при этом сохранит семью. Маня, знаешь, что такое ревность? Уязвленное самолюбие, и не более того. Если ты заведешь себе любовника, твои мысли будут о том, как бы скрыть этот факт от мужа, а не о том, как бы самого мужа уличить в измене.
– Любовника? Занятный совет для сохранения семьи.
– Очень хороший совет, чтоб ты знала. Попробуй, потом скажешь, что права была умная Варя. Кстати, хочешь я тебя с Гией познакомлю?
– С кем? – возмутилась я.
– С Гией. – Варька посмотрела на меня как на дуру. – Это мой новый галерист, а не то, что ты подумала. Презентабельно обрусевший грузин. Знаешь, где он организует выставку? В Пушкинском – ни больше ни меньше. Для тех, кто навсегда в танке, сообщаю: это очень круто.
– Ладно, я подумаю, – сдалась я. – Если вдруг захочу Гию, я тебе позвоню, держи клиента тепленьким.
– Только знаешь что, – Варька окинула меня придирчивым взглядом, – ты подстригись. А то мне стыдно будет перед галеристом, мне еще с ним работать, я надеюсь.
Отлично! Моя лучшая подруга только что довела до моего сведения, что я не могу возбудить даже горячего кавказского парня.
В нашем районе недавно открылась дешевая парикмахерская, которую устроители именовали гордо – «Салон красоты Любляна». Меня всегда смущали такие названия. Не иначе как Любляной прикидывалась любовница хозяина, а звали ее на самом деле как меня – Маша.
В салоне стояли тишь да благодать – мастерицы чистили друг другу ногти. Только одно кресло было занято, в нем съежилась древняя старушенция с тремя волосинами и виновато улыбалась. Вероятно, стеснялась, что сидит с непокрытой головой, платок ведь пришлось снять.
Я выкопала Гришку из куртки, сама сняла плащ. Напротив вешалки – большое зеркало, чтоб отражать красоту в полный рост. Ну-ка, где там мол красота? Н-да… Надо было хоть остатки ресничек подкрасить тушью, все ж поприятней бы получилось. Может быть.
Посадила Гришку к кореяночке, которая его уже как-то стригла. Все чудесно, только челку отрезала так, что мой светловолосый ребенок немедленно стал похож на сказочного Иванушку-дурачка, подстриженного под горшок.
– Челку не очень коротко, – попросила я.
Кореяночка улыбнулась, отчего ее узкие глазки исчезли вовсе, и закивала.
Сама я села к полной рыхлой мастерице лет сорока, с самой неаккуратной прической из всех парикмахерш. Будем надеяться, что она трудоголик и на свою голову у нее просто не хватает времени.
– Что будем делать?
– То же, что и было. Но покороче и покрасивее.
Краем левого уха я услышала, что в это же время старуха сказала своей мастерице:
– Ничего не надо, внучка, ты меня просто покороче подстриги…
Моя уточнила:
– Каре, значит?
– Да, – кивнула я и тут же услышала за спиной бабулькин голос:
– Мне б по-простому… Это… Каре.
Мастерица меж тем потрогала мои волосы, потерла прядь между пальцев:
– Волосы за уши делаете?
– Да, мне так удобней…
– А чтоб не мешало, я их за ушки, за ушки… – вторила старушенция.
Я скосила глаза. Бабкина затылочная проплешина четко просматривалась у меня в зеркале. На секунду мне показалось, что я увидела свое будущее. Лет через… тридцать. Или даже больше. Сижу я, плешивая беззубая старуха, виновато улыбаюсь и шамкаю: «Покороче меня, деточка, но ничего кардинального. Чтоб все как было, но ничего не мешало и не злило». А юная полногрудая парикмахерша, стараясь не повредить сизый лак на свежевыкрашенных ногтях, недовольно отвечает: «Тебе, бабка, уже в крематорий пора, а ты все в салоны красоты шастаешь. Сиди тихо, если не хочешь, чтоб я тебе ухо отчикала».
– Нет, – решительно сказала я толстой неопрятной мастерице красоты, которая уже занесла над моей головой хищные ножницы, – давайте по-другому. Давайте коротко, под мальчика. И покрасить то, что останется, в ярко-рыжий.
– Можно еще зеленые перья по бокам дать, – неуверенно предложила та.
– Зеленые? Заманчиво… Нет, зеленые оставим на следующий раз. – И когда парикмахерша начала резать мои дивные русые волосы, спросила: – А как у вас молодые обычно стригутся?
– Молодые? Это которым по двадцать? – уточнила мастерица.
– Ну да. Или по восемнадцать.
– Такие к нам не ходят, к нам все больше пенсионеры или дамы в годах.
Гришка слез с кресла и подбежал ко мне. Кореяночка сияла восточной улыбкой сзади. Ребенок подстрижен как в армию, челки нет вовсе.
– Мама, я красивый?
– Очень, – подтвердила я, чтоб не расстраивать ребенка.
Главное – это самооценка. Мужчина должен быть уверен, что неотразим, даже если ему нет еще и пяти лет.
– Мама, – голос Гришки задрожал, – а где твои волосики?
– Спокойно, малыш, – ответила я, пытаясь сохранить самообладание, – кое-где еще остались.
– Где остались, мама?
– Кое-где, – уклончиво сказала я, глядя в зеркало, как мой череп чудесным образом покрывается коротким жестким ежом. – К голове это не имеет отношения.
– Мама, а череп – это что? – вдруг спрашивает Гришка, внимательно глядя на мою прическу.
– Череп – это кости, их не стригут, – залилась зычным гортанным смехом мастерица.
Я долго сидела с полиэтиленом на голове, пока вонючая въедливая краска терзала остатки моих волос. Гришка носился вокруг кресла и время от времени спрашивал: «Мама, а ты теперь мальчик или
