Вот так — или — или! Без полутонов. Без промежуточных инстанций. Без плавного перехода от увиденного к осознанному. Все по правилам, по науке, все как тебя учили. Чувствуешь опасность — уходи. Увидишь занесенную руку — бей первым. Кажется что-то подозрительным — стреляй. Подумаешь о женщине — бери ее. Или обходи за километр. Не бойся ошибиться, не думай о том, что занесенная рука была ладонью друга, а женщина — человеком, который мог бы стать для тебя всем на свете. Контора принимает на себя всю ответственность за издержки. Лучше перестраховаться, нежели недооценить. Работа есть работа! А думать будешь потом. Когда вернешься в контору, напишешь подробный отчет о проделанной работе, сдашь табельное оружие, отдохнешь две недели в Гаграх или на Рице…
После того как Витяня в изнеможении отмок в ванной, он принял контрастный душ, чисто выбрился, закутался с головой в толстое банное полотенце, прошлепал босыми ногами к кровати, снял трубку телефона и набрал семизначный номер.
На шестой или седьмой гудок на другом конце провода слабо отозвался женский голос:
—
У телефона…
И только тут до Витяни дошло, что звонить в первом часу ночи практически незнакомой женщине — верх неприличия. А тем более в церемонной Дании.
—
Ингрид?
—
Да.
—
Простите меня, Бога ради, я посмотрел на часы уже после того, как вы взяли трубку…
—
Кто это?
—
Вацлав. Вацлав Зденек. Помните, я был у вас позавчера…
—
Ох, простите меня, пожалуйста, — голос сразу же потеплел. — Просто я уже спала…
—
Это вы простите меня. Если позволите, я перезвоню вам завтра.
—
Да нет, все нормально. Кажется, я уже окончательно проснулась. У вас все в порядке, господин Зденек?
—
Все… — Витяня поймал себя на том, что улыбается совершенно без всякой причины. — А почему вы спрашиваете?
—
Ну, мне показалось…
—
Я вижу, ваши блестящие психологические способности проявляются в любое время суток, — сказал Витяня, продолжая улыбаться.
—
Значит, не все в порядке?
—
Скажите лучше, как ваши дела, Ингрид?
—
Как обычно, господин Зденек. У меня все в порядке. Откуда вы звоните?
—
Из Цюриха.
—
Вы много путешествуете?
—
Приходится… Видите ли, Ингрид, завтра днем я буду в Копенгагене. И я подумал, может быть, мы…
—
Вы хотите встретиться со мной? — Ее вопрос прозвучал очень естественно. Витяня вдруг подумал, что именно естественность Ингрид поразила его в первую же минуту их знакомства. Когда живешь ложью и во лжи, восприятие таких вещей как-то особенно обостряется, приобретая чуткость пальцев слепого от рождения.
—
Да, если вы не возражаете.
—
Вы собираетесь в Копенгаген надолго?
—
Не думаю. День или два… Не больше.
—
Я могу освободиться в два часа дня. Вас устраивает это время?
—
Вполне.
-Где?
—
Поскольку я намерен остановиться в «Савое» и не очень-то хорошо знаю Копенгаген, то, может быть, встретимся внизу, в баре?
—
Хорошо, я обязательно буду.
—
Спасибо, Ингрид. Спокойной ночи!
—
Погодите! А если вы не успеете?
—
Почему я должен не успеть? Мы ведь договорились.
—
Ну, не знаю… — в трубке повисла пауза. — Отложат вылет из-за неисправности самолета. Или что-то еще в этом роде.
—
Тогда я найму частный самолет.
—
А если погода будет нелетная?
—
Тогда я возьму в ближайшем прокатном бюро самую мощную машину и все равно приеду вовремя.
—
Вы не верите, что бывают безвыходные ситуации?
—
Не верю. Пока человек дышит, выход есть всегда.
—
Все-таки вы славянин… — Он услышал, как Ингрид улыбается.
—
Еще какой!
—
Спокойной ночи, господин Зденек!
—
Спокойной ночи, Ингрид!..
«Зачем мне понадобилось говорить ей, что я в Цюрихе? — думал Витяня, гася свет и накрываясь с головой толстым одеялом из верблюжьей шерсти. — Наверное, я уже разучился функционировать как нормальный мужчина с нормальной психикой. — Сказал бы правду, и тогда свидание можно было назначить на десять утра. Или даже на девять… Одно слово — мудак…»
Это была последняя мысль перед тем, как прозрачная, подернутая разноцветными всполохами пелена уволокла его в короткое небытие.
Через секунду Мишин уже спал.
24. САН-ПАУЛО. МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ БЕЛЬВЕДЕР
Март 1978 года
Чтобы понять это вопиющее несоответствие — советский человек под расплавленным солнцем Латинской Америки, надо очень сильно напрячь воображение и представить себе одинокую женщину в норковой шубе и шапке с засунутыми в муфту руками, посаженную на трибуну огромного, заполненного до отказа полураздетыми фанатиками стадиона в тот самый момент, когда любимая команда забивает решающий гол. Если же принять в расчет издержки школьного воспитания, в соответствии с которым коллектив по определению не может быть неправым, то, действуя методом исключения, на этом самом стадионе спонтанного безумия и истошных воплей единственной идиоткой была я.
Следуя под трогательной — в буквальном смысле — опекой очередного голландского опекуна с типичной русской фамилией Хернхорст, которая выражалась в том, что серый пиджак нежно поддерживал меня под руку, одновременно не давая забыть о некоем зловещем предмете, вложенном в «Нью-Йорк Таймс», я на какое-то время полностью отключилась от унизительных деталей собственного конвоирования — настолько влажной, оглушающе шумной и предельно наэлектризованной, словно в гигантской общей бане при горно-обогатительном комбинате, была атмосфера в таможенном отсеке аэропорта.
То ли бразильцы еще не додумались до установки кондиционеров в местах
