Вернувшись мыслями в свою братскую могилу, я испугалась уже по-настоящему.
Нужно было что-то предпринимать. «Пока не стемнеет», — вспомнила я слова Пржесмицкого. Но это ведь пять-шесть часов! И я начала борьбу. Чтобы отвлечь себя от нарастающего бунта задавленной в буквальном смысле слова психики, я стала восстанавливать в памяти скудные знания о выживании человека в экстремальных условиях. Естественно, вспомнила йогов, которые умудряются месяцами жить без воды и пищи и даже задерживают дыхание на несколько суток. Безуспешно потратила минут сорок на хотя бы приблизительное описание принципа аутотренинга, потом представила себе пронзительный взгляд Вольфа Мессинга, исходящую от него магическую волю…
Конечно, я обманывала себя: совладать с нервами было выше моих сил. Это все равно что набрать в легкие как можно больше воздуха и нырнуть. Сколько ни терпи, а воздух кончится, и надо либо погибать, либо всплывать. К свету… К солнцу… Впрочем, ни нырять, ни плавать я тоже не умела. Я уже физически ощущала, как мне не хватает кислорода, как страшная масса сырой холодной земли все сильнее сдавливает меня. Я ненавидела падающий наверху снег, потому что, казалось мне, он увеличивает навалившуюся на меня тяжесть. Самое ужасное заключалось в том, что, во-первых, я абсолютно ничего не видела, а во- вторых, не могла даже пошевелиться, словно целиком закованная в гипс. В сознании сразу всплыла и приняла четкие очертания картина загипсованной ноги, подвешенной над больничной койкой. В ту же секунду она зачесалась. Причем так сильно, что я чуть с ума не сошла от желания исцарапать ногтями эту впадинку на лодыжке. Как можно быстрее, сию секунду… А через несколько секунд, по закону подлости и парных случаев, со страшной силой зачесался нос. Невозможность хотя бы дотронуться пальцем до его кончика хлестнула по нервам с такой силой, что я стала тихонько подвывать.
— Вэл? — услышала я сдавленный шепот Пржесмицкого.
— Что?
— Как вы?
— Курить хочу.
— В могиле курить вредно.
Мне показалось, что Пржесмицкий усмехнулся.
— Почему? Засекут?
— Надо подумать и о природе…
— Вы обо мне лучше подумайте! — зашипела я, чувствуя, как желание разрыдаться становится совершенно непреодолимым.
— Я уже думал.
— И что?
— Такой женщины, как вы, я еще не встречал.
— Правда?
— Да.
— А врете зачем? — я хотела как можно глубже вздохнуть, но в горле противно запершило. — Поддерживаете микроклимат в коллективе?
— И это тоже.
— Вы должны меня ненавидеть.
— Почему?
— Не будь меня, вы не попали бы в этот переплет.
— Не будь вас, был бы кто-то другой.
— У вас что, служба такая?
— Оставьте в покое мою службу.
— Господи, если уж тебя хоронят заживо, то лучше всего с артистом эстрады каким-нибудь или с преподавателем университета. Только не со шпионом: ничего из него не вытянешь!
— Не разговаривайте так много, Вэл.
— Вам надоела моя болтовня?
— Да нет же! Просто кислород надо расходовать экономно. Короткие вдохи и выдохи. Сдержанное дыхание. Понимаете?
— Да. А говорить коротко можно?
— Не больше двух-трех слов.
— Вы уже сказали пять.
— Я — не вы.
— У вас есть опыт?
— Да.
— Уже бывали в могиле?
— Угу.
— Дану?..
Это было единственное спасение — говорить. Ощущать, что я не одна. Что могила действительно братская. И что братья мои живы. Говорить. Спрашивать. Выдерживать паузу, отвечать и снова спрашивать…
— Вы женаты?
— Да.
— А где сейчас ваша жена?
— Дома.
— С детьми?
— С тещей.
— У нас есть хоть какие-то шансы на спасение?
— Какие-то шансы есть даже у человека, которого усаживают на электрический стул.
— Для могилы сравнение — просто блеск.
— А как еще ответить на этот вопрос?
— Честно.
— Не знаю.
— Но хоть из могилы мы выберемся?
— Да.
— Как стемнеет?
— Да.
— Но как?
— Вшола все предусмотрел.
— Он нас грамотно закопал?
— Как профессор. Не волнуйтесь.
— А где он сейчас?
— Не знаю.
— Он прячется от них или?..
— Или.
Последовала пауза, после чего Пржесмицкий сказал:
— А теперь помолчим минут сорок, Вэл. До вашего очередного приступа страха…
Потом я впала в забытье. Образы как-то поблекли, стерлись, начали мельтешить и постепенно стали похожи на «хвост» кинопленки, когда фильм уже кончился, а киномеханик забыл выключить аппарат: сплошная белая полоса с редкими вкраплениями черных точек и звездочек. По-видимому, меня сморило. Это удивительно, как быстро приспосабливается человек даже к самым скотским условиям. Засыпая, я больше всего боялась при пробуждении ощутить спиной и плечами страшную массу земли и не увидеть ничего, кроме смерзшихся комьев у самого носа. Однако опасения оказались излишними: я медленно открыла глаза (с таким же успехом могла и не открывать — у могильной тьмы нет оттенков) и сразу вспомнила, где нахожусь. Руки и ноги затекли так, что я не только ощущала, но и слышала их ужасное непрерывное гудение, словно вместе с нами в землю закопали действующую трансформаторную будку. Невозможность хоть как-то пошевелиться сводила с ума. В какое-то мгновение меня чуть не вывернуло от мысли, что я уже не метафизически, а вполне реально представляю, как гниет и разлагается в земле труп…
