— Вэл?
— Что?
— У вас все в порядке?
— Нет.
— Вам плохо?
— Очень. Мне кажется, нам пора наружу…
— Пока рано. Обождем немного.
— Откуда вы знаете, что рано? У вас что, будильник перед носом?
— Я чувствую время.
— Вы знаете, который час?
— Да. Примерно семнадцать десять. Плюс-минус пять минут.
— Не может быть! Мы лежим здесь уже дня три, не меньше!
— Еще минут пятнадцать, Вэл. Потерпите.
— Я не могу больше.
— Я знаю.
— Сейчас зима… Темнеет рано… Думаю, уже можно выбираться из могилы… — лепеча все это, я отдавала себе отчет в том, что слова мои бессодержательны и бесполезны и что человек, которого я буквально уламываю, находится в таком же положении и, наверно, не меньше моего стремится наружу. Но я ничего не могла с собой поделать. — Ну пожалуйста, я вас очень прошу!.. Как вы не понимаете, что я задыхаюсь?.. Я абсолютно не чувствую рук и ног… Ну что решают какие-то пятнадцать минут?! А?..
— Вэл, успокойтесь. — голос Пржесмицкого звучал ровно, без намека на интонацию: и впрямь замогильный голос. — Не распускайте себя. Сосредоточьтесь на том, что осталось совсем недолго. Поймите, это просто глупо: вытерпеть то, что мы вытерпели, — и пустить все насмарку. Подумайте о Вшоле, в конце концов…
— Даже если он уже на том свете, ему все равно лучше, чем нам!
В течение нескольких долгих, томительных секунд Пржесмицкий молчал. Потом вздохнул и очень тихо, почти шепотом, сказал:
— Не будьте злой, Вэл… Вам это совсем не к лицу.
— Простите меня…
— Все нормально, Вэл. Вы очень сильная и мужественная женщина. Не каждый мужчина выдержал бы это.
— Расскажите мне что-нибудь. Не молчите, пожалуйста. Когда вы говорите, мне легче переносить этот кошмар.
— О чем рассказать?
— О чем хотите. Только не молчите.
— Я плохой рассказчик, Вэл. Как-то привык больше слушать…
— Вы говорили, что уже бывали в такой ситуации. Это правда?
— Да.
— Где было страшнее всего?
— Не здесь. В другом месте…
— Было так же холодно?
— Наоборот — жарко.
— Тоже в лесу?
— В пустыне.
— В какой?
— Это не имеет значения. Пустыня и есть пустыня. Нет деревьев, нет травы. Нет вообще ничего. Песок. Сплошной песок. Желтый и раскаленный, как сковорода… Дышать можно только через носовой платок. А воздуха и так мало… Словом, Вэл, по сравнению с пустыней эта могила — сущий рай. И даже с кондиционером.
— А я бы согласилась сейчас полежать в пустыне пару часов.
— Вы бы не выдержали.
— От кого вы прятались там? Тоже от КГБ?
— Нет. От египтян.
— Сколько вы там пролежали?
— Ровно сутки.
— Без воды?
— У нас была одна фляжка на четверых.
— Когда это было?
— В семьдесят третьем…
— Вы их обманули, да? Выбрались?
— Иначе я бы не имел чести лежать в одной могиле с вами.
— А зачем вам все это?
— О чем вы?
— Кого-то преследовать… Убивать… Закапываться в землю… Бред какой-то! А нельзя жить, как миллионы других людей?
— Это как?
— Пить утром кофе… Идти на работу… Обсуждать с друзьями футбол… Книги читать, в конце концов…
— Вы думаете, я ничего этого не делаю?
— На работу с пистолетом не ходят.
— Вы знаете, Вэл, за что вас преследует КГБ?
— Догадываюсь.
— Это справедливо?
— Нет, пан Пржесмицкий. Это несправедливо.
— Но кто-то же должен вас защитить, верно? Вас и тысячи таких, как вы. А как это сделать без пистолета? Добрым тихим словом? Ваши соотечественники из КГБ разговаривают на другом языке.
— Вам нравится ваша работа?
— Оставьте в покое мою работу! Мне нравится моя жизнь. Я не делаю ничего такого, что противоречило бы моим убеждениям, моему представлению о том, какой должна быть жизнь и какими должны быть люди в этой жизни. Я никогда не убивал без нужды. Не пытал женщин. Не преследовал беспомощных. У меня есть мать. Жена. Была сестра… Ей никто не помог тогда, в концлагере. Потому что Гитлер делал у себя что хотел. Это была Система, как сейчас в Советском Союзе. Если человек ведет себя так, как угодно Системе, он будет жить, есть, читать книги и ходить на футбол. Если же он пойдет против, Система его уничтожит. Как хочет уничтожить вас. Как уничтожила мою сестру. Как сожгла, расстреляла, похоронила заживо миллионы людей… Это мерзкая система. Я ненавижу ее. И пока она существует, моя профессия нужна…
— Это уж точно, — пробормотала я. — Без работы вы не останетесь.
— Что?
— Я говорю, пан Пржесмицкий, что все это очень сложно…
— Это пустяки по сравнению с тем, что нам сейчас предстоит.
— Все? Мы выходим наружу?
— Попробуем… — тихо сказал Пржесмицкий и добавил на иврите какую-то фразу, после которой я вспомнила о существовании еще одного человека. Водитель был верен себе и за все время пребывания под землей не проронил ни слова.
Несколько минут прошло на фоне беспрерывного шуршания осыпающейся земли. Потом я почувствовала какое-то изменение, а затем моя осторожная догадка переросла в уверенность: в могилу хлынул поток воздуха. Только тут я поняла, что земля в принципе — довольно слабый проводник кислорода. Тем временем за плечами у меня что-то происходило. Как я догадалась, орудовал в основном молчун водитель. Прошло еще несколько минут, и я почувствовала чью-то ладонь на своем локте.
