...Если бы Надежда Борисовна не выпила из меня все соки, я бы, наверное, полчаса ржал над поделками Кира. Ну халявщик, ну ремесленник! Ну откуда в Москве питоны? Про каннибалов еще ладно, даже где-то смешно, про упавшего милиционера и даже про лифчик из салата – все ничего. Но вот если, к примеру, запустить фишку про импрессионистов, а потом Маню на пресс-конференции спросят... Боюсь, она и слово это – «импрессионизм» – правильно не выговорит. Помню, как-то пытался затащить ее в Третьяковку, но она категорически отказалась: мол, внешние факторы, то бишь красоты архитектуры, природы, живопись и даже кино с театром – никак не влияют на ее внутренний мир, творческое начало, на развитие ее таланта, наконец. Только музыка и книги. Я попытался оспорить тезис, но певунья снова довольно резко оборвала меня: «Ты научись сначала мыслить концептуально!» Я пробормотал: «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем». Ну и на этом мы тему закрыли.
Вот ее сестренка Ксюха неплохо разбирается в живописи. Где она, кстати? Неужто из-за старых обид на меня откажется посидеть с больной теткой? Я протянул руку к телефону, чтобы набрать то ли ее номер, то ли номер Кирилла (высмеять пиар-потуги чудилы), но вдруг какие-то черные квадраты закружились перед глазами, зеленая страшная собачья маска, отрезанная по локоть рука. Будто мамка траванула меня – своим сумасбродным рассказом, борщом, персиковым компотом, а может, это просто похмельные судороги. Тут еще озноб накатил, как поливальная машина. Надо залезть под пуховое одеяло. Накрывшись с головой, я мгновенно уснул. Мне приснился боксерский зал, репетиция Мани. Вот она настраивает гитару, просит кого- то: «Дай мне ноту ми». Подкручивает колки. Потом облокачивается спиной на колонку, перебирает струны, вслушиваясь, как звучит инструмент. Рядом разминает руки барабанщик, вращая палочками, как ниндзя нунчаками. А сзади него колошматит по боксерской груше мальчик лет десяти. В зеленой страшной собачьей маске, которую и на Хэллоуин не наденешь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ксюха явилась часов в восемь. Белая, как Снегурочка: белый костюм, туфли, сумка через плечо. Похудевшая и похорошевшая. Я снова вспомнил о герцогине Альба, позировавшей для «Обнаженной Махи».
– Медсестру вызывали?
Ах, вот оно что! Ее перевоплощение, впрочем, было уместно: в отличие от Мани Ксюха любила театр, и мы часто ходили с ней на модные спектакли. Да и расстались в первый раз, как я уже говорил, после экспериментального «Гамлета» в Театре Ермоловой. Это была пьеса скандального Владимира Сорокина, и там Офелия все время с удивлением вопрошала: «Это я-то – честная?!» Потом был мексиканский ресторанчик, я слизывал соль с Ксюхиных запястий, шейки, верхней губы. Затем она ушла в текиловую метель...
– Вы меня узнали, сударь?
Еще не проснувшись окончательно, я вяло пошутил:
– «Человек, человек! Официант, почки один раз царице!»
– Ну, слава богу. А то я думала, вы вместе с Надеждой Борисовной наклюкались.
Она зашла, и тут – странное совпадение! – полыхнула и погасла лампочка в коридоре. Я резко обернулся: неужели второй дубль мамкиных страшилок? Нет, все так же спит на столе (правда, вместо холодца я ей подушечку-пердушечку под голову подложил).
– Как она? – спросила Ксюха. – Не очень буянила?
Я рассказал и про подушечку, и про кровавый палец, и про отрезанную руку в ванной.
– Слушай, а где сейчас Антон? Сидит?
– Какой Антон? – Ксюха вынула из сумочки белую пачку «Vogue».
– Брат родной Мани. Ну ты знаешь эту историю о «мертвой руке»? Об убийстве Лены. Или самоубийстве.
– Бред какой-то. Какой Лены? Вы ничего не путаете? У Мани никогда не было брата.
– Здрасьте-пожалуйста! Мне Надежда Борисовна тут целую телегу о нем прогнала. Мол, руку отрезал у повесившейся колдуньи, потом злоба какая-то, хрясь, хрясь... Смотрит – Ленка уже внизу лежит, в луже крови.
– И вы поверили?
Я потрогал небритую правую щеку – она горела.
– Честно говоря, нет. Не до конца. Но я не думал, что все это – полный бред. Правда, бред? И что, действительно нет никакого брата?
– Надежда Борисовна просто всегда сына хотела. Вот и выдумывает истории.
– Но ты понимаешь, что она... слегка не в себе?
– Это мягко сказано. Но ничего, завтра поедем в клинику. Там какой-то знаменитый доктор. Лечит по методу «двадцать пятого кадра». Дома она уже и кодировалась, и зашивалась, и гипноз – ничего не помогает... Вы извините, что сеструха так ее на вас скинула. Как снег на голову.
Ксюха закурила.
– Я чего-то не понял. Мы на «вы» с тобой?
– А почему мы должны быть на «ты»?
Я усмехнулся.
– Старые обиды? Понимаю. Я на тебя, между прочим, тоже сильно обижен. Не знаю, как Маня тебя простила, но я...
– Это на что же ты обижен? – Ксюха приподняла пустую бутылку из-под бражки, двумя пальчиками, будто грязный носовой платок. – Она одну выпила? Две?
– Две. Это ведь ты Димке про нас настучала? Он приехал, и знаешь, что тут устроил?
– Знаю. Маня рассказывала. Разбил гитару, тебя хотел на куски порезать. Но что говорить? О покойнике либо хорошо, либо ничего.
– Так ты в курсе?
– Да, Маня говорила. И мне его ни чуточки не жаль. Порядочное дерьмо был. А заложила я вас в порыве, так сказать, ревности. Ревность, мой друг, женская ревность. Ты же меня бросил, как Герасим Муму. А почему, простите, что в рифму? Чем я хуже Мани? Ну чем? Вот, посмотри.
И Ксюха, привстав, очень эротично огладила свою плодоносную грудь, талию, бедра. Как Светличная в знаменитой сцене с Никулиным в отеле «Атлантик». Стала с усмешкой расстегивать кофточку.
– Ты переигрываешь, – остановил я ее. Не зная, что сказать, спросил: – Как твоя Светочка? Ты ее с кем сейчас оставила?
– Сонечка, – поправила Ксюха. – У соседки сидит. А что? Хочешь удочерить?
– Не смешно.
– Не смешно. Так ты не увиливай от вопроса. Чем я хуже Мани? Или, скажем так, чем она лучше?
– Не знаю.
– А ты порассуждай. Она, вероятно, заботливее, внимательнее, добрее. Более предсказуема, чем я. И в постели с ней, вероятно, намного лучше!
– Это уж нет, – вырвалось у меня опрометчиво. – В постели с ней... сложно.
– Да, Маня вообще будто яблочная бражка: простой с виду напиток, но сложная рецептура, – философски заметила «Маха».
– Что же в ней сложного?
– В Мане или в рецептуре?
– В рецептуре. – Я с неохотой включился в игру.
Ксюха с серьезным видом стала рассказывать:
