разворота так, не глядя —ка-ак врежу!.. Она аж в кухню отлетела. Чуть башкой стекло не высадила. Я подхожу и смотрю – кусочек сахара она выронила, лежит на голой ляжке. Думаю, через секунду не уберет сахар с ляжки, дам ботинком в подбородок А Ленка смотрит на меня, выпучив глаза, – вообще ничего не понимает. И я «руку» так в кармане все сжимаю нервно. И вдруг чувствую, у меня уже желание не просто дать ей ботинком... вижу, нож на столе лежит и прямо на меня смотрит. Но, слава богу, у меня такой финт – вместо ножа хватаю табуретку и сзади Ленке по голове... хрясь, хрясь!.. У нее кровь, и вдруг опять у меня что-то в глазах, и я вижу: на голове у Ленки возникает огромный нарыв, и на этом нарыве, представляете, проступают те же слова: «Я зашла слишком далеко. Убей меня». И вдруг эти слова исчезают, и из этого нарыва лезет моя «мертвая рука». Я хвать за карман... Бля, руки нет! Кричу: «Сволочь, отдай руку! Отдай руку!» Ленка, конечно, ничего не говорит, я уже думал – труп... Моя «мертвая рука» у нее, как корона, на голове торчит. Я дерг, дерг – застыла, как бетон! У меня опять такая злобища на Ленку! Беру ее за волосы – и в стекло с размаха... хрясь, хрясь! Нос у нее так – хык, ноздри вразлет, обрезалась вся... кровища фонтаном... Смотрю, рожа – точно как в том видении: в лохмотьях, только язык осталось прибить... А Ленка дышит еще. Ну, думаю, падла живучая, – мочить надо, мочить! Хватаюсь за «мертвую руку», зажигалку подношу к ней, думаю, подожгу к чертовой матери – и пусть сдохнет. Чирк, чирк – зажигалка гаснет. Я к плите за спичками. Искал, искал, нашел. Возвращаюсь – Ленки нет. Смотрю, кровь к балкону тянется. Подбегаю – нету. Смотрю вниз: Ленка лежит на асфальте, девятый этаж, вдребезги. Я машинально свою руку в карман – бац, «мертвая рука» моя там лежит, на месте, в кармане у меня...»
Внезапно мамка затихла. Ритуал изгнания дьявола, похоже, свершился. Я был ошеломлен до такой степени, что ни с того ни с сего начал цитировать Шекспира:
– «Не знаю я, как шествуют богини. Но милая ступает по земле» [33]
Ленку-покойницу я, что ли, имел в виду? Боже, да мамка не просто алкоголичка, она сумасшедшая! Тут же по-другому высветилось Манино детство: растянутое на шестнадцать лет распятие, стук молотка, стальные гвозди медленно входят в тело, влажная губка, изредка смачивающая пересохшие губы... И почему Маня никогда не говорила о своем брате? Стеснялась? Позор семьи? Интересно, его посадили? И на сколько?
Мои мысли прервала песня. Пела мамка. И как – чистое меццо-сопрано! [34]
Песня прервалась. Мамка заснула на тарелке свиного холодца.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В глубоком ступоре я жевал персики из бугульминского компота. Мне нужно было отвезти статью в редакцию – интервью с одним модным дизайнером, шьющим костюмы из парашютов. Но сил не было никаких: мамка выпила из меня всю энергию, словно яблочную бражку. Пустой бутылкой из-под кальвадоса я сидел в кресле и тупо пялился на факс. «Надо дождаться Ксюху, – бормотал я про себя. – Нужно отправить факсом статью». Агрегат под моим назойливым взглядом внезапно ожил. Поползли листочки. Что за хренотень? Я взял первый, стал читать:
«Высылаю, как и договаривались, фишки для твоей ненаглядной Мани. Помни, что за это ты прощаешь мне остаток долга! Кирилл».
Когда мы договаривались? Какие фишки? Я ничего не помнил. Наверное, дело было на семинаре молодых продюсеров.
Стал читать второй лист:
А это что за хренотень? Может, он еще счет пришлет, придурок? И что значит «Costes style»? Халявщик чертов!
Тут полез третий листок.
«Извини, дружище, я перепутал странички».
– Халявщик!
Далее шел следующий текст:
«1. Маня хочет призвать к порядку каннибалов.
3. Звезда надела лифчик из салата.
4. Маня наехала на импрессионистов.
5. Медаль за спасение кошки.