потолок и люстру. Музейный нос ее (подобный можно увидеть в Лувре [30] ) оценивающе морщился.
– Давно ремонт делал, зятек?
– Не помню. Лет восемь назад. Так что за маска? Из магазина ужасов?
Мамка усмехнулась:
– Угадал. Я в Бугульме магазин держу. Хозяйничаю помаленьку. Жить-то надо. Детям помогать. «Страшилка» называется. Магазин ужасных вещей. Из Турции таскаю. Сама, ага... Восемь лет, говоришь? Оно и видно, оно и видно. Халупа, а не квартира.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
С целлофановым пакетом Надежда Борисовна двинулась на кухню. К нечищеной плите, к раковине, забитой посудой. Бесцеремонно распахнула холодильник – в нормальных семьях это градусник, который определяет «погоду в доме». Смачно выругалась, кажется, по-татарски. Я сострил:
– Сижу на диете.
– Ага. – Мамка посмотрела на меня с подозрением, как управдом Бунша на вора Милославского.
Я ответил цитатой:
– «Вот вы говорите – царь, царь. А вы думаете, Марфа Васильевна, нам, царям, легко?»
– Пропил, зятек, память, что ли? Меня Надеждой Борисовной зовут.
– Шутка. Цитата из Гайдая.
– Цитата... Мышь вон у тебя в холодильнике сдохла. «Царь...» Что же ты Маринку в черном теле держишь? Она и так худющая!
– Маринка ест о-го-го. У нее аппетит отменный. Это я на диете сижу, я.
– На диете... Все диеты придумали американцы.
– Ну да – Поль Брэгг, Роберт Аткинс [31] ,
– Знаешь, зачем? Скоро людей на планете будет столько, что всем продуктов не хватит. Подыхать будем с голоду. Вот американцы и придумали диеты, чтоб им больше досталось.
– Оригинальная идея.
– Ты посмотри, какие они сами жирные! Задницы у школьниц-соплюшек – у меня меньше!
Расхохоталась, ее музейный нос покатился по лицу, будто яблочко по блюдечку. Затихнув, нырнула чуть ли не с головой в свой пакет. Вытаскивала содержимое медленно, с шутками-прибаутками. Это были (по крайней мере на первый взгляд) шедевры кулинарии. Я тут же вспомнил оду украинскому борщу, поэму о говяжьем соте – все то, что нараспев читала мне Маня в благословенную египетскую пору.
– Борщец-то Маринка варит тебе?
– Конечно, – соврал я.
– Борщец она великолепный делает. Великолепный, почти как у меня. Сейчас попробуешь.
Последней Надежда Борисовна выставила на стол поллитровую бутылку с мутной жижей.
– Яблочная бражка, – с гордостью сообщила. – Яблок в прошлом году было – завались. Из-за жары, наверное. Понюхай, как пахнет.
Она открутила пробку, нахально сунула мне под нос.
– Приятный запах.
– Давай по маленькой за приезд.
– Не-не-не, – меня чуть не стошнило. – На работу скоро. У нас там строго.
– Полдень уже. Что это за работа такая? В ночную?
– Я в газете тружусь. У нас вольный график.
– Везет. Повезло тебе, зятек. Ну, присядь хотя бы ненадолго, я чуточку выпью, перекушу. – И с этими словами она вдруг протянула мне небольшую подушечку, бордовую, с какими-то восточными узорами. – На вот, подложи под попку.
Недолго думая подложил. Подушка издала протяжный неприличный стон.
– Подушечка-пердушечка! – захохотала мамка, крутя носом. – Подушечка-пердушечка! Презент из Бугульмы!
Я промолчал, кисло улыбнувшись. Но на разогретый борщ смотрел уже с некоторой опаской, елозя ложкой между бугристой свеклой и волокнистой капустой.
Надежда Борисовна, выпив бражки, мою осторожность заметила.
– Ты ешь, не бойся. Я же ем, я с едой никогда не шучу, запомни. Котлеты сейчас разогрею.
Она хлебала свой борщ с жадностью осужденного на 15 суток Верзилы, и я опять не сдержался, пошутил:
– «А компот?»
Банку выставили на стол. Знаменитое хокку о персиковом компоте. Помню, помню египетскую Маню.
– Я думаю, Маринка сегодня должна позвонить.
– А чего ты сам не позвонишь? – Мамка цедила в розовую пиалу бугульминский кальвадос [32]
– Разбил.
– Босяк.
Я пропустил ее колкость мимо ушей.
– Я бы уже давно сам позвонил. Но она роуминг на мобилке не сделала. А уфимских телефонов у меня нет.
– Вот бестолочь! Вот лопата сутулая!
Мамка вальсом, твистом и вприсядку упорно летела к заветным 200 граммам. В принципе это мой шлагбаум, за которым начинается мятежный спуск. Возможно, Надежда Борисовна крепче стоит на лыжах. Но некоторые признаки бесконтрольного скольжения были все же налицо.
– Где у тебя, зятек, сортир? – вдруг весело закричала она. – У тебя сортир чистый? Я люблю чистый. Я никогда не сяду на грязный унитаз. Где он? Проводи, зятек!
И только мамка закрылась в санузле – телефонный звонок. Маня, пропащая душа. Привет, как дела, хорошо, как у тебя.
– Мамка моя приехала?
– Ну да. Ты чего ж не предупредила – я бы встретил.
– Да, представляешь, вылетело из башки перед отъездом. Напрочь. А потом пока доехали, пока разместились, до утра репетировали. Тут, в боксерском зале.
– В каком зале?
– В боксерском. Замоталась совсем. Вот только проснулись. Ты дай мне мамку, я с ней поговорю. Слушай, ничего, если она пару дней у тебя поживет? У нее консультация – и сразу домой. Ну, или ее в клинику положат.
– Даже так? Все так серьезно? А что с ней?
– Потом. Я с чужого мобильника. Дай мамку!
– Она в туалете. Если подождешь...
– Да ладно, ладно. Она там как себя ведет?
– В смысле?
– Ну, она у меня шумная, буйная даже.
– Буйная? Да нет, так, веселимся.
– Слушай, это... Ты выпить ей не предлагай, хорошо?
– Я? Да я-то что. Она сама, правда. Бражку привезла. Выпила.
– Сколько?
– Грамм двести. Слушай, как там у тебя вообще? Прет? Когда запись?
– Прет, прет. Ты это, – голос Мани потускнел, – не давай ей больше пить. Спрячь куда-нибудь бутылку.
– А что такое? У нее проблемы с алкоголем?
– Ну да. В общем, она... в наркологическую клинику приехала. Черт, надо было тебя раньше
