– Мы ведь можем просидеть здесь и до утра? Да, Лев Иванович? – нарушил Алябьев установившуюся в салоне «Пежо» тишину.
Гуров молча кивнул. И без того немногословный полковник был сегодня особенно молчалив и сосредоточен. Однако в отличие от него майор настроился совершенно на иной лад. Проигнорировав молчание старшего по званию, Алябьев монотонно продолжил, не столько обращаясь к сидящему рядом человеку, сколько к самому себе:
– И это еще не самое страшное. По сути, мы можем прождать их и весь завтрашний день, и послезавтрашний… Я, конечно, надеюсь, что у нас будут перерывы на сон и на еду, но у меня ведь еще и семья, Лев Иванович.
– У меня тоже, Паша, – обронил Гуров.
– Я знаю, – от только что истлевшей до самого основания сигареты Алябьев прикурил новую и глубоко затянулся. – Не в курсе, правда, как к этому относится ваша семья, а моя не очень хорошо. Жена за меня волнуется. Постоянно… У нас маленький ребенок, Лев Иванович. Девочка. Всего семь месяцев минуло в прошлую пятницу. Алина боится, что она останется сиротой. Говорит, вот ты все время рискуешь собственной жизнью и совершенно не думаешь о нас с Леночкой. А в самом деле, что будет с ними, если меня в один прекрасный день шлепнут какие-нибудь ублюдки вроде тех, которых мы сейчас подстерегаем. Им ведь плевать, в кого стрелять. Ничего святого… Я стал об этом задумываться…
Гуров нахмурился и развернулся лицом к майору. Ему и прежде доводилось привлекать Алябьева к подобным операциям, но никогда раньше полковник не слышал от подчиненного ничего похожего. Разумеется, он знал о том, что у Алябьева родилась дочь, и знал, что постоянный риск способствует пересмотру жизненных ценностей, но допускать, чтобы коллега раскис, было нельзя.
– Ты это брось, Паша, – сурово произнес Гуров.
– Что бросить? – Алябьев и не ожидал уже, что полковник может подключиться к его задушевному монологу.
– Вести такие речи. И думать о том, о чем ты сказал. Поверь моему многолетнему опыту: ни к чему хорошему это привести не может. Так и беду накликать недолго. Понял, Паша? Я уже видел, как люди ломались. Крепкие люди, скажу тебе… И все равно ломались. А после этого теряли бдительность, быстроту реакции наконец… Так что ты, Паша, лучше раз и навсегда прими решение.
– Какое решение? – Алябьев заметно был сбит с толку.
– Или работай, как прежде, без оглядки на возможные последствия, или пиши рапорт об увольнении.
Глаза майора округлились. Удивленно и испуганно одновременно. Сделав очередную затяжку, он поперхнулся дымом и закашлялся. По небритым щекам покатились слезы, но Гуров не мог заметить этого в полумраке салона.
– Да вы что, Лев Иванович?! Какое увольнение? Бог с вами! Я об этом и не думал. Вы меня неправильно поняли. Я же о другом совсем говорил… То есть клонил совсем к другому. – Алябьев сломал пополам недавно прикуренную сигарету и раздраженно швырнул ее в раскрытое окно. – Просто несправедливо как-то получается. Согласитесь. Мы сидим тут, бросив все на свете, включая и тех, кто нам близок и дорог, поджидая засранца по кличке Битюг и таких же, как и он сам, его дружков… Вот у них-то никаких привязанностей нет. Да что уж там говорить! Они и жизнь-то человеческую ни в грош не ставят. Вся жизнь – сплошная лафа. Все для себя. Все по кайфу. Жрут, пьют, бабки швыряют направо и налево, мочат друг друга почем зря. Несправедливо ведь…
Алябьев замолчал. Наверняка он сказал далеко не все, что хотел. Только самое наболевшее. Но развивать дальше начатую мысль не стал. Гуров тоже с минуту хранил непроницаемое молчание.
– Несправедливо, – согласился он в итоге, не найдя более подходящих слов, и тут же поспешил добавить: – Но с этим ничего не поделаешь, Паша. Так что давай будем относиться к ситуации философски. И с необходимой нам долей профессионализма.
– Буду стараться, товарищ полковник, – Алябьев шутливо «взял под козырек», хотя головного убора на нем не было. Только растрепанная курчавая шапка темно-русых волос. – Можете на меня рассчитывать. Как на самого себя.
Гуров подозрительно покосился в сторону сидящего рядом майора, но на его неуклюжую попытку отшутиться никак не отреагировал. Отметил только для себя, что со своей внутренней нервозностью Алябьев справился не до конца. Прикрылся комической маской, но в душе у майора ничего не изменилось. Гуров готов был поспорить, что перед мысленным взором подчиненного по-прежнему стояли образы супруги и маленькой дочки, а вовсе не профессиональная оценка предстоящей операции. Однако изменить что-либо в этом вопросе полковник не мог. Во всяком случае, сейчас. Но он твердо решил вернуться к теме назревшего разговора с Алябьевым позже, по возвращении в управление. В более спокойной и непринужденной обстановке.
Тупоносый «Лендровер» с передними тонированными стеклами и неизвестно откуда взявшейся грязью на широком номерном знаке свернул с Багратионовской и, прокатив от перекрестка всего пару метров, замер вблизи от входа в «Брогсбер». Водитель «Лендровера» заглушил двигатель, одновременно погасив задние габариты и стоп-огни.
Гуров всем корпусом подался вперед, едва не прислонившись носом к лобовому стеклу автомобиля. Он и сам не заметил, как «штайр» оказался в его руке, а стальные от напряжения пальцы, словно тиски, сомкнулись на прохладной увесистой рукоятке.
Алябьев тоже достал табельное оружие. На лбу у майора выступило несколько сиротливых, но крупных капелек пота. Он поспешно отер их свободной рукой и повернулся лицом к Гурову:
– Это они?
– Не знаю, – полковник не спускал пристального взгляда с грязно-серого «Лендровера», дверцы которого все еще не спешили отворяться и выпускать пассажиров наружу. – Но, скажу тебе честно, я очень рассчитываю, что да.
Левой рукой Гуров вынул из кармана мобильник и, не глядя, набрал номер нужного абонента. Крячко отозвался после трех длинных гудков.
– Я не слепой, Лева, – буркнул Станислав, прежде чем напарник успел хоть что-то сказать. – И не вижу никаких причин для паники. Может, это ложная тревога.
– Думаешь?
Крячко помолчал пару секунд. Гуров отчетливо слышал, как его друг трижды прищелкнул языком. Верный признак того, что Стас и сам сомневается в том, о чем говорит.
– Ну… – замялся он. – Такая вероятность ведь не исключается. Мало ли кто, куда и зачем подъехал. У меня, знаешь ли…
– Кто там в салоне? – перебил его Гуров.
– Кто впереди, не видно. А вот на заднем сиденье весьма колоритная парочка, скажу тебе. Тупые губастые морды с традиционно накачанными шеями и короткими стрижками. Братки, одним словом.
– Что они там делают, Стас? – вновь вернул разговор в нужное русло Гуров. – Чего не выходят-то?
– А хрен их знает, – равнодушно откликнулся Крячко. – Но пялятся вроде как на «Брогсбер».
Гуров хотел спросить еще что-то, но не успел. Задняя левая дверца «Лендровера» лениво приоткрылась, и из салона весьма проворно для своей комплекции выскользнул парнишка лет двадцати трех в белой обтягивающей могучий торс футболке с надписью «Хочешь расслабиться – не напрягайся». В руках у него Гуров не заметил никакого оружия. Хотя компактный, но от этого не менее опасный ствол мог скрываться в кармане просторных льняных брюк. Парнишка стремительным движением ладони пригладил на макушке свой «ежик», склонился к раскрытой дверце, сунул голову в салон и что-то коротко сказал оставшимся в автомобиле соратникам. Почти сразу после этого с противоположной стороны «Лендровера» открылись одновременно и передняя и задняя дверцы. Двое новых действующих лиц обогнули автомобиль и остановились. Этим явно было уже за тридцать. Один такой же могучий и накачанный, как тот, что первым вышел из «Лендровера», только «ежик» на голове у него был заметно темнее и вместо футболки на теле красовалась пестрая рубашка, а второй – маленький и коренастый, с беспокойными, как у лисицы, глазками. В отличие от подельников у невысокого была густая зачесанная назад шевелюра, а на лице легкий намек на мефистофельскую бородку в виде трехдневной щетины.
Водитель из «Лендровера» так и не вышел.
