очень скверно. На приеме, правда, позволил себе выпить бокал шампанского. Как откажешься, если император тоже с бокалом таким же стоит и со всеми награжденными чокается?
— Поздравляю тебя с очередным повышением, такими темпами ты к новому году генералом станешь.
— Перестань, надеюсь, что она раньше закончится. Да и ты, смотрю, уже капитан, и под твоим началом сотня человек. У меня, как ты помнишь, еще пару месяцев назад вас поменьше было.
— О, сам же знаешь, что в нашем деле повышения очень быстрые. Количество штурмовиков как снежный ком растет.
— Ага, только они все одноразового использования. У меня после последнего дела две трети состава — безвозвратные потери. Как у тебя?
— То же самое, правда, диверсионная операция была не такого масштаба, как у тебя. В остальных отрядах, кто в деле был, меньше половины из боя выходят.
— Главное, эти статистические данные до сведения новых штурмовиков не доводить. Пусть в неведении остаются.
— Все равно прознают. Но уверяю тебя, желающих стать штурмовиком от этого не убавится. Элитные войска все же.
— Аксельбантов и позументов на форме еще не хватает, и других побрякушек. Устал я чего-то. В машину превратился. Ты же помнишь, что не для этого нас готовили, а для Тибета. Я не солдат, а астроном. На Тибете небо должно быть очень чистым и звезд — тьма.
— «Открылась бездна — звезд полна?» — процитировал Вейц.
— Что-то вроде этого, — кивнул Мазуров, который тоже любил эти строчки, но продолжать их не стал.
— Знаешь, как нас называют?
— Как?
— «Клуб самоубийц».
— Это я уже слышал. Могли бы что-нибудь пооригинальнее выдумать.
В дверь постучали.
— Да! — крикнул Мазуров.
— Позвольте, господа?
Вошел штурмовик, неся в руках медный, начищенный до блеска самовар с множеством оттисков на поверхности, в ознаменование одержанных на различных ярмарках побед, совсем как панцирь легионера, побывавшего во множестве сражений. Штурмовик встал на пороге, не зная, куда ему поставить свою ношу.
— На стол ставь, — распорядился Мазуров.
— Какие будут дальнейшие указания? — спросил штурмовик.
— Пока никаких. Иди.
— Слушаюсь.
Вейц достал из шкафа чашки, чайник, сахарницу, две серебряные ложечки и жестяную коробочку с листовым чаем.
— Попадешь ты еще на Тибет, — сказал он, заваривая чай. По комнате растекся ароматный запах.
— Не думаю я так. Он же под британцами. А надолго ли они у нас в союзниках?
— До окончания войны дотянут, дальше вряд ли.
— И я так же думаю. Они и сейчас уже готовы палки в колеса вставлять. Чего в Дарданеллах-то высадились, вместо того чтобы с германцами дело во Франции быстрее решить? Сил, что ли, много? Нет, зарылись в землю и носа оттуда не высовывают. Не о том думали, чтобы Юденичу Эрзерум легче брать было. Разгроми они Турцию — козыри на руках будут, чтобы нам обещанные черноморские проливы не отдавать. Плохо так о союзниках говорить, но я радовался, когда им турки вмазали по первое число. Жалко только, что британцы не сами в пекло полезли, а, как обычно, чужими молитвами в рай захотели въехать — австралийцев и новозеландцев послали, а они ребята хорошие. Много их в Галлиполи полегло зазря. Жалко их. Чего лезли? Послали бы эту метрополию к чертям. Без нее бы прожили, как и мы без британцев. Только лучше бы было всем. Всем, кроме них, конечно.
— Вообще, союз с британцами — бред какой-то, — кивнул Вейц, — и в войну на одной стороне с ними ввязываться не хотелось.
— Только начальству об этом не говори, не патриотично. Что-то не помню, чтоб у тебя такие мысли были.
— У начальства такие же мысли. Я уверен. — Вейц стал разливать чай по чашкам. — Ты, кстати, тоже совсем другим был.
— Время делает нас умнее. — Мазуров положил в чашку два кусочка сахара, размешал.
— Ага, но до Тибета руки после войны-то дойдут. Вот и побываешь.
— Слишком известным стал, в газетах напечатали — благо только на плакатах еще не изображают да на улицах не развешивают, так чтобы каждая собака узнавала.
— Слышал, тебя эрцгерцог Франц-Иосиф после «Марии Магдалены» своим личным врагом объявил.
— Лично при этом событии не присутствовал, но мне такое говорили, там, на приеме у императора. — Подождав, пока чай чуть остынет, Мазуров пригубил чашку и остался этим очень доволен.
— Поздравляю. Как же он месть осуществить собирается? Подошлет шпионов?
— Не знаю, не знаю, об этом я как-то не думал, но в Тибет мне дорога теперь заказана. Думаешь, британцы обо мне не знают? Да их в Зимнем дворце было прилично: и представитель при Генштабе, и атташе, и корреспонденты «Лондон дейли». В общем, их военное ведомство в курсе, чем я занимаюсь, на Тибет меня не пустят, как ни маскируйся, да и в Лондон тоже, — добавил он после раздумья.
— А в Лондон-то чего не пустят?
— Не пустят. Не сомневайся.
— Хотелось?
— Нет. Промозгло там, а я тепло люблю. В Крыму лучше.
— Ладно, пойду я. Вижу, что уже утомил, — сказал Вейц, допив чай, — распоряжусь, чтобы самовар унесли и чашки помыли.
— Не беспокойся. Завтра, вернее сегодня утром — уберут.
— Спокойной ночи тебе, командир.
Он собрал свой отряд утром, осмотрел его, был очень доволен увиденным. У Мазурова рождались странные мысли, потому что все происходящее походило на то, как в древности готовились к битве и вассалы приводили к своему королю свои немногочисленные отряды, чтобы всем вместе встретить врага.
Из старых знакомых, тех, кого он брал с собой в Баварию, были только Вейц и Рогоколь. За прошедшее время они попробовали передать свое умение добрым восьми сотням солдат.
«Вместе мы кулак. Вместе мы охапка веток, которую поодиночке сломает кто угодно, но когда мы вместе…»
Он твердил это, как присказку какую-то, как заклинание.
Услышал бы его кто-то там, на Рюгхольде.
2
Лучи прожекторов мазали черную морскую поверхность, разбегались по ней сверкающими дорожками, такими же красивыми, как лунная, и такими же притягательными, как змеиные глаза. Но их лучи тонули в тумане, запутывались в нем, как в сетях. Не будь этого тумана — миноносцев уже отыскали бы.