Орудия острова были сущим наказанием господним из-за того, что могли подниматься на 30 градусов, да еще и находились на возвышении, так что их снаряды летели примерно на тридцать пять километров, что почти вдвое превышало возможности любого из русских дредноутов. Их пустят на дно быстрее, чем они смогут подойти на расстояние выстрела. Русские в этом убедились. Британцы сюда не заходили, но по другую сторону Кильского канала лежал Гельголанд с точно такими же укреплениями, построенными, будто точно под копирку, по одному и тому же чертежу, что и на Рюгхольде.
В начале войны, когда еще было в действиях много неразберихи, британцы смогли даже ворваться в бухту Гельголанда, но потом подобные набеги стали невозможны.
Эта ночь была на редкость удачной для русских. Опустился такой плотный туман, что с кормы трудно было разглядеть, что творится на носу корабля, а уж германцам не разглядеть того, что происходит у них под самым носом. Но все равно моряки на миноносцах невольно втягивали головы в плечи, когда прожектор, делая очередной поворот, почти добирался до их кораблей, думая, что вот сейчас их наконец-то заметят, оживут тяжелые орудия в форте и на них посыплются тонны смертоносного металла.
— Вмазать бы по прожекторам, по этим глазам циклопьим, — делились моряки своими мыслями.
В эти минуты они завидовали подводникам. Те-то, увидев опасность, на дно уйдут, там переждут, пока глубинные бомбы над головами рваться перестанут. А здесь где укрыться?
Командиры миноносцев, храня радиомолчание, напряженно всматривались в остров, поглядывали на часы, считали секунды.
Командующий Балтийским флотом адмирал Эссен получил сообщение, что дредноут «Зейдлиц», который рейдерствовал в Балтийском море, подорвался на мине и зашел в бухту острова на ремонт. Максимум, что сделают с ним — это откачают воду из трюмов и залатают пробоину пластырем. На днях дредноут должен покинуть остров и вернуться на основную базу в Киль, а этого допустить нельзя.
Адмирал приказал высыпать рядом с входом в бухту весь груз миноносцев. Они и так делали это с завидным постоянством, и с таким же постоянством германские тральщики каждый день чистили ее. Сейчас они с работой своей не управятся скоро.
В трюмах было сыро и темно, света небольших синих ламп и ручных фонарей не хватало, чтобы разогнать властвовавший здесь мрак. Руки дрожали от холода и от напряжения, от этой неопределенности, которая изматывала больше, чем тяжелая физическая работа.
Пузатые мины были уложены вдоль бортов на специальных подставках. Моряки ставили их на тележки, установленные на рельсах, проложенных по днищу миноносцев, подкатывали к минному аппарату и сбрасывали за борт через квадратные дыры в корме кораблей.
Сотни и сотни мин с плеском уходили под воду, погружались, минут на десять успокаиваясь на дне, а потом, когда растворялся сахар, освобождая якоря, они начинали распускаться, приходя в боевое состояние, и подниматься на поверхность. Якорные цепи не давали им всплыть. Они останавливались, когда до поверхности оставалось метра три, видимые, только когда море не волновалось, но оно волновалось здесь всегда.
Команды в основном были опытными, засеивали минные поля и под Кенигсбергом, и под Данцигом, и к Килю ходили. В таких походах они частенько попадали под обстрелы авиации, миноносцев, крейсеров и подводных лодок Кого-то смывало за борт волнами, поднятыми от близких разрывов, кто-то получал осколок. Как без этого? Возвращаясь на базу, приходилось пополнять команду необстрелянными новичками. У них-то и дрожали пальцы больше всего.
Стоило кому-то проявить нерасторопность, задеть миной за тележку так, чтобы послышался глухой металлический звук удара, как на него тут же шипели несколько человек.
— На небеса нас всех хочешь отправить, сволочь? — злились они сквозь зубы.
— Ой, — только и мог сказать в ответ провинившийся, холодел от мысли, что мина могла в любую секунду перейти в боевое положение, а взорвись она, корабль даже не расколется, а рассыплется на атомы, и пусть на каждом спасательный жилет, никто из экипажа не уцелеет. Они не раз видели, как миноносец наскакивает на сорванную волнами мину, поставленную здесь бог знает когда, ими ли, или кем-то другим. Он точно раздувается от огня, который прорывается одновременно в нескольких местах, с легкостью разрывая крепления между бронированными листами, будто это картон, расцветает красным, разбрасывая вокруг языки пламени. В темноте-то и не разглядишь изъеденный соленой водой корпус мины, покрытый приставшими водорослями.
— Тихо, — вновь цыкали на него, будто ветер может донести их голоса до берега.
Они слышали, как плещется за бортом вода, уже такая холодная, что, оказавшись в ней, протянешь не более часа.
Так хотелось домой, пусть не в теплые казармы, потому что на берег-то никого не пустят пока, но так приятно знать, что рядышком спит город…
Колчак точно чувствовал, когда надо заканчивать, как зверь чувствует еще далекую-далекую угрозу, когда нет еще ни опасных звуков, ни подозрительных запахов.
— Поднять сигнал к возвращению, — приказал он.
На «Новике» взметнулись пестрые флаги.
Миноносцы эскадры, почти уже опустошив свои трюмы, стали разворачиваться, заваливаясь на левые борта одновременно, синхронно, чуть вспенивая воду, затем включали турбины на полную мощность, быстро увеличивая скорость до максимума, до 35 узлов, удирая прочь от острова, как стайка зайцев, прознавших, что к ним крадется лиса. Корпуса дрожали от напряжения, турбины захлебывались мазутом, брызгали горячим маслом. Клубы пара, вырывавшиеся из труб, сносило ветром.
Остров озарился вспышкой, а через несколько секунд позади эскадры взметнулся огромный столб воды, когда в нее ушла стальная болванка, начиненная смертью весом почти в полтонны.
— Хрена, накось выкуси, — сквозь усы твердили бывалые моряки, сжимая зубами ленточки бескозырок и грозя острову сложенными фигой пальцами.
Новички шамкали губами беззвучно, произнося слова молитв.
— Да не богу молиться надо, а адмиралу нашему, — учили бывалые моряки новичков, — он здесь поважней бога, знать уж пора.
Глухой раскат добрался до миноносцев, а остров весь засверкал, затмив прожектора. За эскадрой поднялась стена воды, но германцы стреляли наобум, не видя миноносцев, совсем уж скрывшихся в тумане, а ведь любой из осколков, попади он в мину, бед наделает столько, что и целый снаряд. В зоне обстрела они будут еще минут двадцать, стрелять по ним — все равно, что по воробьям из пушки. Вероятность есть, но очень маленькая. Только зря снаряды растрачивать. Германцы, поняв тщетность своих усилий, прекратили стрельбу.
— Хе, — радовались моряки удачному минированию, — тральщикам германским подарочков понакидали, пусть радуются. На недельку хватит забот.
— Обломают себе зубы-то.
На дне уже покоилось шесть кораблей, подорвавшихся при разминировании.
— На базу, — приказал Колчак, — всех благодарю за работу.
Он единственный из всей эскадры был посвящен в подробности предстоящей операции, но вскоре многие догадались, что на Рюгхольде грядет что-то грандиозное.
«Ушли, ушли», — так и стучала в головах одна и та же мысль в такт с пульсацией крови.
Из морских глубин поднялся пучеглазый перископ шныряющей поблизости от острова субмарины «Сивуч», готовой на тот случай, если кто-то из германских кораблей прорвется сквозь минные заграждения и бросится следом за миноносцами, встретить его торпедой. Но через минные поля тральщикам еще прогрызаться и прогрызаться не один день, чтобы выход в море стал безопасным. Да и кто угонится за миноносцами, кроме самих миноносцев? Перископ опять скрылся с поверхности.
Спустя два часа какой-то гул с небес заглушил работу турбин и дизелей. Услышав его, те, кто не был занят на вахте, высыпали на палубу, чтобы узнать, какая беда еще ждет их. Может, германцы подняли в воздух все имеющиеся на острове аэропланы и отправили их вдогонку русским миноносцам? Но гул приближался с другой стороны. И не такое они уже видели, но все же три десятка тяжелых аэропланов в сопровождении еще добрых трех десятков истребителей завораживали, приковывали взгляд. Гул стоял адский. Несколько «Муромцев» волокли прикрепленные на днищах торпеды, точно огромные птицы, сжимающие в когтях пойманную рыбу.
