Владислав Сигизмундович.
Заглянул князь Василий в свой посольский свиток, где всё посольство написано, и говорил далее:
— Просим покорнейше наияснейшего королевича креститься в православную веру греческого закона у святейшего митрополита Филарета здесь же, под Смоленском градом, и немедленно, чтобы патриарх с освященным собором мог нашего нового государя встретить по чести со святыми иконами и венчать на царство по уложению древнего обычая нашего. И не обессудьте, вельможные пане, на нас за такое прошение: ведь и сам ваш великий государь Жигимонт прежде был в вере люторской, а когда был избран королем польским, то перешел в латинскую веру, ибо в вашей великой державе так заведено, чтобы государям в латинстве состоять. Так и во всем мире принято: надлежит государю быть в единой вере с народом своим.
Просим мы великого государя Жигимонта с решением этого важнейшего дела не мешкать и поскорее присылать в Москву Владислава, чтобы чернь московская не возмутилась и к вору бы не пристала. Потому что вор, ложно называющийся царем Димитрием, снова утвердился в Калуге, и силы его множатся, и сторона его крепнет.
И еще мы бьем челом государю королю, чтобы он от града сего Смоленска отступил и вернулся бы в свою землю, и не длил бы кровопролития. И прочие уставы, в договоре нашем с великим гетманом, с Жолкевским, уставленные, в верности коим и мы, и гетман крест целовали — все эти уставы мы покорнейше просим нисколько не изменять и в точности соблюсти.
И прочитал князь Василий полякам договор, который мы с Жолкевским заключили, и еще недолгое время поговорил, и окончил речь свою. Паны же, меж собою побеседовав по-латыни, чтобы мы не поняли, ответили так:
— Его королевская милость не может вернуться в Польшу, пока Российское государство не будет конечно успокоено, и вся крамола в нем истреблена. Посему требуем, чтобы вы приказали смольнянам покориться и целовать крест государю королю Сигизмунду.
— Господа, помилуйте! — сказал Голицын. — Того не было в договоре, чтобы Смоленск присягал его королевскому величеству. Дозвольте нам со смольнянами переговорить, и мы им накажем, чтобы целовали крест наияснейшему королевичу Владиславу.
— Этого они и без вас сами хотят и просят, — ответствовал Сапега. — Но мы не можем на то согласиться. Нужно, чтобы они присягнули купно и королю, и королевичу: тогда государю Сигизмунду будет не стыдно вернуться в отечество. Зачем вы разделяете сына с отцом? Если хотите сына на царство, то должны и отцу честь оказать.
Тут вышел вперед святейший митрополит Филарет и вопросил панов:
— Ответствуйте прямо: пришлет ли король сына своего в Москву на царство, или он вздумал самолично над нами государствовать? И будет ли Владислав крещен по греческому закону?
Паны снова меж собой по-латыни перемолвились (только всуе их уловка: Филарет латинской грамоте навычен, ему английский посол боярин Жером Горсей отписал латинскую грамоту славянскими буквами). И сказал Сапега:
— Невозможно Владиславу ехать в Москву, пока в России смута и мятеж. Король должен сначала вас, москвитян, в покорность привести, дабы вы не учинили с королевичем того же, что и с прежними своими царями. А крещение королевичево есть дело до нас не касательное: на то воля Божья и Владиславова. А если вы не прикажете граду Смоленску покориться его величеству, то мы город силой возьмем, и вы сами повинны будете в пролитии крови единоплеменных своих.
И так целый день длилось пререкание, и всё напрасно, ибо ни одна сторона не хотела уступить. Словно и не слышали друг друга: мы им о Владиславе да о вере православной, а они нам о Сигизмунде да о Смоленске.
Теперь уж у нас сомнения не осталось, что у поляков на уме лишь одно: как бы Российскую державу в конец погубить, и все богатства ее разграбить. А разговоры о Владиславе суть лишь увертки и коварство злохитростное; лестью манят, а за спиной держат палицу смертоносную.
Октября 16-го дня
Филарет Никитич всем нам велит нисколько не унывать и ни в чем полякам не уступать, и держаться твердо уставленного договора. А келарь Аврамий сказал мне тайно:
— Не будет добра от нашего посольства. Ничего мы не выговорим. Полякам бы только Смоленск взять, а там уж и всё государство к их ногам падет. Нет им никакой корысти давать нам Владислава, когда они уже воочию зрят Российскую державу в руках Сигизмундовых. Мы же только и можем сделать доброго, что время протянуть, ни на что не соглашаясь.
А наши русские дворяне и дети боярские уже начали челобитные слать Сигизмунду, словно законному государю. И Сигизмунд своим именем суд вершит и поместья раздает, не скупясь. Наипаче же пожаловал Михайла Салтыкова, дал ему вотчины богатейшие. Также и Григорья Волуева премного возвысил: был Григорий простым сыном боярским, а теперь стал думным дворянином. Только, думаю, едва ли Григорий такой сигизмундовой милостью утешится: должно быть, ему, как и мне, теперь совестно, что мы с ним в Цареве Займище от Шуйского к полякам переметнулись и без боя сдались. Попали мы теперь в лапы цепкие, оплели нас поляки сетями неразрывными, не знаю, как выпутаться.
А бояре московские не дождались от нас, послов, никакого сообщения, и впустили Жолкевского с войском в Москву. Теперь уже не Мстиславский начальствует, а Жолкевский с Федькой Андроновым. Об этом нам поведал московский гонец Иван Безобразов.
А кормят нас поляки скудно, а если и чего-нибудь доброго пришлют, то всё главнейшим послам достается, а мне мало перепадает. Жилья у нас тоже нет годного, а теперь настала осень, листья с деревьев опадают, и по ночам случаются морозы. Потому в шатрах и в землянках студено спать.
Октября 17-го дня
Безобразов меня опечалил, сказав, что какие-то польские роты поставлены в Девичьем монастыре. Как бы с Настёнкой беды не случилось. Ведь они-то, поляки, когда вина напьются, делаются буйны. А там одни девицы да старицы, и некому ратных людей укротить.
Октября 18-го дня
Переговоры наши длятся бесполезно. Ни о чем не договорились. Сигизмунд думает, раз Москва в его власти, то и незачем нам делать потачек. И велит забыть о королевиче и присягать его собственной королевской милости. Мы же не поддаемся.
Октября 19-го дня
Сказали нам, что гетман Жолкевский выехал из Москвы к королю, а над войском своим, что в Москве, поставил воеводой пана Гонсевского. Князь Голицын на гетмана надеется, что приедет он и попросит короля за нас. Ведь Жолкевский пред всем московским народом крест целовал в верности договору. А теперь паны хотят обманом все нарушить и живьем нас пожрать.
